Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки

Лагерь: место насилия и смерти

В лагере Собибор было три части. Сначала шёл передний лагерь (Vorlager), где располагались входные ворота, железнодорожный перрон и помещения для немецких и украинских охранников; и лагерь I, где размещались те узники, кого отобрали для работы, и находились мастерские. В лагере II принимали большую часть приезжавших евреев. Он включал в себя зону, где узники раздевались и где хранились их вещи для отправки в Германию; и там же они уходили в «туннель», который соединял лагерь с тем местом, где они будут убиты. На полпути в туннеле женщинам сбривали волосы. Стоило лишь зайти в лагерь II и у членов семей не было ни шанса попрощаться, хотя они могли и встретиться в газовой камере. Некоторые эсэсовцы жили в лагере II в подобии лесной сторожки, естественно, тщательно отгороженной от того места, по которому проходили жертвы.

Бывший узник Дов Фрайберг рассказал, насколько быстро проходило разделение. Он и его семья желали покинуть переполненный грязный поезд как можно скорее после долгого путешествия. Когда они выпрыгнули, они столкнулись с ужасающей ситуацией: «Немцы в зелёной униформе и украинцы в чёрной, с хлыстами в руках, погнали нас вперёд. Мы подошли к маленькой калитке. На другой стороне стояли немец и украинец, быстро разделяя тех, кто входил: женщин и детей отгоняли в одну сторону, и они продолжали идти прямо, мужчины – направо. Я пошёл направо со своим дядей и другими мужчинами, и это всё произошло так быстро, что мы не успели даже среагировать, хоть что-нибудь сказать друг другу. Никто не мог понять точно, что происходит, зачем они разделяют нас, с какой целью? Мужчинам велели сесть на землю в длинных бараках с крышей. Со своего места я мог видеть длинную очередь проходивших женщин и детей и затем скрывающихся, словно бы они покидали внутренний дворик. Был ранний вечер. Бараки заполнялись людьми. Мы сидели в тесноте, прижавшись друг к другу, в шоке, не понимая, что происходит. Куда исчезали женщины и дети? Может быть, они были на другом конце внутреннего дворика?».

На их вопросы никто не отвечал. Всю ночь они просидели в тишине, дети не плакали – куда они пропали? На следующий день Фрайберга выбрали для работ. Его товарищи сказали, что его работа состояла в том, чтобы разбирать одежду. Кто-то опознал одежду своих жены и детей и предположил, что людей раздетыми отвели куда-то в другое место. Фрайберг говорит: «Мы были объяты ужасом. Могло ли такое быть, что они всех просто убивали? Но мы не слышали никаких выстрелов или взрывов»[76 - Freiberg D. Ibid. P. 192.]. Этот недостаток информации о том, что происходило, сквозной темой звучит во всех воспоминаниях Фрайберга, которых немало. В интервью архиву визуальной истории Шоа он сказал, что слышал запуск двигателя, какого-то генератора, но не понял, почему[77 - SVHF. No. 7829. Interview Dov Freiberg. Cassette III.].

Ю. Шелвис писал: «Никто не знал, чего ожидать по прибытии в лагерь Собибор. Даже польские евреи не имели понятия, уж точно не в первые дни»[78 - Freiberg D. Ibid. P. 66.]. Однако Собибор был известен тем, что это не «обычный» трудовой лагерь. Шелвис рассказывал, что когда он приехал, «мы интересовались, что стало с ребёнком из нашего вагона, и с людьми, которые не могли идти, и как быть с больными или инвалидами? Но нам не дали времени поразмыслить об этих вещах и, кроме того, нас слишком заботила собственная судьба»[79 - Ibid. P. 76.]. У него не было шанса попрощаться с его женой Рахиль: «Внезапно [она] уже не шла рядом со мной. Это случилось так быстро, что я не успел ни поцеловать её, ни окликнуть»[80 - Ibid. P. 77.]. Шелвис провёл в Собиборе шесть часов, прежде чем его отправили на работу, и всю свою жизнь он пытался узнать, что случилось с его семьёй и с теми, кто приехал на тех же поездах из Голландии.

Третьей территорией, в северо-западной части, был лагерь III, где располагалась зона уничтожения, газовые камеры, погребальные ямы и бараки для охраны и евреев, работавших там. Лагерь III был окружен колючей проволокой и по углам стояли сторожевые вышки. В отличие от других лагерей, территория вокруг Собибора была заминирована, что привело к многочисленным жертвам во время восстания[81 - Novich M. Ibid. P. 24.]. Собибор был расположен на железнодорожном перегоне между Хелмом и Влодавой, с отдельной веткой, ведущей к лагерю. С платформы, где разгружались товарные составы, большую часть людей гнали в лагерь II, но пожилые, больные, дети и прочие немощные отправлялись прямиком в траншею, где украинские охранники, за которыми следили немцы, расстреливали их из пулемётов. Это иронично называлось «лазарет» (больница для карантина по-английски).

