Кавказ. Выпуск XIV. Покорение Эльбруса

Путешественника отделяет от этого аула длинная ровная местность. Дорога, доступная лишь узким коляскам, проходит через Баксан у подножия вала и тянется по непрерывному ряду лугов на правом берегу, затем вновь пересекает реку только перед въездом в селение Урусбиевых. С виду их дома полностью отличаются от сванских башен и менее красочны. Построенные на пологих склонах с плоскими крышами, они едва различимы на расстоянии. При приближении вы ничего привлекательного в них не найдете. Мощный поток, вытекающий из ущелья с северной холмистой стороны, разделяет селение на две части. На юге в Главном хребте открывается другая долина. Снежные вершины видны в ее верховье.

Вид долины Баксана замыкает ледовый массив Донгузоруна. Отсюда гора весьма схожа в своих очертаниях с Церматт Брайторн. Коричневые бесплодные склоны сразу же окружают селение: лишь дальняя перспектива избавляет Урусбиево от несомненных претензий, которые предъявили бы посетители, если бы не скрывающие все окрест облака.

Большое строение, сразу же за мостом, было жилищем таубиев[27 - Таубий: тау – гора, бий – владетель, т. е. князь (балк.).В 1852 году по Высочайшему повелению была послана на казенный счет депутация из таубиев в Петербург к государю императору Николаю Павловичу. Депутация эта, между прочим, просила государя о присвоении им старинного их звания – таубиев, что значит в переводе – князь гор, и относительно прав таубиев на земли. Депутаты были произведены в офицеры с назначением им пенсии от государства. Последствием просьбы депутации, между прочим, был Высочайший указ о присвоении высшему сословию балкарских горских обществ звания «таубий» (Абаев М. К. Балкария: Исторический очерк).] рода Урусбиевых, по фамилии которых называли это место. Толпа людей собралась у двери. На них были высокие папахи и длинные бурки. Одежда наших носильщиков казалась убогой в сравнении с их кинжалами с серебряной инкрустацией и красивыми газырями.

Естественно, что мы были обеспокоены тем, как раскроются характеры этих людей, отчего зависело, сможем ли мы сразу же взять приступом Эльбрус или же придется спуститься в Пятигорск, а гора станет целью другой экспедиции.

К счастью, наши надежды, возлагаемые на благие обещания, данные казакам в Пари жителями Баксана и Карачая, не были обречены на разочарование. Несколько селян вышли из толпы и сразу же повели нас в чистую на вид хижину, которая оказалась кунакской. Она состояла из двух комнат: в углу внутренней комнаты находился диван. Стены и крыша сооружены из массивных стволов хвойных деревьев, окрашенных в алый цвет, и вместе с безупречно чистым полом придавали уютный вид нашему приюту. Хозяева вскоре нанесли нам дружественный визит. Тем временем мы спешно устроились со спутниками из Пари, которые, казалось, ко всему относились с безразличием и хотели отправиться домой, как только представится возможность.

Как казначей вооруженных сил, я отсчитал необходимое количество денег, разделил их на равные части для каждого носильщика и при помощи Павла начал раздавать их. Когда в дальнем углу началась суета, вошли таубии. Ситуация оказалась неловкой, и Павел позволил одному из носильщиков сохранить две доли; разумеется, как только подошла очередь последнего, для него ничего не осталось. Я точно знал, что передал верную сумму денег, но все носильщики запротестовали, утверждая, что каждый получил только свою часть. Ситуация разрешилась неожиданно: один из жителей аула вышел вперед и, к нашему великому удивлению и удовольствию, указал на шумного головореза, получившего двойную оплату. Это был тот, что доставил нам много хлопот на дороге. Деньги тут же у него отобрали. Он делал вид, что сомневается: в его положении нельзя было отважиться на сопротивление. Тем не менее, он потешил себя демонстрацией негодования и сделал вид, что готов к обыску. Однако, понимая, что стал причиной общего смеха даже для его спутников, он быстро ретировался, и больше мы о нем не слышали. Мошенник получил по заслугам. Мы вознаградили заслуженно тех двоих, которые в верховьях долины при споре о дополнительном рубле держались отчужденно, и вся толпа после долгих рукопожатий удалилась.

Все наше внимание теперь было обращено к местным таубиям, перед которыми мы извинились за ту неприятную ситуацию, в которой они нас застали. Нашими хозяевами были три брата: высокие, хорошо выглядевшие, с открытыми и добрыми лицами и в полном кавказском наряде. Младший брат Хамзат некоторое время был на русской службе и говорил по-русски бегло. Беседа началась с выяснения нашей национальности. Мингрелы при упоминании англичан выказывали полное безразличие, а тут лицо Хамзата осветилось, и он воскликнул: «Англикане, карашо! Вильямс Паша, Карс, карашо!». Похоже было на то, что мы вновь возвращаемся в мир из какой-то местности, где все впали в сон лет на 500, и едва ли найдешь человека, знакомого с событиями Крымской войны.

Мы рассказали о нашем восхождении на Казбек и о нашем путешествии по стране (у обоих это вызвало большое удивление), а затем объяснили наше желание сделать такую попытку на Эльбрус. Таубии, допуская, что Казбек – гора более крутая, выразили явные сомнения по поводу восхождения на вершину Эльбруса, выдвигая веский довод, что еще никто этого не делал. Они обещали послать за селянами, которые сопровождали прошлую экспедицию русских путешественников, занимавшихся изучением этой горы. Они сказали, что доведут нас, по крайней мере, до мест, где уже прежде бывали.

