П. А. Столыпин

.

Однако, как выяснилось, качественный состав крестьян, выходивших из общины и «укреплявших» землю, далеко не в полной мере отвечал ожиданиям авторов реформы. Современные исследования свидетельствуют, что в первую очередь активно оформлять землю в собственность принялись те, кто уже утратил связь с деревней и перестал работать на земле. Обосновавшиеся в городе торговцы, ремесленники, служащие, «рабочие с наделом» стремились побыстрее «укрепиться» и продать землю. Например, в 1914 году было продано 60 % площади земель, «укрепленных» в этот год. Значительную часть покидавших общину составляли бедняки, «пролетаризированные» деревенские элементы, не желающие (и не способные) оставаться в деревне и обрабатывать землю. Примечательно, что распространенное в советской историографии представление: мол, землю «укрепляли» главным образом зажиточные, многоземельные крестьяне, – неточно отражает реальную картину. Как доказал П. Н. Зырянов, многоземельные крестьяне, многие из которых «укрепляли» наделы в собственность, были совсем не обязательно зажиточными. Такие хозяйства зачастую оказывались довольно бедными – не хватало ни рабочих рук, чтобы обрабатывать наделы, ни средств на развитие хозяйственной деятельности. Поэтому среди избавлявшихся от наделов были и многоземельные хозяева, которые отнюдь не стремились становиться «сильными». А действительно богатые крестьяне, составлявшие в деревне меньшинство, во многих случаях и не спешили выходить из общины (удобнее и выгоднее было пользоваться общественными выгонами и лесами, просто арендовать у бедняков их наделы и т. д.). Интересно и то, что землю после ее «укрепления» часто покупали крестьяне, остававшиеся в общине, – и богатые, и не очень зажиточные. Поэтому в распоряжении у хозяев нередко оказывались и общественные участки, и «укрепленные», находившиеся в различных местах

.

Власти, рассчитывая сформировать массовый слой собственников-крестьян, при этом не хотели образования крупного фермерского землевладения. В появлении новых частных собственников земли – «сильных» фермеров – усматривали нежелательных конкурентов дворянскому поместному землевладению – с точки зрения и экономического влияния, и политического (прежде всего на местном уровне, в земствах). Была и другая причина, почему правительство не желало концентрации земли в руках небольшого количества «мироедов», – это опасение серьезных социальных последствий. Разорение массы мелких землевладельцев обернется потоком бедноты, устремляющейся в города на заработки, однако промышленность может не справиться с таким наплывом рабочей силы. Оптимальным считалось появление мелких собственников с недробимыми участками в пределах 5– 10 десятин. Правительство дополнительно утвердило норму, препятствующую сосредоточению у собственника в пределах одного уезда более шести высших душевых наделов, определенных в реформу 1861 года (для различных губерний получался «норматив» от 12 до 18 десятин)

.

В разгар реформы, в 1909 году, в знаменитом интервью саратовской газете «Волга» глава правительства высказывал надежду, что постепенно сложится баланс между крупным землевладением (которое будет все-таки уменьшаться) и мелким и средним. «…Понемногу, естественным путем, без какого-либо принуждения раскинется по России сеть мелких и средних единоличных хозяйств, – предсказывал Столыпин. – Вероятно, крупные земельные собственности несколько сократятся. Вокруг нынешних помещичьих усадеб начнут возникать многочисленные средние и мелкие культурные хозяйства, столь необходимые как надежнейший оплот государственности на местах»

.

Впрочем, практика подтвердила в значительной степени и опасения, что на столь небольших наделах или хуторах сложно добиться повышения сельскохозяйственной культуры, производительности труда и доходности хозяйства. Тем более что правительству не удалось наладить эффективную систему кредитования крестьянских хозяйств (в том числе для покупки сельскохозяйственных машин) под залог «укрепленной» в собственность земли. Негативно отразились и затянувшиеся на несколько лет распри вокруг ведомственной принадлежности Крестьянского банка.

В то же время активная скупка Крестьянским банком помещичьих земель – для последующей продажи и сдачи в аренду крестьянам на льготных условиях – вызывала растущее недовольство поместного дворянства. Особенно резкие выступления прозвучали на Съезде объединенного дворянства в начале 1909 года. В докладе В. И. Гурко правительство обвинялось в проведении политики, ведущей к ликвидации крупных имений, распылению больших культурных хозяйств, что понижает экономический уровень страны, в чрезмерном расширении мелкого землевладения, которое в других странах Западной Европы не играет уже преобладающей роли. В ход шли и чисто политические аргументы: мол, правительство чуть ли не реализует «социал-революционную программу». А главное – подрывает политический режим, созданный «Законом 3 июня», поскольку ликвидирует экономическим путем именно те элементы, на которых опирается при выборах в Думу

.