Несмотря на крики и насилие, встречавшие их в Собиборе, часть жертв – особенно из числа евреев западной Европы – верила, что им просто позволят помыться и переодеться в чистую одежду перед тем, как отправить на работу. По прибытии евреям с запада приказывали написать открытки домой. Сообщения были призваны успокоить жителей оккупированных нацистами западных стран. Особенно это было характерно для ранних месяцев существования лагеря. Прежде чем лишиться волос, некоторые женщины просили «парикмахеров» не стричь слишком коротко. Они предполагали, что стрижка нужна, чтобы избавиться от вшей, но хотели снова стать красивыми как можно раньше.

А потом…

Для всех последние моменты перед входом в газовую камеру были жестокими: жертв гнали, обнажёнными, навстречу их смерти. Убить было недостаточно, некоторые немцы любили мучить испуганных людей, которые осознавали, что их уничтожат. Голых узников избивали, над ними насмехались, в них стреляли, травили собаками. Паника и хаос были призваны гнать жертв вперед и не дать времени жертвам осознать происходящее.

С польскими и русскими евреями обращались гораздо более жестоко, чем с западными. В 1942 г. группа голландских евреев прибыла на нормальном пассажирском поезде. Они были лучше одеты и производили впечатление достатка, а также ассимиляции в европейскую культуру. Но написав вводящие в заблуждение открытки, которые им велели написать, они разделяли ту же участь, что и другие. Через несколько часов они обращались в дым. Конечно, к 1943 г. восточноевропейские евреи, познавшие насилие и жестокость в гетто, не обманывались в том, что их ждёт. Немцы чувствовали физическую угрозу от людей, прибывавших в составах, их было не обмануть, и они искали собственные пути борьбы с палачами. После Сталинграда люди знали, что немцы проигрывают войну, и делали всё, чтобы дожить до того дня, когда падёт немецкое господство. Это придавало им смелости поднимать бунт.

Из-за недостатка поездов и огромного числа евреев, которых должны были убить, по пути через Европу поезда регулярно останавливались, и время остановок иногда доходило до нескольких часов. Это усиливало страдания тех, кто был в вагонах, потому что людям не выдавали ни пищи, ни воды, и они медленно умирали от истощения. Зимой многие не доезжали живыми до лагеря. Они замерзали насмерть. Воспоминания выживших изобилуют ужасающими сценами. Курт Тихо, чьи воспоминания опубликовал музей Влодавы в 2008 г., приводит одну сцену, от которой у меня перехватило дыхание. Назначенный разгружать вагоны, он описывает, что увидел, когда открылись двери: «Мы столкнулись с ужасающим и почти сюрреалистичным зрелищем. Обнажённые тела лежали на промокшей от крови соломе вагонов для перевозки скота <…> Посреди раздутых тел мёртвых стояли живые голые люди. Мы попытались поднять тела, чтобы убрать их из вагонов, но их кожа сползала с их тел. Они были мертвы уже несколько дней. Нам пришлось наносить на руки песок, чтобы взять и перенести их на небольшую ветку путей, которая увезла бы их в лагерь III на кремацию.

Видеть тех немногих живых было ещё хуже, чем тела <…> Достойно выглядящая пара, обоим слегка за 30 лет, вышла. Мужчина был высок, красив и хорошо сложен, с аккуратной чёрной короткой бородкой. Женщина была словно ожившая статуя. На них, как и на всех в составе, не было одежды. На бёдрах женщины была кровь, вероятно, от менструации. Взявшись за руки, пара медленно ушла, с невероятным достоинством, гордостью и спокойствием к лагерю III, где их расстреляют и сожгут. Я никогда не забуду силы этой сцены, разбившей сердце: молчаливый, но полный презрения протест против Гитлера и его трусливых палачей»[82 - Ticho K. My Legacy, Holocaust, History and the Un ?nished Task of the Pope John Paul II. Wlodawa, 2008. P. 106–107.].