Таубии не знали об Арарате. Они лишь знали легенду, по которой кавказская гора связана с Арменией. Согласно местному преданию, ковчег зацепился за вершину Эльбруса прежде, чем остановился на Арарате. Верная оценка схожести высот этих двух гор действительно могла быть использована как довод в правдивости этой истории. Если ко всему этому подойти с общим признанием, мы готовы с радостью отказаться от риска иметь честь первыми взойти на Эльбрус в пользу команды ковчега, или, как весело произнес Франсуа, «La famille de Noah»[28 - Семейство Ноя (фр.).].

Нашим хозяевам название Эльбрус было знакомо, но его нужно было переводить, потому что местные жители знали только Минги Тау[29 - Гора вечности (балк.).]. Итак, наше знакомство счастливо осуществилось, а наша дружба укрепилась вовремя внесенным подносом с чаем и хыбыртом[30 - Жареный мучной хворост, посыпанный сахарной пудрой.], которые были размещены на низкой табуретке с тремя ножками, служившей столом.

Таубии просили нас обращаться к ним со всем, что нам необходимо, и предложили помощь как с провиантом, так и с обустройством. Не желая обременять их своими хлопотами, с одной стороны, и предпочитая стряпню Павла ломтям вареной баранины, что является основным блюдом кавказской кухни, мы только попросили, чтобы они помогли нашему слуге приобрести все необходимое для провианта. В этом случае мы могли бы оплатить большой запас провизии, хотя бы дня на четыре, отведенных на Эльбрус. Павел получил едва ли не все, включая картофель и сахар из запасов хозяев.

Для всех в этом селении мы оставались чужаками. После Казбека мы ничего не пили, кроме чая и воды. Исключением было какое-то мутное вино в Глола, поэтому мы радостно приветствовали селянина, который принес нам очень хорошее местное пиво. Вероятно, это и есть та жидкость, которую упоминает старина Клапрот, говоря о том, что пиво, сделанное карачаевцами и жителями Баксана, почти схоже с лондонским портером. В таком случае, или лондонские пивовары изменились к худшему, или местные производители полностью выродились.

Ночью мы были ублажены непривычной роскошью подушек и простыней и впервые после Казбека могли заснуть без одежды. Любопытный факт, который мы были не в состоянии понять: в магометанских районах подушки всегда были в достатке, и они, кажется, совершенно неизвестны в христианской части страны. Причина неясна, но факт остается фактом: либо в христианских деревнях и на почтовых станциях путешественник должен таскать за собой собственный спальный мешок, или довольствоваться возлежанием на досках.

Июль, 28-е. Этот день мы отвели на еду и безделье, в котором мы полностью преуспели. Между плотной едой выставляли чай и хыбырт. Свободное время было в нашем распоряжении и проводилось на солнышке у двери хижины или в беседе с приезжим сванским князем из рода Дадешкелиани, состоящим в браке с их сестрой. Вероятно, он был одним из правителей местности Бечо. Это – боковая ветвь долины Ингури у подножия горы Ушба. Господин Радде упоминает их связи и частые браки с племенами на северной стороне Станового хребта. Во внешности и в манерах сван был настоящим аристократом. Казалось, что его присутствие стесняло остальных. Он был высокого роста, с правильными чертами лица, но оно, однако, не выдавало большого ума. Ему была присуща горделивость щеголя, которая делает честь человеку, привыкшему к цивилизованной жизни.

Местные таубии были более осведомлены, чем кто-либо другой, встречаемый в горах. Из Пятигорска и Кисловодска сюда добирались за два дня. Урусбиевых часто посещали русские путешественники или чиновники. Даже заезжие фотографы привозили сюда свои камеры. Последними здесь были два француза, занимавшиеся поиском редких деревьев. Мы слышали о них повсюду и последний раз видели их приобретения на пирсе в Поти во время погрузки на корабль. Итак, местные жители имели контакты с европейским миром, но его толки едва достигали потаенных уголков континента. Самим таубиям во вкусе не откажешь: один – хороший музыкант, другой, казавшийся более склонным к практической деятельности, получил кое-какое образование на русской службе, имевшей явно военный характер. Дома он ничем не занимался, кроме производства скоропортящихся сыров – только такие и делают на Кавказе. Однажды он, попробовав в России французский «Gruу?re», был поражен и начал производить нечто подобное с приличным успехом. До нашего ухода мы видели также несколько отремонтированных колясок, которые собирали по его указаниям, переставляя сделанные топорно детали, использованные прежде. То, что наша страна дала миру великого драматурга Шекспира и все англичане живут бифштексами и портером, произвело на него особенно сильное впечатление. Он чрезмерно извинялся за то, что не мог обеспечить нас нашей национальной едой и предложил послать челядь на пастбище и зарезать бычка. Мы отказались от этого предложения, сказав, что мы вполне довольны только что купленной овцой. Мы старались, насколько возможно, узнать об образе жизни и обычаях этих людей. Но трудно говорить о чем-либо, когда простейшие предметы узнаются от неосведомленного переводчика. Суть собранного нами заключалась в том, что местные жители в верховьях долины на востоке считают себя расой, отличительной от черкесов, которые живут в пределах степи и в горах на западе. Они говорят, что являются здесь старыми обитателями. Они были лишены своего господства, когда толпы черкесов из Крыма заполонили эту местность. Они говорят на татарском языке. Их религиозные взгляды, если они вообще есть, магометанские.