Реформаторское «чистилище»

Правительству приходилось считаться с «оппозицией» влиятельного поместного дворянства и лоббистским давлением, призванным замедлить распад крупного дворянского землевладения. Тем не менее аграрная реформа была фактически единственным системным преобразованием, с которым крупные помещики-землевладельцы готовы были смириться. Противодействие Совета объединенного дворянства и в целом консервативных кругов (предопределявших, по сути, принимаемые Государственным советом решения) наиболее существенно отразилось на судьбе других реформ, имевших актуальное политическое и общественное значение.

То, что либеральная часть программы преобразований явно пробуксовывает и, более того, Столыпин сворачивает реформаторскую деятельность почти по всем направлениям, кроме аграрного, стало очевидно политической элите и общественности уже с весны 1909 года. Отступление правительства от декларировавшихся планов наглядно демонстрировалось корректировкой под давлением справа собственных же законопроектов, внесенных в Думу, или просто отказом от их дальнейшего продвижения. «Не только из программы исчезают „реформы“, но и те законопроекты о реформах, которые вносятся в законодательные учреждения, на протяжении одного-двух лет претерпевают радикальные изменения, отводящие их так далеко от начал Манифеста 17 октября, что едва ли и правым в Государственном совете придется много трудиться», – констатировал тенденцию А. С. Изгоев

.

Политически знаковым было выступление А. И. Гучкова в Думе 22 февраля 1910 года при обсуждении сметы Министерства внутренних дел. Лидер партии октябристов – основы проправительственного большинства, совсем не случайно именовавшейся «партией последнего правительственного распоряжения», – впервые публично и в резком тоне обращался к Столыпину с напоминанием об обещанных реформах. «Мы находим, что в стране наступило успокоение, и до известной степени успокоение прочное», – подчеркивал Гучков, отмечая отсутствие препятствий к осуществлению реформ и в Думе, и в области управления. При этом, указывая недвусмысленно на Государственный совет, заявлял о серьезных препятствиях в иных законодательных инстанциях. Резюме речи Гучкова, обращенное к правительству и лично к Столыпину, было похоже на предупреждение: «Мы, господа, ждем».

Важнейшая реформа местного управления и самоуправления, которой Столыпин придавал принципиальное значение (как второй по значимости после аграрной реформы), завершилась полным провалом. Концепция проекта местной реформы, представленная Министерством внутренних дел в конце 1906 года и одобренная в целом царем, имела весьма прогрессивный характер. Столыпин стремился перестроить всю систему местного управления – от сельского до губернского – на современных началах, с учетом реалий «обновленной России», в том числе и ожидаемых социальных изменений в деревне. Ключевой идеологический вектор, объединявший изначально основные мероприятия реформы, – отход от традиционных сословных начал организации местного управления и самоуправления. Часть законопроектов в рамках общего проекта реформы была подготовлена в 1907 году для внесения во 2-ю Думу, но в пылу противостояния дело так и не дошло до их содержательного рассмотрения. А тем временем, как оказалось, миновала благоприятная для проведения либеральных реформ конъюнктура. Правительство не только снизило активность при продвижении преобразований, но было вынуждено все больше оглядываться на оппонентов справа. Столыпин предварительно выносил проекты на обсуждение в Совет по делам местного хозяйства, созванный в 1908 году (он был задуман как совещательный орган – «Преддумье», как его стали называть). И практически все проекты местной реформы сталкивались с ожесточенным сопротивлением консервативных сил, в первую очередь представителей «объединенного дворянства», – и на заседаниях этого совета, и в Государственном совете, и в придворных сферах…