В показаниях, данных, вероятно, в 1945 г. в Хелме, Самюэль Лерер описывает не менее шокирующие сцены: «После ликвидации Варшавского гетто, они пригнали нам составы, полные обнажённых женщин, мужчин и детей, и в некоторых вагонах были мёртвые [тела]. Что послужило причиной их смерти, [нам] никто не сказал. Все мёртвые были вздувшиеся, с вываленными языками. Они задействовали всех рабочих, чтобы разгрузить этот состав, в котором было сорок с чем-то вагонов. Мёртвых поместили в газовые камеры [вероятно, он имел ввиду крематорий. – С.Л.]. Я никогда не забуду, что в одном из вагонов было тело женщины со вспоротым животом. Возле неё лежал годовалый ребёнок и играл с внутренностями [мёртвой женщины].

Как только люди набивались в газовую камеру, дверь закрывалась. Люди кричали прежде чем задыхались. Они боролись за жизнь. Матери пытались защитить детей и люди медленно задыхались до смерти»[83 - YIVO. RG 720. Julian Hirszhaut Papers. File 260; testimony of Lerer, Shmuel. P. 6.].

Болезненный процесс удушения занимал пятнадцать-двадцать минут, смотрители газовых камер наблюдали через маленькое окошечко, чтобы убедиться, что все мертвы, прежде чем тела сожгут.

Сначала мёртвых хоронили, но, когда вонь стала невыносимой, а немцы начали пытаться скрыть преступления, они обнаружили, что сжигать эффективнее. Затем сжигать начали в специально спроектированных крематориях, которые видел Тихо.

Узник Собибора

Когда С.М. Розенфельда спросили в интервью о его контактах в лагере после того, как поезд прибыл из Минска в Собибор, он сказал: «Там были узники, которые прожили там семнадцать месяцев». Он заявил, что уже встречал А.А. Печерского в Минске. А.А. Печерский прибыл на улицу Широкая гораздо позже С.М. Розенфельда, который был там с 1941 г. Как свидетельствовал С.М. Розенфельд: «Он выделялся. Он был высок, красив и хорошо пел». Никаких лейтенантских знаков отличия у А.А. Печерского уже не было, хотя другие говорят, что в нём ещё можно было узнать офицера. Я склонна верить С.М. Розенфельду по двум причинам: во-первых, мы можем предположить, что после почти двух лет заключения его одежда представляла собой грязные лохмотья, во-вторых, вражеских офицеров обычно расстреливали, так что скрыть звание было чрезвычайно важно. По словам С.М. Розенфельда, А.А. Печерский не только красиво пел, но и рассказывал замечательные истории и был достаточно образованным человеком: «Старшие узники в лагере [Собиборе], которые пробыли там семнадцать месяцев, начали присматриваться к нам, чтобы понять, с кем можно было что-то начинать. Они заметили А.А. Печерского и поняли, что он офицер. Они организовали подпольный комитет и привлекли его».

Группа из Минска насчитывала восемьдесят или восемьдесят пять человек, но С.М. Розенфельд утверждает, что двадцать из них отправились в лагерь III, чтобы заменить расстрелянных. Их использовали в работах, сопровождавших убийства, и для уборки газовых камер. Так что, сказал он: «В нашем лагере осталось шестьдесят или шестьдесят пять советских военнопленных… Группа Печерского была в северном лагере, корчевала там деревья»[84 - Yad Vashem File 03 6590 3740257.].

А.А. Печерский мог выделяться из группы русских солдат лучшим образованием, но и другие в лагере были образованны. Самым важным союзником А.А. Печерского был Леон Фельдхендлер, очень образованный человек. Другими стали Иосиф Дунаец (Duniec) (родился 21 декабря 1912 г.), который изучал химию и эмигрировал во Францию, и Симха Бялович (также родился в 1912 г.), аптекарь. Конечно, многие в лагере были хуже образованны, а некоторые, такие как Тойви Блатт, прибыли в слишком раннем возрасте, чтобы вообще получить достаточное образование. Подпольное движение, созданное в прошлом году, всё ещё не могло организовать скоординированных акций, им не хватало лидера.

На следующее утро после прибытия, новички встали в пять часов утра, в полшестого началась поверка, и колонна выдвинулась в шесть часов к северному лагерю во главе с русскими военнопленными.

А.А. Печерский упоминает, что пятнадцать рабочих были наказаны двадцатью пятью ударами палок. Палки были серьёзным наказанием. Некоторым удавалось встать после этого; другие были настолько покрыты кровью и синяками, что их оттаскивали в так называемый госпиталь (тот самый «лазарет»), что означало, что они будут убиты. 23 сентября Печерский начал вести шифрованный дневник, описывая лагерные будни и делая пометки о лагере и его надзирателях.

В четвёртом лагере были слышны крики евреев, которых вели в газовую камеру. А.А. Печерский в воспоминаниях описывает свой шок: «В четвёртой зоне немцы заставили нас, восемьдесят человек, прибывших последним поездом, построить несколько бараков. Эта территория располагалась недалеко от третьей зоны, где убивали людей, и я слышал стоны и крики. Немцы старались скрыть эти крики, чтобы население лагеря не узнало, что происходит внутри»[85 - Testimony Pechersky, 1972.].