Таубии, казалось, тем не менее были терпимыми к другим и имели широкое мировоззрение. Имперская власть России сильно не давила на этих горцев, которые платили незначительный налог на недвижимость. Они были избавлены от призыва на военную службу[31 - По принятии русского подданства (1827) молодые таубии охотно начали поступать на военную службу. Многие из них принимали участие в рядах русских войск во время Венгерской кампании Русско-турецкой войны в 50-х годах и в покорении Западного Кавказа. Детей таубиев в те времена брали для обучения в кадетские корпуса, а юношей в Конвой Его Величества и вольно-определяющимися в части войска наравне с русскими дворянами. Для детей же таубиев и кабардинских привилегированных сословий учреждена была так называемая горская школа, ныне преобразованная в реальное училище (Абаев М. К. Балкария: Исторический очерк. Нальчик).] и слишком далеки от этих незначительных ограничений, которые свободные люди часто находят едва ли терпимыми. Их местное управление обычно описывают как феодальное. Нам показалось, что патриархальное будет вполне подходящим словом. Таубии – признанные главы общины. Их жилище было в четыре раза больше других в ауле. По отарам овец и гуртам скота они самые богатые. На них лежит обязанность развлекать приезжих. Но их слово не закон. Они могут только уговаривать, а не принуждать беднейших соседей выполнять их желания.

Мы осведомились о ближайших горах. В Сванетию есть два пути: один, по которому мы пришли по долине Накры, другой ведет вверх по долине на юг, к урусбиевцам, и хребет можно перейти, насколько мы поняли, в районе Бечо. Последний – выше того, что мы одолели, и, говорят, возможен с лошадьми. Путешественник, желающий выйти к Учкулану[32 - Ничего общего с Учкулом, собирательное название селений в верховьях Сванетии. Одно из них Джибиани. Очевидно, автор неточно записал название ущелья Учкол («Ущелье трех рек»). Юч къол («Трехущелье») // Учкулан.], основному селению Карачая, имеет выбор пути – по кромке северного или южного склона Эльбруса. Если путник готов преодолеть переход пешком по тропе через ледник, то он поднимется к истокам Баксана и перейдет хребет, связывающий Эльбрус с водоразделом верховий Кубани. Если же он предпочтет менее утомительное путешествие, то перейдет два отрога с северным простиранием и спустится между ними, чтобы перейти долину Малки.

Любой другой дорогой до Учкулана можно добраться за три дня. Река Малка стекает с северного ледника Эльбруса. Русские исследователи обозревали эту гору в истоках Малки во время первой и наиболее значительной попытки восхождения на вершину Эльбруса, осуществленной экспедицией под командованием генерала Емануеля в 1829 году. Вдруг в селение поступило известие о том, что нескольких русских офицеров недавно видели на Малке. Мы встревожились: не обеспокоены ли официальные лица нашим успехом на Казбеке и не сделали ли они усилие опередить нас восхождением на Эльбрус. Ни о каких соперниках раньше мы не слышали. Если в этом извещении и была какая-либо правда, то, я полагаю, она заключалась в том, что кто-то ради удовольствия приехал из Кисловодска взглянуть на эту гору[33 - Горовосходители, посещающие Кавказ, вероятно, ездят в Урусбиево. Однако позволительно предположить, что дороги, ведущие сюда, подходят для поездок только ради любопытства или чудных пейзажей и, я уверен, несомненно, подтвердят, что они непроезжие и сложные. Мы спустились в ущелье, открытое с южной стороны аула, и, повернув в глубине его направо, прошли тропой через ледник в лесную долину, из которой река изливается в Баксан на полпути от ее истока до Урусбиево. – Авт.]. Таубий обещал, что необходимые проводники для нашей экспедиции будут готовы рано утром. Они возьмут для нас большие плоские хлебы[34 - Автор упоминает пшеничный выпекаемый на огне хлеб, называемый горцами «тауа гырджын».], которые удобнее нести, чем маленькие крошащиеся булки[35 - Галау – калачики из кукурузной муки.], обычно используемые для еды в ауле.

Люди, которые должны были выполнять работу носильщиков, выдвинули условия оплаты – два рубля в день, что не вызвало у нас никаких возражений. Вечером мы восхищались спортивными состязаниями молодежи, собравшейся у нашей хижины. Два парня начали бороться. Их подстрекали на более доблестную схватку обещанием двадцатикопеечной монеты победителю.

Селяне то и дело ходили перед нашей дверью, и у нас была явная возможность изучить их натуру. Мужчины были из прекрасного рода с высокой степенью самообладания. Женщины, которых мы видели, преждевременно старели и были морщинисты, за исключением совсем юных дев, которые были весьма хороши. На них были обвешанные монетами плотно облегающие шапочки, из-под которых ниспадали сплетенные волосы. В мужчинах не проявлялась вся красота рода. Молодые жены и девушки на выданье, вероятно, как это положено в магометанской стране, вели затворнический образ жизни.

Июль, 29-е. Утром, как обычно, мы встали и рано позавтракали. Носильщики появились на два часа позже и вошли один за другим. Хлеб тоже еще не испекли, и лишь к 8:30 наши приготовления завершились. С нами пошло пять туземцев. Большую часть груза они взвалили на лошадей, с которыми должны были идти до самого высокого пастбища. У наших спутников были палки с огромными железными сужающимися наконечниками длиною в два фута и шипы на подошву, которые надевают при лазании по льду или скользкому дерну. Вскоре они подтвердили, что были лучшими ходоками, чем те, с которыми мы имели дело раньше. Мы возвращались вверх по долине вполне размеренным шагом. Согласно нашему плану, мы должны были свернуть в долину, ведущую к восточному леднику Эльбруса, который, судя по карте, являлся прямым путем к горе.