Реформа уездного управления, занимавшая центральное место в концепции местной реформы, вызвала и самое энергичное противодействие. Столыпин попытался посягнуть на прерогативы уездных предводителей дворянства, которые были главными фигурами в уездных администрациях. Предводителей дворянства (по традиции, «из чести», являвшихся также главами всех уездных административных коллегий) предлагалось заменить уездными начальниками – чиновниками, которые назначаются правительством и перед ним ответственны. Компетенцию уездных предводителей планировалось ограничить, оставив за ними лишь школьное дело и местное землеустройство. При подготовке правительственного проекта учитывалось, в числе прочего, и то, что зачастую из-за оскудения дворянского землевладения было невозможно подобрать на ответственную должность предводителя дворянства какого-либо кандидата, подходящего по своим деловым качествам. Противники реформы сразу усмотрели «оскорбление» для дворянства в намерении лишить предводителя (выбираемого только дворянством и независимого от населения и администрации) гарантированной роли руководителя уездной власти. Активные деятели Совета объединенного дворянства, негодующие по поводу нововведения, пускали в ход всевозможные политические аргументы. Правительство и лично Столыпин обвинялись в попытке отнять полномочия, дарованные царями, подорвать опору «исторической власти», подготовить переход к республиканскому строю и т. п. В итоге, хотя проект реформы уездного управления и смог пройти через Совет по делам местного хозяйства (с минимальным перевесом голосов – за счет присутствовавших чиновников), Столыпин был вынужден в 1909 году отступить. Весной 1911 года Министерство внутренних дел разработало новый проект, закреплявший теперь за предводителями дворянства председательство в уездных советах. Но даже в таком виде проект не был внесен в Думу…

Столыпинский проект местной реформы предусматривал и другой принципиальный шаг – создание всесословной волости, своего рода подобия «мелкой земской единицы». Предлагая заменить старую крестьянскую волость (она была низким звеном административно-полицейской системы) на волость всесословную, правительство полагало, что на нее можно будет переложить и часть дел, которыми занимается уездное земство. Представлялось полезным, чтобы во всесословной волости – среди выборных гласных и в волостном правлении – были представлены и работали вместе с крестьянами и помещики, и местная интеллигенция. Но и этот проект вызвал сопротивление представителей дворянства, опасавшихся, что они окажутся в меньшинстве в волостном собрании, где будут преобладать крестьяне. Особенно их беспокоило, что на дворян-землевладельцев ляжет основное бремя местных налогов (расходуемых на содержание в волости школы, больницы, полиции, почты и т. д.).

Столыпину пришлось пойти на уступки, и в 3-ю Думу был внесен скорректированный проект Положения о волостном управлении. Он предусматривал достаточно высокий имущественный ценз для участия в выборах, отсекавший интеллигенцию (а в проекте, представленном во 2-ю Думу, говорилось лишь о местном сборе в размере 2 рублей). Коллегиальное правление всесословной волости теперь заменялось единоличным – должен был избираться старшина, а крупные собственники получали возможность отдельно от остальных избирателей проводить своих кандидатов в гласные. Правительство даже категорически отказывалось включить в название законопроекта слово «земство» (на этом настаивали депутаты 3-й Думы) – чтобы не вызывать либеральные ассоциации и не раздражать еще больше реакционные дворянские круги. Более того, под давлением правых Столыпин отказался поддерживать думский проект как слишком либеральный, хотя он и повторял преимущественно правительственный вариант 1907 года. В результате проект всесословной волости, одобренный Думой в мае 1911 года и дошедший до Государственного совета, в мае 1914 года был на корню отвергнут, без попыток постатейного обсуждения

. Оказалось похоронено и готовившееся вместе с волостным проектом Положение о поселковом управлении – оно касалось самой первой ступени организации власти, по сути самоуправления. Проект, частично выхолощенный Советом по делам местного хозяйства, с марта 1911 года «завис» в Думе, а в феврале 1913 года был вообще отозван главой Министерства внутренних дел Н. А. Маклаковым

.

Сопротивление вызывал еще один важный элемент реформы – переход от сословных курий к имущественным при выборах в уездное земство. В проекте 1907 года это предложение диктовалось не в последнюю очередь нехваткой дворян, сохранивших избирательный ценз, – подобный «дефицит» ставил под сомнение вообще работоспособность земств. Требовалось расширить круг избирателей, и логичным решением показалось объединение в одной курии всех землевладельцев, независимо от происхождения. Расчет делался на приход в земство «крепких и сильных» крестьян-собственников, появляющихся по мере триумфального шествия земельной реформы. Соответствующим образом «настраивался» избирательный ценз – он понижался вдвое и составлял в центральных губерниях 5–6 десятин. Тем не менее дворянская «оппозиция» и здесь усмотрела угрозу потерять руководящую роль. Возможность избрания «достойного» дворянского представительства в уездное земство должна была быть застрахована сохранением сословных курий

.