А.А. Печерский рассказал М. Нович, что гуси использовались для маскировки шума жертв. Однажды, когда конвой только прибыл: «Мы услышали ужасный крик женщины и следом за ним – ребёнка, который кричал «Мама, мама!» И словно бы чтобы нагнать ужаса, гоготание гуся присоединилось к человеческим стонам. Ферма была устроена, чтобы обогатить стол эсэсовцев, а гоготание гусей скрывало крики жертв»[86 - Novich M. Ibid. P. 24.]. Узникам вменялось в обязанность гонять гусей, чтобы их гоготание скрыло стоны и крики умирающих, и те, кто ждал своей участи, не услышали бы их. По словам одной из выживших узниц, Эды Лихтман, когда один из гусей заболел, Саул Старк, чьей обязанностью было ухаживать за ними, был запорот до смерти. Он умер, умоляя о мести[87 - Ibid. P. 56.]. Печерский сказал, что однажды он был в таком шоке, что его затрясло: «Нет, мы не боялись, нас захлёстывало ужасное ощущение беспомощности. Мы наблюдали, но ничем не могли помочь женщинам и детям»[88 - NIOD. File 804_19_0004. Letter. Fuer sie kann ea keine Vergebung geben.].

Другая сторона: опытные мучители

В период прибытия Печерского в лагерь Карл Френцель был комендантом лагеря I и также наблюдал за работой, которую выполняли евреи в лагерях II и III, где происходили убийства, совместно с офицером Эрихом Бауэром. У Френцеля был самый тесный контакт с узниками и через сеть информаторов он знал, что происходит во время работ. В документе 1952 г. Печерский выражает своё отвращение к нему, заявляя, что Френцель был «немецкой сволочью, очень элегантно одетым, в перчатках, с улыбкой на губах и ледяным взглядом».

Есть знаменитая история о А.А. Печерском, рубившем лес и о его столкновении с Френцелем. 26 сентября голландский еврей не смог расколоть пень, потому что слишком ослаб и плохо видел. Френцель жестоко его избил, и стоящий рядом Печерский прервал работу, чтобы отвернуться. Френцель приказал Печерскому закончить работу голландца за пять минут, иначе его накажут двадцатью пятью ударами палок. С огромным усилием Печерскому далось выполнить задание, Френцель предложил ему пачку сигарет – ценную награду. Печерский отказался, позже сказав: «Я не мог, это было физически невозможно – принять подарок от такого существа». Отказ казался правильным, некоторые источники утверждают, что Печерский также отказался от еды, потому что «не был голоден». Какая-то часть этой истории, возможно, правдива, но это также и часть выдумки Печерского.

Российский исследователь Лев Симкин писал: «К сожалению, судя по публикациям, никто из переживших Собибор не смог вспомнить истории с деревом». Готовя книгу «Побег из Собибора», Ричард Рашке поговорил со множеством выживших в Собиборе, и почти все выразили скептицизм, услышав о конфронтации Печерского с эсэсовцем. Я спросила Михаила Лева, правдива ли эта история, но он мне прямо не ответил. Вместо этого он, подумав, отметил: «Было в Печерском что-то театральное»[89 - Симкин Л. Полтора часа возмездия. М., 2013. С. 71–79. Л. Симкин подробно изучает, как развивалась эта история. Она обнаруживает себя в советских изданиях, т. к. вписывалась в идеологию того времени. Возможно, что-то из этого верно, но мы должны быть осторожны в том, чтобы полностью верить ей, т. к. эта история использовалась в идеологических целях для того, чтобы укрепить представление о том, что моральный дух советских воинов был выше, чем у всех остальных.]. Михаил Лев любил Печерского и вряд ли мог бы сказать что-нибудь неприятное о нем. Но он не смог просто проглотить эту историю.

Однако Симкин признаёт, что это действительно сложно определить, действительно ли история имела место быть или произошло что-то совершенно иное. Но что-то точно случилось, и А.А. Печерский привлёк к себе внимание уже через неделю после прибытия. Пока немцы и украинцы были заняты тем, что разгружали поезда и посылали людей в газовые камеры, Печерский мысленно составлял карту лагеря. Как только выпадет зимний снег, улизнуть станет гораздо сложнее, так как следы беглецов будут заметнее, отметил он. В то время ближайшим соратником Печерского был Шломо Лейтман, уже упоминавшийся коммунист, который бежал в Минск в 1939 г. По словам А.А. Печерского, в случае конфликтов последнее слово было за Лейтманом.