Мы с трудом общались с носильщиками и понимали, что наши намерения не совпадали. Они желали свернуть, но мы считали, что еще не дошли до нужного поворота. Они утверждали, что мы должны подниматься по основной долине Баксана до ее верховья, а затем свернуть направо, чтобы дойти до юго-восточного ледника Эльбруса. Наши возражения по поводу предлагаемого нами пути не принимались. Пастухов в этом направлении не было. В долину не вела тропа, что заставило бы нас идти в обход и заняло бы три дня, чтобы добраться до подножия горы. Две первые причины внушали доверие, третья – смехотворная и полностью противоречила нашей точке зрения, которая появилась у нас позднее во время восхождения.

Разобравшись в ситуации, мы молча согласились с намерением наших спутников и продолжили путь по старым следам вверх по долине, порой извлекая пользу из знаний местности наших проводников, идущих коротким маршрутом через лес. Рядом с хижиной, где мы провели ночь после перехода хребта, в изобилии росла земляника. Обычно земляники не так уж и много в этой местности.

Изгиб в направлении долины скрывает ее верховье от путешественника, до тех пор пока не обойдешь выступ северного склона; у подножия его поток столь сильно сжат, что тропа вьется по склонам над густым хвойным лесом. Здесь мы встретили двоих охотников, едущих на осликах. Каждый ослик был нагружен недавно убитым у кромки ледника диким козлом. Один был с прекрасными рогами, другой – сравнительно молодой. Наконец-то мы свернули за выступ, и перед нами открылся исток Баксана. Огромный ледник заполонил верховье долины. В пустынной хижине сделали привал для консультаций. Наши спутники предложили нам выбор: сворачивать в долину, открывающуюся справа, или же идти дальше – в верховья. Мы выбрали первый из двух, ибо этот путь был прямым[36 - Судя по описанию, Фрешфильд пошел ущельем Терскол, что подтверждает С. Голубев в работе «Пешком из Пятигорска на Эльбрус и через Нахар в Сухум» (Ежегодник Русского горного общества. 1909. М., 1913. Вып. 9. С. 40): «Было уже 7 часов вечера, погода портилась, и мы подходили к знаменитому Качкаровскому кошу, иначе называемому кошем Терскол, стоявшему у устья Терскола и Азау. Этот кош был известен тем, что громадное большинство восхождений на Эльбрус было совершено именно отсюда, причем путешественники шли долиною Терскола и глетчером того же названия и достигали фирновых полей Эльбруса. Отсюда, между прочим, было сделано первое восхождение на Эльбрус в 1868 году Дугласом Фрешфильдом».].

Мы довольно быстро взбирались по долине; над нами слева поднималась поразительная масса столбообразного базальта с густо-красным оттенком и странно искривленная. В высоких травах шныряли змеи, как правило, редкие на Кавказе. Один из носильщиков призвал меня кивком головы следовать за ним. Мы прошли несколько футов вверх по тропе, и он показал мне сглаженную снежную вершину Минги-Тау, видимую над ледопадом. Это был первый вид Эльбруса, с тех пор как мы прибыли на Кавказ. Подплывая к Поти на пароходе, мы лишь мельком видели эту гору с Черного моря. Мы прошли с полчаса у кромки ледника и встретили пастухов, которые стреножили своих лошадей на лугах, куда мы дошли от Урусбиево за девять часов. Здесь мы легко приобрели отличное молоко, сыр и каймак[37 - Каймак – сливки, или высушенная пенка (балк.).] (нечто, похожее на девонширские сливки) – деликатесы горской жизни, которых нам не хватало на южной стороне хребта. Наша палатка была установлена рядом с бивуаком пастухов. Овцы были заметно обеспокоены воздвигнутым новшеством на месте их отдыха, что побудило их сторониться, а большую часть ночи наседать на бока нашего укрытия. К счастью, альпийскую палатку нелегко свалить, но наш сон постоянно прерывался бестолковостью злившихся животных, которые бодали фут нашей палатки у изголовья.

Июль, 30-е. Утро было чудесное. Холодный ветер, казалось, предвещал период установившейся погоды. Мы не ожидали, что предстоит долгая работа. Мы уже были на высоте 8000 футов. На высоте 12 000 футов мы едва могли найти подходящее место для стоянки. Тем не менее, мы отправились в хорошее время, чтобы, в случае необходимости, поспешить разведать местность. Лошади шли с нами с полчаса до ледника, который значительно отступил за последнее время. На четверть мили от его нынешнего ледового конца были заметны древние морены, уже заросшие травой. Перейдя речку, разлившуюся на несколько потоков, мы начали подъем по крутому холмистому склону справа от ледопада, с весьма чистым льдом, разбитым на башни и шпили. Спустя некоторое время череда трещин преградила нам путь. Однако они незамысловато сходились в одном месте близ водопада, чьи струи взлетали над почти вертикальными слоями базальта. Выше усыпанные горечавками склоны на низком дерне выглядели контрастом снежным прогалинам и обломкам пород, которые простирались до обрывистого берега, откуда мы смогли лучше рассмотреть рельеф склона.