Остались не реализованы планы по модернизации системы губернского, а также уездного управления. Премьер преследовал, не в последнюю очередь, вполне прагматичную задачу – укрепить правительственную «вертикаль власти» при назначении губернаторов, подразумевая, что для этого нужно вывести процесс назначения губернаторов из сферы влияния придворной камарильи и различных «темных сил». Естественно, эти замыслы, как и попытки ослабить позиции уездных предводителей дворянства, встретили резкое противодействие правых. Оппоненты из Совета объединенного дворянства заявляли, что чиновники покушаются на прерогативы верховной власти – «начальники губерний» должны и впредь назначаться царем, а не превращаться в «представителей правительства».

Основная же цель губернской реформы (так и не достигнутая), как изначально объявлял Столыпин, – воплощение в жизнь «принципа возможного объединения всех гражданских властей, всех отдельных многочисленных ныне присутствий и, главным образом, осуществление начала административного суда». «Таким путем все жалобы на постановления административных и выборных должностных лиц и учреждений будут, согласно проекту, рассматриваться смешанной административно-судной коллегией с соблюдением форм состязательного процесса», – пояснял премьер, выступая перед 2-й Думой

. Реорганизовав систему губернской администрации, Столыпин стремился усилить влияние правительственной власти в лице губернаторов, а также, что особенно важно, повысить ее эффективность и авторитет. Добиться этого можно только вместе с укреплением законности, а для этого следует ввести совершенно новый для России институт административной юстиции. Планировалось образование специальных коллегиальных учреждений – судебно-административных присутствий губернского совета, которые обеспечивали бы законность в действиях представителей власти. Разрешение в этих присутствиях конфликтов между частными лицами, администрациями, земствами должно было приближаться по форме к гласному и состязательному судебному разбирательству

.

Преобразования судебной системы коснулись в основном лишь местного суда. Первоначально приоритетами реформы местного суда называлось упразднение крестьянского волостного суда, лишение земских начальников судебных функций и восстановление института мировых судей, избираемых земством. Ликвидация крестьянского волостного суда рассматривалась как важнейший шаг, позволяющий избавиться от сословных ограничений и распространить на крестьян действия писаного права. Переход от норм обычного права, которым руководствовались крестьянские волостные суды, к писаному праву был призван защитить интересы собственников – в первую очередь крестьян, выделяющихся из общины, – в случае возникновения конфликтов с общинниками. Реформаторские планы Столыпина, представленные депутатам 2-й Думы, предполагали не только отмену волостных судов, но и полную ликвидацию института земских начальников. Особо подчеркивалась задача «создать местный суд, доступный, дешевый, скорый и близкий к населению». Но при прохождении законопроекта под давлением правых в Государственном совете Столыпину и министру юстиции И. Г. Щегловитову пришлось пойти на компромисс. Ради спасения принципов выборности мировых судей и изъятия судебных функций у земских начальников был сохранен волостной суд. Впрочем, с оговоркой, что в нем не могут рассматриваться споры о выделяемых из общины землях. Закон о реформе местного суда был утвержден Николаем II 15 июня 1912 года, но начал вводиться в действие в 1914 году, и только в 10 губерниях

.

Не удалось осуществить ряд других принципиальных преобразований, затрагивающих судебную сферу и необходимых «в целях обеспечения в государстве законности и укрепления в населении сознания святости и ненарушимости закона». Между тем правительством была подготовлена серия либеральных законопроектов, укрепляющих основы правового государства, делающих судебную систему более гуманной и демократичной. Так, законопроект «О введении состязательного начала в обряде предания суду» был одобрен Думой в мае 1909 года, но встретил возражения со стороны Государственного совета, с которыми депутаты не согласились, и спустя два года проект оказался отклонен верхней платой. Печальная участь постигла и другой декларировавшийся Столыпиным либеральный законопроект – «О введении защиты на предварительном следствии». Депутаты только начали рассматривать внесенный в 3-ю Думу проект, как он оказался отозван министром юстиции для доработки и впредь больше не вносился. Специальным законопроектом предполагалось ввести институт условного осуждения – он получил одобрение Думы, но был отвергнут Государственным советом в апреле 1910 года

. Фактически из всего ряда судебно-правовых законопроектов удалось добиться принятия лишь закона «Об условном досрочном освобождении». Проект был утвержден в июне 1909 года, а уже в 1910 году его применили более чем к 12 тысячам осужденных.