Узникам следовало быть осторожными и соблюдать строжайшую секретность. Их постоянно контролировали. На этом этапе войны немцы уже боялись сопротивления, особенно при поддержке партизан. Из всех немцев самым ненавистным был Густав Вагнер, о котором историк Собибора Марек Бем писал: «Персоной, которую больше всех боялись и ненавидели из лагерного персонала, был Густав Вагнер, унтер-офицер, к которому равные обращались «Spiess»(сержант). Это он создал потрясающую штрафную команду (Strafcommando). Вагнер был не только самым жестоким, но и самым хитрым и самым умным эсэсовцем в Собиборе. Он проводил регулярные инспекции в бараках узников. Более того, он даже заставлял заключённых поднимать доски пола, чтобы проверить, не держат ли они тайно оружия и не ведут ли подкоп, планируя побег. Он всегда был очень наблюдательным. В отличие от других эсэсовцев, он был абсолютно непредсказуем и иногда избивал узников безо всякой причины»[90 - Bem M. Sobibor Extermination Camp, 1942–1943. Amsterdam, 2015.].

Рабочие в лагере больше сталкивались с ненавистным Карлом Френцелем, которого позже приговорили к пожизненному заключению. Он отвечал за лагерь I и трудовые повинности. Он был ежедневной мукой, и все старались как могли его избежать. Верный член партии, Френцель подавал заявление на спецслужбу через СА, но его направили на программу эвтаназии Т-4, в рамках которой нацисты убивали людей с различными отклонениями. Френцель был направлен в Колумбус-хаус в конце 1939 г., где он и другие рекруты Т-4 (как называли формирование) проходили проверку на политическую надёжность. Там же им показали фильм о предполагаемой дегенерации инвалидов. Он сначала работал в прачечной, затем охранником в замке Графенек, а позже в Центре Эвтаназии в Хадамаре. Его опыт убийства инвалидов окажется полезным позже в лагерях смерти.

Конечно, массовое удушение евреев газом было лишь частью более глобальной политики изоляции и последующего уничтожения евреев. Когда прибыл Печерский, систематические убийства проходили по отработанному сценарию, выработанному в результате многих лет экспериментов. Власти знали, что за людей нужно отбирать, чтобы поручать им надзор за заданием, и с годами у них сложилась когорта помощников, делавших это с готовностью. Более поздние исследования этой группы раскрыло сеть людей, поддерживавших друг друга. Дружеские отношения завязались между теми, кто должен был хранить общий секрет. Долгое время широкая публика не была готова узнать и принять столь массовые убийства, а когда стала – факты нужно было держать в секрете, потому что Германия проигрывала войну. Сеть называлась Т4[91 - Berger S. Experten der Vernichtung: Das T-4-Reinhardt Netzwerk in den Lagern Belzec, Sobibor und Treblinka. Hamburg, 2013.].

В сентябре 1942 г. гауляйтер Вены Одило Глобочник, который ранее основал лагерь смерти Белжец, отвечал за Собибор. Его посетило высшее руководство программы Т4, и, вероятно, он инициировал маскировку газовых камер под душевые, предложив истреблять евреев по методу конвейера. В газовых камерах, установленных им в Белжеце, использовали угарный газ, как и в программе Т4, и были спроектированы ее ветеранами, переведенными в подчинение Глобочника. Экспериментальные убийства начали проводиться с апреля 1942 г.

А.А. Печерский резюмирует, как немцы вели себя в лагере: «Они топтали малышей сапогами, били по головам, натравливали мастифов на людей – звери отрывали большие куски мяса от человеческих тел. Если кто-то из нас заболевал, его немедленно приканчивали»[92 - Riksinstituut voor Oorlogsdocumentatie. Report for the Jewish Historical Institute Warshau, January-June 1952. P. 16.]. Согласно его воспоминаниям, однажды газ не пошёл в переполненную газовую камеру и отчаявшиеся жертвы, осознав, что их ждёт, выбили дверь в попытке сбежать. Но тех, кому удалось выбраться, пристрелили эсэсовцы.