Мы были на скалистом гребне, вершина которого находилась в шестистах футах выше нас и ограничивала снежное поле, спускавшееся к Баксану двумя конусами – один был ледопадом, по которому мы поднялись, второй, на запад, – ближе к верховьям долины.

Носильщики совершили долгий обход, чтобы избежать крутой берег, по которому мы только что взобрались, и потерялись из виду. Мур чувствовал себя неважно, из-за чего шел с трудом. Таккер, Франсуа и я начали взбираться на гребень перед нами в надежде найти подходящее место для бивуака близ его вершины. Валуны были огромные, но перебраться через них трудностей не составляло. Прошло много времени, прежде чем мы смогли найти нечто, в шесть квадратных футов. Если придать слову более широкий смысл, то можно назвать это ровным участком. Когда мы наконец-то успешно достигли цели, объявили об этом криком нашим приятелям внизу и поспешили взглянуть, что там выше. Мы прошли скалы на самых высоких отметках, и дальнейшее восхождение футов на пятьдесят привело нас к огромному снежному полю, окружающему вершину Эльбруса, которая вдруг выросла перед нами. Она напоминала нам в очертаниях перевернутую чайную чашку. Гора проявилась двумя вершинами, почти равными по высоте, и обе – легко досягаемые любому, кто привык к альпийским восхождениям.

Весьма довольные своими наблюдениями, мы вернулись к тому месту, что выбрали для нашей палатки, и начали усиленно его выравнивать. Чтобы добиться желаемого, мы выкопали ледорубами почти фут каменного грунта с возвышенной стороны и выровняли за счет него нижнюю. Дыхание учащалось из-за нехватки кислорода и усилий, с которыми мы разбивали камни с одной стороны и перебрасывали их на другую. Промежутки в естественной скальной стене с подветренной стороны мы заделали полностью. Закончив работу, довольные собой, мы сидели и восхищались нашим рукоделием и ждали затянувшегося прибытия остальной части нашей группы. Наконец-то наши носильщики прибыли, и палатка установлена. Вечерний вид с нашей площадки на высоте около 12 000 футов был великолепный. На юг, напротив, через Баксан, видна центральная цепь гор.

Величественным квадратом вздымался Донгузорун. Его скалы на макушке покрыты огромным ледовым карнизом; широкий чистый ледник струился по его склонам. Далее на восток – двузубый гигант: в нем мы узнали поразившую нас при знакомстве со Сванетией Ушбу. С юга она выглядит совершенно неприступной, а в развороте с севера на ней больше снега. Наше удовольствие от этой картины было прервано непредвиденным беспокойством. Носильщики затребовали оплаты за первые два дня. Мы напомнили им, что они согласились с условиями оплаты полностью по возвращении в Урусбиево и тогда же оплата была предложена в две банкноты. Они отказались от сказанного и затребовали каждому его часть. Мы сказали, что у нас нет мелких денег, из-за чего они объявили о своем намерении возвратиться домой и оставить нам самим спускать свой багаж вниз, насколько нам это удастся. Такое поведение без явной причины могло быть воспринято только с негодованием, и мы ответили, что они могут делать все, что им заблагорассудится, а мы пойдем вскоре после полуночи и вернемся в полдень. Пока наш груз не будет в целости доставлен до бивуака пастухов до наступления ночи, мы не заплатим им ничего. Мы добавили, что если кто-либо из них пожелает идти с нами на восхождение, то это доставит нам большое удовольствие. Мы снабдили каждого веревкой и ледорубом. Получив такой ответ от Павла, все пятеро ушли, будто верили, что мы не вернемся. Но менее чем через полчаса они вернулись, как дети, переставшие дуться, и извинились за свое поведение. Это недоразумение, ко всеобщему удовольствию, было сглажено, и, пока мы готовились к ночевке, они ушли в уединенный приют, расположенный ниже холмистого склона. Павел не соглашался с нашим советом и настаивал на своем участии в восхождении, так как он сильно хотел взойти на эту знаменитую гору. Он был рядом и за свою жизнь он многое слышал, что о ней рассказывали. Нам не хотелось сдерживать его душевный порыв, тем более что для этого не было повода, чтобы его желание не было осуществлено. Ночь обещала быть холодной, и мы предложили Франсуа перейти в палатку, которая, как это подтвердилось на Казбеке, приспособлена для четверых. Павел тем временем нашел себе пристанище во рве, вырытом нами в изголовье палатки.