Примечательно, что остались неосуществленными и знаковые, с точки зрения избавления от атрибутов «полицейского государства», меры, обещанные Столыпиным. Например, упразднение административной высылки, принятие нового полицейского устава и преобразование полиции «в смысле объединения полиции жандармской и общей, причем с жандармских чинов будут сняты обязанности по производству политических дознаний, которые будут переданы власти следственной».

В то же время столкнулись с сопротивлением и до Февральской революции 1917 года так и не были приняты законопроекты, совершенствующие систему гражданской и уголовной ответственности должностных лиц. Среди них проекты «О судопроизводстве по преступным делам по службе», о возмещении чиновником ущерба, нанесенного противоправными действиями («Об изменении порядка производства дел о взыскании вознаграждения за вред и убытки, причиненные распоряжениями должностных лиц»), Они встретили противодействие в Государственном совете, были возвращены в Думу для нового рассмотрения и оказались похоронены

.

Сокрушительным провалом завершились усилия Столыпина по обновлению на либеральных принципах законодательства, затрагивающего вопросы веры, существования различных конфессий и исповеданий, прав всех верующих, взаимоотношений между государством, церквями и сектами. Силу закона не обрел ни один из восьми вероисповедных проектов, внесенных правительством во 2-ю Думу, а затем продолживших мучительное прохождение через Думы следующих созывов и Государственный совет. В обществе это поражение воспринималось особенно болезненно, учитывая давно назревшую потребность преобразований в конфессиональной сфере. Крайне негативный для власти эффект усиливался тем, что Столыпин в первоначальном пакете реформ придавал действительно большое значение вероисповедным вопросам, давая надежду на осуществление весьма либеральных преобразований. После издания проекта о старообрядческих и сектантских общинах (указом 17 октября 1906 года по статье 87) складывалось впечатление, что правительство готово к существенным нововведениям. Ожидалось, в частности, принятие законов, которые обеспечат права верующих, не принадлежащих к «господствующей первенствующей Православной Церкви», расширят гарантированные возможности для деятельности других церквей. В 1906–1907 годах правительство Столыпина, казалось, было недалеко даже от признания права российских подданных на бесконфессиональное состояние и гражданский брак, не говоря уже о снятии ограничений, устанавливаемых при заключении смешанных браков. И показательно, что при рассмотрении в 3-й Думе вероисповедных законов правительство могло рассчитывать на поддержку не только «официозного» центра во главе с октябристами, но и на их альянс с кадетами, обычно остающимися в оппозиции.

Один из ключевых законопроектов предусматривал свободный переход «из одного вероисповедания в другое», при этом подчеркивалось, что никто не может препятствовать желанию переменить веру, в том числе на нехристианскую. Другой принципиальный законопроект, тоже посягавший на монополию «господствующей» Православной Церкви, – «Об отношении государства к отдельным вероисповеданиям» – был нацелен на защиту прав нехристиан. Впервые предлагалось юридически зафиксировать различные наказания за оскорбление религиозных чувств людей, относящихся к нехристианским вероисповеданиям, за препятствия («бесчинства») при отправлении религиозных служб. Предусматривалось при этом избавить губернаторов от такой сомнительной функции, как наблюдение, чтобы «никто не был совращаем из православия в другие исповедуемые в империи религии». Важнейшее значение имел «Проект правил о старообрядческих и сектантских общинах» (развивающий положения Указа от 17 октября 1906 года). Устанавливалось право создания общин, причем для этого не должно требоваться разрешения, право строить храмы и избирать из своей среды духовных лиц, которые, как и в православной церкви, назывались «священнослужителями», право свободного проповедования веры (а не только исповедания).