Мужчины из Украины, проходившие подготовку в качестве охранников в лагерях в близлежащем Травнике, помогали эсэсовцам[93 - Об организации лагеря см.: Arad Y. Ibid. P. 32–34.]. Этих нееврейских военнопленных заставляли выбирать между жизнью и смертью; жизнь означала подготовку в жестокости и помощь в охране и убийстве евреев и других, присланных в Собибор[94 - Black P. Foot Soldiers of the Final Solution: The Trawniki Training Camp and Operation Reinhard // Holocaust and Genocide Studies. 2011. Vol. 25. No. 1. P. 1–99.]. Участники подполья сомневались, можно ли вовлечь их в планируемый побег. Иногда случались близкие контакты, потому что многие травниковцы тоже ненавидели немцев. Как и многие отчаявшиеся люди, они были напуганы и старались проявить себя в глазах нацистского руководства. Это значило прибегать к ужасному насилию в попытке получить столько привилегий, сколько возможно и улучшить свою жизнь. В этом мире насилие было средством защиты, а смерть – на расстоянии вытянутой руки. Степень насилия и фабрика массовой смерти была шоком для русских солдат. Каждый день прибывали поезда с тысячами смертников, и те узники, кто разгружал поезда, должны были оградить себя от чужих страданий, зная, что любое промедление приведёт к их собственной смерти.

Не только евреи, но в большинстве еврейские жертвы: мифы

Возможно, в Собиборе убивали не только евреев, есть несколько оснований это предполагать. После войны евреи хотели, чтобы их признали жертвами расистской политики. Они не сделали ничего дурного, а их забирали из домов, чтобы депортировать и убить. В бывшем коммунистическом мире особые страдания евреев в войне были темой-табу, так что ни они не могли высказаться, ни мир не мог услышать их. Всё подавалось в обёртке рассказа о Великой Отечественной войне, в котором весь советский народ героически поднялся на борьбу против варварства. В этом свете все судьбы однородные, и жертвы среди евреев стали представляться простыми гражданами, которых преследовали, как и остальных. Так было в России и Польше.

В интервью 2009 г. бывший узник Томас Блатт сказал мне, что многие поляки до сих пор не приняли, что их страна воровала товары у евреев и помогала их убивать, не приняли историю. Он говорит: «Поляки не хотели евреев. Евреи были конкурентами в бизнесе и во многих сферах. Так что <…> скажу просто: «Они были счастливы, что [их] мечта о Польше без евреев наконец-то сбывалась. И они до сих пор говорят, многие поляки, что одну хорошую вещь Гитлер всё-таки сделал – очистил Польшу от евреев». Блатт рассказывал, как посетил Собибор в 1970-е гг., когда на памятных табличках не упоминалось уничтожение евреев. Вместо этого, отмечал он: «они рассказывали о чехах – столько-то чехов было убито, столько-то поляков было убито. Было трудно найти табличку, описывающую убийство евреев»[95 - Interview Thomas Blatt, Warsaw, 15 December 2009.].

Ответная реакция заключалась в том, что выжившие, а также те, кто разделяли новый тип мемориальной культуры, близкой этой группе, подчеркивали уничтожение евреев. Ирония заключается в том, что убийства не-евреев померкли. В архивах Минска, где несколько историков исследовали депортационные поезда в Собибор, утверждалось, что и не-евреи тоже были в них. Самюэль Лерер в 1945 г. заявил, что в Собиборе убивали «цыган»[96 - YIVO. RG 720. Julian Hirszhaut Papers. File 260.]. Во время слушаний в Киеве по процессу 1962 г. А.А. Печерский давал показания как очевидец: «Нужно отметить, что не только евреи прибывали в Собибор. Несколько русских находились <…> в нашем вагоне, и они тоже были уничтожены в газовых камерах. Это верно и для других военных составов, потому что в трудовом лагере под Минском мы находились вместе с русскими»[97 - United States Holocaust Memorial Museum. Examination record, City of Kiev, 11 August 1961. Investigator pf the Investigation Department of United States Holocaust Memorial Museum KGB of USSR, First Lieutenant Loginov interrogated as a witness.]. С. Лерер упоминает, что некоторые поляки прибыли с повязками на глазах, из чего мы можем заключить, что это были партизаны, орудовавшие в окрестностях[98 - YIVO. RG 720. Julian Hirszhaut Papers.]. Были три гипотетических причины упоминать наличие не-евреев: во-первых, это легко могло так и быть; во-вторых, рассказчик включал их по политическим соображениям, не желая слишком подчёркивать еврейский опыт; и в-третьих, люди смешанного русско-еврейского происхождения часто в документах проходили как русские. Я уверена, там были не-евреи, но мы никогда не узнаем их количество.