Июль, 31-е. Холод ночью был такой сильный, что вода, которой мы наполнили на ночь прорезиненные мешки, висевшие под пологом палатки, смерзлась к утру в крепкие сосульки. Из-за того, что у нас не было дров, мы не могли добыть воду. В 2:10 ночи, зная, что твердь земная скоро останется позади, мы связались веревкой и отправились одни, так как туземцы на наши крики не ответили. Мы вскарабкивались по крутым снежным гребням, которые вели нас к «громадному плато». Павел скользил беспомощно, и Таккер почти волоком тащил его какое-то расстояние. Когда через четверть часа мы добрались до кромки грандиозной снежной равнины, Эльбрус едва проявился перед нами: громадный, бледный и, к нашему удивлению и разочарованию, частично окутанный темным облаком. Теперь шлось легко, и мы брели, не сказать, что в угрюмой тишине, но молча с ледорубами под мышками и спрятав руки в карманах. Мы были хорошо защищены от свирепого холода валлийскими шерстяными шапочками ручной вязки, шарфами, кардиганами и шерстяными манжетами, хотя, благодаря нашим спутникам, я потерял гамаши, чем дал повод для иронических замечаний. Несколько неисправимых путников повторяли известное утверждение, что красота природы застывает в снежном поясе, и те, кто преодолевает этот предел, не получает никаких наград за свои старания, кроме удовлетворения воспринимать эту гору, как смазанный жиром шест на сельской ярмарке для желающих рискнуть по нему взобраться. Когда мы брели по снежным полям Эльбруса, я пожалел, что с нами нет этих неверящих, чтобы вынудить их признать поразительно пугающее великолепие, а сильный холод окажется для них справедливым наказанием за их прошлые обиды. Последние лучи заходящей луны осветили вершины Главного хребта: меж его вершинами мы увидели множество южных отрогов. Ледовые склоны Ушбы и Донгузоруна отражали бледное мерцание небес. Далеко на запад скалистые пики скрывались в густой тени. Мы были достаточно высоко, чтобы взглянуть на хребты, расходящиеся от Эльбруса на северо-восток. В этом направлении темная череда облаков, нависшая вдали над степью, освещалась мерцанием в виде растянутых белых полос, производимых вспышками раскаленных молний. Густые темные облака все еще были на горе перед нами. Тем не менее, небо было чистым, а звезды светили необыкновенно ярко.

Там, где снег стал ссыпаться наклонно к основанию горы, хрустящая корка лопнула под моими ногами, и я вдруг исчез в скрытой трещине, словно в люке. Павел был на веревке сразу же за мной и ужаснулся от случившегося. Первым его импульсом был рывок к обрыву, чтобы увидеть, что со мной произошло, но его порыв был сдержан моими спутниками. Трещина была из тех, что расширялась вглубь. Сдерживавшая меня веревка придала мне сил сразу же упереться ногами на полочке с одной стороны и спиной – с другой. Положение было более нелепым, чем неудобным. Руки мои были в карманах, а ледоруб под мышкой. Благодаря прочности веревки и узкому пространству нелегко было воспользоваться ледорубом без опасения уронить его в безвестную глубь подо мной.

Когда я попытался подняться на руках, снежная корка под ними лопнула, и нам всем стоило больших усилий, прежде чем меня вытащили и благополучно поставили на ноги.

Крутизна склонов увеличивалась, холод усиливался, а ветер становился невыносимым, отчего вид у всех был далек от веселого. Утренняя звезда своим странным сиянием и ярким восхождением вызвала в нас восторг на какое-то время. Она предвещала пламенную зарю, которая заставила одного из нас воскликнуть: «Восходит солнце!». Оно взошло внезапным блеском из тумана и вспышек молний, играющих в облаках, которые лежали перед нами и вдали заполоняли степь. Шок был моментальный, но вскоре сменился состоянием ледяного отчаяния, которое не убавилось из-за дезертирства Павла. Он продрог от сильного холода, повернулся и пустился вниз по нашим следам. Час за часом мы шли без привала, надеясь, что солнце принесет с собой тепло.

Рассвет с высоты Монблана – картина неземной красоты: словами передать это невозможно, они создают лишь слабое впечатление. Вдруг восточные гребни гор воспламенились и впервые предупредили нас быть начеку: минуту спустя снег, на котором мы стояли, трещины под нами и вся атмосфера покрылись розоватым оттенком. Облако на вершине, тронутое рассветом, из черного превратилось в серое, а теперь, охваченное вспыхнувшей зарей, вдруг рассеялось, словно привидение, знающее свое время. Когда оттенки начали увядать, солнечный диск взошел на востоке и залил нас потоком золотистых лучей, которые вскоре поглотились дневным светом. Но тепло все еще не ощущалось. Это был серьезный вопрос: сможем ли мы идти дальше? К 7:30 мы были на высоте 16 000 футов и дошли до скал, торчавших у вершины. Ища в них укрытия, мы встали, дрожа, постукивая ногами о камни, похрустывая пальцами, чтобы, если это возможно, предохранить их от морозного покалывания. Едва слышимыми голосами, под зубную дробь, мы решали: возвращаться или же идти дальше. С одной стороны, ветер не утихал, и риск перемерзнуть становился серьезным. Таккер и Франсуа уже не ощущали пальцев. Мои пальцы ног были в том же состоянии. С другой стороны, камни под ногами менее охлаждали ноги, и скалы позволяли укрыться от ветра. Оглянувшись, к нашему удивлению, мы увидели двоих носильщиков[38 - Имя одного из этих носильщиков хорошо известно. О нем рассказывает С. Голубев в своей публикации «Пешком из Пятигорска на Эльбрус и через Нахар в Сухум» (Ежегодник Русского горного общества. 1909. М., 1913. Вып. 9. С. 43): «Пришел князь Урусбиев и начал ободрять меня, говоря, что не надо падать духом, хотя сам и сомневался в том, что мы достигнем вершины. Он передавал, что даже легендарный охотник, Ахия, который лазил по скалам лучше всякой серны и, убив на своем веку 1800 туров, один из самых выносливейших горцев, после восхождения с Фрешфильдом потерял здоровье на всю жизнь».]: они быстро поднимались по нашим следам. Мы уже было решили возвращаться, когда они подошли к нам. Им было вполне уютно в их бурках, и холод их совершенно не беспокоил. Третий, который пошел с ними, как и Павел, вернулся.

Я сказал: «Если хоть один из носильщиков пойдет дальше, то и я пойду с ним». – «Если хоть один пойдет, пойдут все», – добавил Мур. Решение было принято, и мы вновь обернулись к горе.