Впрочем, все без исключения вероисповедные законопроекты, внесенные в Думу, встречали ожесточенное сопротивление Синода, который обвинял их авторов – правительственных чиновников – в страшном грехе «полной веротерпимости». В Государственном совете одобренные Думой проекты существенно корректировались – исключительно в «охранительно-православном» ключе, возвращались в нижнюю палату или безнадежно застревали в «согласительных процедурах» между палатами. К примеру, иначе, как «изуродованным», либеральная общественность не называла проект о старообрядческих и сектантских общинах. Из законопроекта были вычеркнуты основные права, первоначально предусмотренные для старообрядцев, а «сектантскую» часть вообще вырезали и присоединили к другому, также не утвержденному закону. Столыпин в 1909 году начал капитуляцию и по этому направлению реформ. Законопроекты отзывались из Думы и заменялись документами в более консервативных редакциях; представители правительства при рассмотрении проектов в думских комиссиях открыто выступали против своих прежних предложений. А, например, проект «Об отношении государства к отдельным вероисповеданиям» в октябре 1909 года был просто отозван – министром внутренних дел Столыпиным! В 1912 году преемник Столыпина на посту главы Министерства внутренних дел забрал из Думы последние вероисповедные проекты. Единственный добравшийся до утверждения Николая II законопроект, отменявший ограничения прав для лиц, выходивших из духовного звания или лишенных его, в 1912 году был лично отклонен царем

.

Система социального страхования рабочих, для создания которой Столыпин предпринимал значительные усилия начиная с 1906 года, с большим трудом, но была все-таки внедрена – уже после гибели премьер-министра (ключевые законы Николай II утвердил 23 июня 1912 года). Страховые проекты, готовившиеся Министерством промышленности и торговли, бурно и долго обсуждались на межведомственных совещаниях с участием промышленников (энергично пытавшихся затормозить появление подобного законодательства), существенно перерабатывались, в том числе с учетом позиции Министерства внутренних дел, неоднократно рассматривались Советом министров и только в июне 1908 года были представлены в Думу. Прохождение законопроектов через Думу, растянувшееся почти на четыре года, напоминало саботаж (даже председатель профильной комиссии по рабочему вопросу открыто объявлял себя противником страховых законопроектов!). Осенью 1911 года премьеру В. Н. Коковцову и министру труда С. И. Тимашеву пришлось отстаивать в Думе даже ключевой принцип правительственных проектов – что медицинская помощь предоставляется за счет владельцев предприятий.

В итоге был утвержден прогрессивный и новаторский для России базовый закон «Об обеспечении рабочих на случай болезни» – он автоматически включал в систему страхования рабочих на производственных предприятиях почти всех видов. Лечение рабочих полностью обеспечивалось за счет владельцев предприятий, а денежные пособия в связи с болезнью выдавались «больничными кассами» (они создавались на предприятиях как выборные органы рабочего самоуправления). Средства касс формировались за счет взносов рабочих и служащих предприятий (1–3 % от заработка) и доплаты владельца предприятия – она устанавливалась в размере 2/3 взносов участников касс. Другой важнейший закон, входивший в пакет по социальному страхованию (всего в нем было 10 проектов), – «О страховании рабочих от несчастных случаев». Страхование становилось обязательным, рабочим гарантировалось получение пособий, компенсирующих ущерб здоровью, причиненный на рабочем месте или вследствие работы, на время лечения, а при утрате трудоспособности – пенсии. Государство оставляло за собой руководство и контроль за системой страхования: создавались Совет по делам страхования при Министерстве торговли и промышленности и Присутствия по делам страхования в губерниях и крупных городах

.

Власть осознавала острую потребность в социальной защите работающих в промышленности, несмотря на видимость «успокоения», и в конечном счете законодательно создала механизм страхования рабочих. В то же время положения о «нормальном отдыхе» служащих в ремесленных и торговых заведениях, складах, конторах, утвержденные по статье 87 (указом от 15 ноября 1906 года), не получили дальнейшего развития. Аналогичные законопроекты, подготовленные правительством, были отправлены Государственным советом на доработку и оказались похоронены…

«Стабильность» или реакционный триумф?

Отход от первоначального курса реформ, сдача принципиальных позиций при решении актуальных проблем российской действительности происходили на фоне иллюзий о торжестве прочного «успокоения» в стране. Столыпин, растратив доверие лояльных к нему умеренных либералов-«октябристов», так и не приобретя реальной общественной поддержки, оказался «чужим» для откровенных противников преобразований – правых в Государственном совете, «объединенного дворянства», придворных кругов, различных «сфер» и «закулисных влияний». Особенно драматичным было положение премьера в последний год жизни – это была почти полная политическая изоляция и общественное отторжение.