Психологическое выживание и русские солдаты

Поскольку я пишу о А.А. Печерском и о том, как ему удалось спастись, я хочу отметить ту стойкость, с которой он психологически выдерживал эти условия. Не только А.А. Печерский, но и все, задействованные в восстании, противостояли психологическому террору, нацеленному на то, чтобы лишить узников их самосознания. Не все узники жаждали присоединиться к восстанию, несколько человек отказались бежать, они чувствовали себя в большей безопасности оставаясь позади, так как жили в убеждении, что те, кто убежит, будут пойманы. Но многие испытывали оптимизм от чувства товарищеского плеча, что усиливалось знанием о приближении Красной Армии. Прибытие русских военнопленных изменило психологический настрой узников, многим из которых чудом удалось прожить в лагере больше года. Веврык, который написал о первых днях после прибытия русских военнопленных, отметил эффект, вызванный их появлением. Он восхищался А.А. Печерским и говорил, что без этого героя не выжил бы: «Немцам удалось лишить нас самосознания как людей и сопутствующего достоинства. Вот почему восстание <…> [которое] случилось позднее, было таким важным. Выживем мы или умрём, но мы хотя бы вновь обретём чувство собственного достоинства.

Часто большие составы с евреями прибывали из России. Эти евреи были непохожи на своих голландских или немецких братьев тем, что знали, куда ехали. У них не было иллюзий, поэтому они сопротивлялись. Они бросались на немцев, когда их снимали с поезда, и они сопротивлялись при поимке. Поэтому некоторое время спустя немцы ввели «поправку»: евреи в русских составах ехали в Собибор абсолютно голыми. Они раздевали их, чтобы затруднить им побег; будучи обнажёнными, эти евреи не могли спрятать оружие под одеждой. Некоторые пытались рвануться с разгрузочного трапа и бороться с эсэсовцами, но без оружия их попытки были всегда обречены.

То, что я сегодня жив и пишу эти мемуары – это [благодаря] событию, произошедшему в сентябре 1943 г.: прибытие в Собибор Александра Печерского (Саши). Саша, советско-еврейский военнопленный, был доставлен в Собибор из минского трудового лагеря. Он был образованным человеком и офицером Красной Армии. Когда состав, где он находился, прибыл в Собибор, немцы спросили, есть ли среди заключённых «Schreiners» или «Tischlers»(плотники или краснодеревщики), и Саша, высокий мужчина, сказал, что он плотник. Хотя он ничего не смыслил в плотницком деле, этой ложью в тот момент он спас себе жизнь. Немцы забрали его и некоторых других из множества прибывших узников, обречённых на смерть, и бросили к нам в барак. Саша выкинул офицерские документы и знаки отличия, потому что узнай немцы, что он советский офицер, они бы тут же от него избавились. Немцы убивали образованных людей и в первую очередь офицеров, как и партийных комиссаров»[99 - Wewryk K. Ibid. P. 92.].

Несколько свидетельств упоминают тип психологического сопротивления, который был знаком того, что узники не хотели сдаваться и верили, что скоро Германия будет побеждена. Охранники и эсэсовцы понимали, что их дни сочтены. Иногда попытки побега были успешны, и сама мысль об этой возможности восстанавливала самосознание людей, которое немцы так жаждали уничтожить. Как сказала выжившая в Собиборе Эстер Рааб в интервью Музею памяти Холокоста в США: «Мы были так глубоко в лесу, что никто и знать не знал, что там что-то происходит. Так что мы начали думать о восстании и о мести, я думаю, это то, что поддерживало нас. Хотя это была глупая мысль, <…> это давало нам смелость выживать, действовать, потому что мы планировали, планировали. Планы фактически ничего не меняли, но мы планировали и видели себя на свободе, и видели нацистов перебитыми, и это поддерживало нас»[100 - United States Holocaust Memorial Museum. RG-50.042*0023. Interview Esther Raab, 1992.].

В том же интервью Рааб вспоминала, как говорила с Фельдхендлером, другим лидером восстания и главным организатором подпольного движения, о планируемом побеге: «Он сказал, что должен быть способ. И мы пытались, мы начали планировать, и ходить на собрания, куда ходило всего несколько человек, потому что надо было быть очень осторожными <…> Возвращаясь, ты чувствовал, что делаешь что-то, планируешь что-то, пробуешь что-то. Если тебе удастся – будет замечательно. Если нет, ты словишь пулю в спину, и это лучше, чем отправиться в газовую камеру. Я пообещала себе, что никогда не отправлюсь в газовую камеру. Я побегу, я побегу – станут ли они тратить на меня пулю? И мы начали организовывать и говорить, и это делало нас снова живыми, знаете, может, нам удастся отомстить за тех, кто уже не может»[101 - Ibid.].

Подруга Рааб Зельда Метц сказала Нович: «Мы все хотели сбежать и поведать миру о преступлениях в Собиборе. Мы верили, что, если люди узнают об этом, нацистская Германия будет стёрта с лица земли. Мы думали, что, если человечество узнает о нашем мученичестве, нами будут восхищаться за стойкость и нам воздастся за страдания»[102 - Novitch M. Ibid. P. 131.].