С этого времени холод, хоть и жестокий, не причинял боль. То тут то там большие выступы выдавались над поверхностью. Долгое восхождение облегчалось камнями мелкой фракции и привело нас к подножию низких скал.

Чтобы пройти по ним, нужно было вырубить несколько ступенек, и это была единственная трудность, которую пришлось преодолеть на этой горе. Поднявшись к тому, что долго было для нас линией небосвода, мы увидели еще больше скал над собой. Вместо желаемого успеха мы ощущали сомнения. Однако мы пошли дальше, делая несколько коротких привалов.

Мы долго добирались до мощных трещин, которые, в конце концов, прошли. Мы почти неожиданно оказались на уровне обеих вершин и ступили на широкий гребень, расходящийся на восток и запад. Мы повернули налево, лицом к ветру, и сделали последнее усилие. Гребень не представлял трудностей. Ведомые носильщиками, мы шли по нему один за другим, руки в карманах, ледоруб под мышкой, пока не взобрались на высшую точку голых скал, окруженных снегом. Эта вершина была на конце подковообразного гребня, увенчанного тремя четко выделенными возвышениями над снежным плато, в котором даже наши непривычные глаза бесспорно различили старый кратер.

Те камни, что мы собрали и унесли с собой, были вулканического происхождения. Мы ходили или, вернее, бегали по гребню: к его пределу, переходили по двум значительным понижениям и посетили все три возвышенности. В самой дальней скальной башне мы укрылись при вполне сносной температуре. Здесь мы сели, чтобы осмотреть в деталях, насколько возможно, широкую панораму. Двое туземцев указывали на различные долины, а мы старались узнать горы. Легкие облака потянулись с западной стороны вершины, и бескрайний туман скрыл северную степь – без него вид был бы ясный. Начиная с востока, в очертаниях панорамы была центральная цепь гор между нами и Казбеком. Я никогда не видел какую-либо группу гор, которая бы так хорошо просматривалась снизу вверх, как те большие пики, что вздымались над истоками Черека и Чегема. Апеннины и Монблан выглядят незначительными в сравнении с Коштантау и ее соседями вместе с Эльбрусом. Эта группа Кавказских гор выглядит прекрасно: вершины острее, а глубину ущелий, разделяющих их, можно только предполагать. Ничего более впечатляющего в Альпах я не видел. На юге двузубая Ушба все еще соперничала своей громадой, хотя, в конце концов, оставалась под нами. Высочайшие вершины и снежники горной цепи находились между нами и Сванетией у наших ног, как на рельефной карте. Мы увидели за ними Лайлу с ее снежными гребнями, а вдали голубоватые хребты на турецкой границе между Батумом и Ахалцыхом. Переходя с места на место, мы всматривались за грани крутой скалистой вершины, высочайшей на западной стороне Эльбруса, и пытались различить Черное море. Трудно было понять, то ли серая поверхность, с которой встретился взгляд, была водой, то ли густой туман нависал над землей. Туманы, натыкаясь ниже на склон гор, скрывали истоки Кубани, но мы, сразу же, взглянули вниз на истоки Малки. С этой стороны склон горы, казалось, выглядел однообразным почти на 1000 футов. В нем ничего не было такого, что могло бы сделать восхождение невозможным, но оно было бы очень долгим и утомительным. Мы не были голодны, а если бы мы захотели выпить за чье-либо здоровье, то у нас ничего для этого не было, поэтому мы дали выход своим чувствам и удивили носильщиков своим восклицанием «Гип, гип, ура!» в честь старой горы, которая своим ветром и холодом устроила нам хорошую взбучку. Затем мы поспешили назад, к первой возвышенности, что казалась нам самой высокой; на ней Франсуа уже приступил к возведению небольшой снежной бабы.

В этот период кто-то вспомнил, что мы забыли все о разреженности воздуха. Мы попытались проследить за этим явлением, но ничего не вышло. Полагаю, что это факт: на высоте 18 500 футов ни один из нас шестерых не был подвержен такому недугу. Это доказывает, что горная болезнь не есть необходимое зло и она влияет только на тех, кто плохо тренирован или плохо себя чувствует во время восхождения. Таков мой опыт, каковой я имел, страдая горной болезнью лишь дважды – однажды при попытке взойти на Дент Бланш, в первый день швейцарской поездки, и еще раз на Арарате, когда был совершенно не в состоянии совершить восхождение. Мы поднялись на вершину Эльбруса в 10:40, а ушли спустя несколько минут после 11:00. Нам было трудно согласовать в очертаниях внешний вид вершины горы, видимый с севера и юга. Из Поти или Пятигорска Эльбрус возвышается двумя пиками, сравнительно равными, разделенными значительной впадиной. Седловина между вершинами, которую мы посетили, не более чем 150 футов глубиной, и мы были удивлены тому, что издали она казалась значительной. Проходя по подковообразному гребню, мы, естественно, всматривались, чтобы понять, нет ли другой вершины, но ни одна не была видна. Лишь у той, что на западе, склоны проявлялись крутыми обрывами в сторону Карачая. Облачность была недостаточно густа, чтобы скрывать почти равные по высоте вершины, на одной из которых мы стояли.