«Смута затихала, а с успокоением ослабевало и то напряжение общественного чувства, которое давало опору Столыпину, – констатировал С. Е. Крыжановский. – Политика его создала немало врагов, а попытка затронуть особое положение дворянства в местном управлении, которую он, правда, не решался довести до конца, подняла против него и такие слои, которые имели большое влияние у престола; приближенные государя открыто его осуждали». При этом «повышенная настойчивость», которую Столыпин привык проявлять в отношениях с верховной властью, попытки оказывать давление на Николая II (это особенно проявится во время «конституционного кризиса» в марте 1911 года), не могли «не оставить осадка горечи и обиды в душе государя»

.

Ухудшение личных отношений с Николаем II – важнейший фактор: падало влияние Столыпина и, соответственно, ослабевала политическая поддержка для продвижения реформ. Первоначальное «увлечение» царя Столыпиным в 1906–1907 годах постепенно проходило. Охлаждению способствовала раздражающая самостоятельность премьера, не готового быть лишь послушным исполнителем «монаршей воли». Публичная известность Столыпина, беспрецедентная для царских сановников, вызывала все более ревнивое отношение Николая II и императрицы. Бумерангом ударяли по премьеру и отдельные выступления депутатов в 3-й Думе, вызывавшие большой общественный резонанс, – ведь в глазах царя он был своего рода «гарантом» лояльности «третьеиюньской» версии народного представительства. Правоконсервативные и просто реакционные силы, улавливая изменения в настроениях царя и его ближайшего окружения, смелее устраивали против Столыпина и закулисные интриги, и открытые выступления (в Государственном совете, на съездах Совета объединенного дворянства и т. д.). Дополнительно раздувая мелкие конфликтные ситуации, выискивая «крамолу» в реформаторских законопроектах, они усиливали недоверие к премьеру в Царском Селе.

Среди «минусов», накапливавшихся у Николая II в отношении Столыпина, был, например, отказ Думы весной 1908 года выделить средства на строительство четырех современных линейных кораблей – дредноутов. Депутаты, включая правых, посчитали это невозможным до тех пор, пока не будет кардинально реформировано морское министерство, получившее меткое наименование «Цусимское ведомство». Возмущение царя еще более усилила сенсационная речь А. И. Гучкова при обсуждении сметы Военного министерства. Лидер проправительственного большинства потребовал удалить от участия в делах вооруженных сил «безответственных лиц» – всех великих князей! Годом позже лидеры правых в Государственном совете спровоцировали «министерский кризис» в связи с утверждением Думой (а затем под нажимом правительства и верхней палатой) законопроекта о штатах морского Генерального штаба. В интриге против Столыпина оппоненты представили это решение как посягательство на прерогативы верховной власти. И Николай II, солидаризировавшись с правыми, неожиданно для правительства отказался утверждать законопроект (хотя ранее не возражал против него). В ответ на реакцию Столыпина, уязвленного переменчивостью царских решений, Николай II в категоричном стиле «указал место» премьеру: «О доверии или о недоверии речи быть не может. Такова моя воля. Помните, что мы живем в России, а не за границей или в Финляндии (сенат), и поэтому я не допускаю и мысли о чьей-либо отставке… Предупреждаю, что я категорически отвергаю вперед вашу или кого-либо другого просьбу об увольнении от должности»

. Крайняя «нерасположенность» премьера к Г. Е. Распутину (вплоть до указания о его выдворении из Петербурга!) тоже «омрачала» взаимоотношения с царем и особенно с императрицей Александрой Федоровной.

В свою очередь, Николай II, проявляя «властность», задевал самолюбие Столыпина по различным поводам. Например, в конце 1908 года сообщил о нежелании впредь принимать премьер-министра вечером по субботам и воскресеньям («мне вообще неудобно»). В начале 1911 года, не отказывая себе в удовольствии доставить неприятности Столыпину, царь с упреком указывал премьеру на статью его брата, А. А. Столыпина, в «Новом времени» (будто бы преувеличивающую заслуги Думы). Зная отрицательное в целом отношение Столыпина к Союзу русского народа, велел подсчитывать и составлять «ведомость» получаемых от «союзников» «верноподданных» телеграмм. Решил отправить в отставку обер-прокурора Синода С. М. Лукьянова (считавшегося относительным «либералом» на фоне своих преемников), вопреки мнению Столыпина. Премьер предупреждал, что это может быть воспринято как следствие конфликта с одиозным иеромонахом Илиодором, которого поддерживает Распутин…