Марек Бем описывал, насколько жизнь в лагере была изолирована от внешнего мира, не только в физическом смысле, но и эмоционально: «По словам выживших, для узников прошлое кажется сейчас таким далёким, словно его и не было. Они были истощены физически и морально, жили по инерции. Они знали, что могут умереть в любой момент и даже надеялись на это. В конце каждого дня узники удивлялись, что до сих пор живы. Их здоровье ухудшалось, их били каждый божий день. Тем не менее, они откуда-то знали, как с этим справиться. Например, во время работы, заявляют выжившие, они пристально следили за немцем, который был их надзирателем в тот день. Стоило ему отвернуться, как они прекращали любую работу, но когда он поворачивался обратно – начинали работать быстро и энергично, таким образом избегая порки.

Многие узники страдали также от одиночества. Однако даже в таких трагичных обстоятельствах люди умудрялись заводить друзей, позже предавать их, влюбляться – и затем изменять, как в настоящей жизни. Послевоенные воспоминания рассказывают о знаменитом случае с еврейским узником, цирюльником, которого немцы терпели за исключительное мастерство и профессионализм»[103 - Bem M.Ibid. P. 187.].

Несмотря на все убийства, многие в лагере выжили и сумели воссоздать жизнь, где существовали привязанность, дружба и эмоции. Были вечера с песнями и даже иногда танцами. Такое «нормальное» повседневное поведение предотвращало распад личности, и истории о лагерной жизни и эмоциональных привязанностях – это чудо. Удивительно мало исследований проводилось о таком механизме выживания. Хотя жизнь стала непредсказуемой, она всё же напоминала тот мир, который узники знали раньше. Этот мир давнего прошлого был миром благопристойности и морали, взаимопомощи, товарищества и любви. Об этом редко рассказывают, это не та история, которая из-за своей обыденности может привлечь внимание людей, живущих в мире полном преступлений. В книге «Выживший: анатомия жизни в лагерях смерти» психолог Терренс Де Пре объясняет: «В начале выжившие делают упор на негативную сторону концлагерного существования, потому что их самосознанием правит навязчивая необходимость «рассказать миру» об ужасных вещах, которые они видели. Это определяет не только то, что они хотят поведать, но и акценты, которые делают. Как очевидец, выживший превыше всего ставит целью передать инаковость лагерей, их особенную бесчеловечность <…> Акты заботы и чести кажутся такими неуместными, что выжившие и сами путаются <…> Что впечатляло выживших настолько, что отпечатывалось в памяти – это смерть, страдания, ужас, всё с таким размахом и чудовищностью, что не могло не оставить травм надолго <…>»[104 - Des Pres T. The Survivor: An Anatomy of Life in the Death Camps. New York, 1976, P. 98–99.].

И всё же иногда воспоминания выживших включают небольшие акты смелости и сопротивления, помощи и взаимной заботы, но в более широком масштабе облик злобы и смерти достигает такого накала, что всё остальное – любой признак элементарной человечности – меркнет из-за незначительности[105 - Davidson S. Human Reciprocity Among the Jewish Prisoners in the Nazi Concentration Camps // Nazi Concentration Camps. Jerusalem, 1984. P. 555–572.]. Де Пре сомневается, что один раз вернувшееся желание жить будет постоянно превалировать над удачей и отчаянием[106 - Des Pres T. Ibid. P. 90.]. Выжили те, кто смог противостоять моральным и физическим механизмам разложения[107 - См. также: Bettelheim B. Surviving and Other Essays. New York, 1952; Federn E. The Terror as a System: The Concentration Camp: Buchenwald as It Was // Psychiatric Quarterly Supplement. 1948. Vol. 22. P. 52–86.]. Основой для такого сопротивления была способность мобилизовать позитивные ценности жизни против страха смерти, обычного для всех людей[108 - Leydesdor? S. The State Within the State: An Artisan Remembers His Identity in Mauthausen // Studies on the Audio-Visual Testimony of Victims of the Nazi Crimes and Genocides. 2014. Vol. 10. P. 103–117.]. Способность индивида сохранить необходимые ценности позволяла отделить собственную личность от переживаемого опыта. Де Пре утверждает, что выжившие поддерживали эту дистанцию за счёт средств исключительного разделения, эту идею яростно критиковал психоаналитик Бруно Беттельгейм, предупреждая, что не стоит считать выживших исключительными людьми[109 - См. длинную дискуссию о механизмах выживания: Langer L. Versions of Survival: The Holocaust and the Human Spirit. Albany, 1982.].