Восхождение от нашего бивуака – с высоты 6500 футов – заняло 7 часов при всего нескольких привалах. На Монблан от Гранд Мюле мы поднимались с более высокой отметки – 8000 футов. Спустились мы за 4 часа, а возможно, что и быстрее. Скалы не были сложны: без хлопот со сматыванием и разматыванием веревки, – обошлись без нее. Кое-какие предосторожности все же не мешали: приходилось посматривать вверх, чтобы избежать падения шатких камней. Мур повредил палец таким камнем, последствия чего длились несколько недель. Около часа мы уже были на том месте, где утром спорили. Здесь впервые за день мы сытно поели. Теперь можно было сбить сосульки, обрамлявшие бороду с трех часов утра. Отсюда мы увидели, что восточный ледник Эльбруса вытекает из тех же фирнов, что и ледовый поток, спускающийся к истокам Баксана. Он не представлял никаких трудностей, чтобы следовать по нему в верховья долины, из которой мы намеревались взять гору приступом. Снег все еще был в хорошем состоянии, благодаря изрядному холоду, и мы скользили вниз довольно быстро. Двое туземцев предпочитали держаться за веревку. Мы радостно приняли их предложение, ибо, когда мы спускались по нашим следам, они увидели дыру в месте моего провала в трещину и извлекли из этого полезный урок.

В долине сформировалось облако и теперь, свернувшись, окутало нас на полчаса. Это не вызывало особых сложностей в прокладывании пути сквозь туманный слой, просвечиваемый ярким солнечным светом. Мы пришли к нашему бивуаку и поняли, что Павел уже ушел с багажом. Вскоре мы пошли за ним, спускаясь не спеша по крутым склонам близ ледника. Поток, еще вчера вырывавшийся из подножия ледника, изменил свой исток и сегодня хлынул струей сверху ледового поля. Полуденное тепло растопило воды, и у нас были затруднения с их переходом. Два туземца, прибывшие до нас, рассказали все своим приятелям и пастухам, которые решили, что больше нас не увидят, и те были, по-видимому, удивлены и польщены приветствовать нас не только живыми, но и преуспевшими. С появлением в лагере нам пришлось подчиниться местной привычке поздравлений с обычными объятиями и поцелуями.

Август, 1-е. Мы слишком устали после долгого нахождения на холоде и должны были отдохнуть. Мы были готовы возвращаться в Урусбиево на рассвете, но у наших спутников были другие планы. Мы поняли, что они задумали освежевать и съесть барана, прежде чем уходить. Не желая по дороге тратить время зря, мы оставили их, чтобы догоняли. Но при первой же попытке идти у меня разболелось колено, словно после сильного растяжения, и мне пришлось остановиться и сесть на одну из тех лошадей, что мы привели из аула. Боль и усталость, которые, несомненно, были последствием холода, постепенно прошли, и я был рад с полпути обходиться без лошади.

Караван наших носильщиков догнал нас за полчаса до прихода в Урусбиево, и мы пошли вместе. Никогда прежде я не видел таких хороших ходоков, как эти татары, – не только по склонам холмов, но и, что самое замечательное среди горцев, на ровном месте. Они задавали нам темп и легко вели нас на восхождении на Эльбрус. Таккер, желая испытать их темперамент, торопливо пошел по лугу. Они же, после того как прошли пять миль за час, вскоре догнали нашего друга с заметной легкостью, и он пожалел, что предложил им испытание на скорость, которую сам спровоцировал. Эти люди – сырой материал, из которого появятся кавказские гиды. Если огромные языковые барьеры будут преодолены, нет сомнений, что с небольшой практикой на ледовых трещинах они станут первоклассными спутниками для путешественника, желающего исследовать ледники этой горной системы.

Мы вошли в Урусбиево и дошли до кунакской почти незамеченными; но и нескольких минут не прошло, как наши туземные проводники уже распространили новости о возвращении и толпа возбужденных селян ввалилась в комнату. Несколько минут прошло прежде, чем рассказ был полностью осознан. Наши обожженные лица и частично ослепшие двое из наших спутников были видимыми признаками того, что мы провели много часов на снежных полях. Сопутствующие обстоятельства и описание вершин, данное носильщиками, казалось, убедили в действительном восхождении. Сцена была самая забавная. Все местное мужское население столпилось вокруг нас, чтобы пожать нам руки. Каждый из наших спутников стал центром внимания, и в воздухе витало «Аллах!», вздобренное восклицаниями вперемежку с восторгом. Когда кто-нибудь входил, то требовал рассказать историю вновь, постоянно повторяя: «Минги-Тау». Это привычное им название звучит для моего слуха более благоприятно, чем тяжелослоговое «Эльбрус».

Мы подверглись перекрестному допросу о том, что видели на вершине. К сожалению, мы были вынуждены признать, что не видели огромного петуха, который там живет. Нам говорили, что он приветствует рассвет кукареканием и похлопыванием крыльев и упреждает приближение людей к сокровищам, которые он охраняет, нападением на незваного гостя клювом и шпорами. Мы даже не могли притвориться, что беседовали с великанами и духами. Они верили, что те живут в расселинах и пещерах Эльбруса.

Об одном из них Хакстаузен рассказал следующую легенду: «Однажды абхазец спустился в глубочайшую пещеру этой горы, где он обнаружил огромного великана, который ему сказал:

– Дитя человеческое верхнего мира, которое отважилось спуститься сюда, скажи мне, как человеческий род живет наверху? Женщина все еще верна мужчине? Обижается ли дочь на свою мать?

Абхазец ответил утвердительно, на что великан заскрежетал зубами, тяжело вздохнул и сказал: