Млечный Путь №2 (2) 2012

– Ладно. Присматривайся, только не зарывайся. А я пока зайду с другого конца.

Мы договорились встретиться через неделю, если не случится ничего экстраординарного, в кофейне «У дядюшки Якоба» возле Старого моста. За это время я, во-первых, получила заказанные книги, во-вторых, постаралась навести справки о родственниках покойного Бекке. Ну что поделаешь, в таких ситуациях всегда в первую очередь подозреваешь родственников.

Родня Бекке проживала в Переправе святого Павла, небольшом старинном городке неподалеку от Тримейна, выше по реке. Ульрих Бекке служил в городской управе, но из-за своей болезни вынужден был уйти в отставку. Он был не женат и бездетен, за ним приглядывала семья его сестры. Из-за приступов фатальной забывчивости Бекке несколько раз уходил из дому и пропадал, родне приходилось подавать в розыск, из-за чего, собственно, дело и попало в полицейские сводки. После очередного приступа им посоветовали не беспокоить больше служителей порядка и предоставить больного врачам. Бекке ушел в отставку прежде того возраста, когда государство выплачивает служащим пенсию. У него были небольшие сбережения, из них содержание в клинике и оплачивалось.

Похоже, доктор Штейнберг был прав – родственники к смерти пациента отношения не имели.

Что ж, отрицательная информация – тоже информация.

Затем я обратилась к книгам, из которых могла извлечь дополнительные сведения о виконтессе Эльстир и ее особняке. В библиотеке мне выдали несколько ветхих памфлетов времен революции, разоблачавших «развратную ведьму и некромантку», пафосное сочинение какого-то деятеля Реставрации, воспевшего виконтессу как мученицу, и биографический труд историка Соломона Эббинга, вышедший лет тридцать назад и с тех пор не переиздававшийся, в отличие от других его работ.

Негусто.

Первым делом я взялась за Эббинга. Я читала его книги, когда училась, и знала, что пишет он крайне сухо. Но это лучше, чем пафос и романтические выдумки. Чтобы выжать нечто полезное из его пространного повествования, пришлось проштудировать весь этот кирпич. Но кое-что из прочитанного меня заинтересовало. Об этом я и собиралась поведать своим друзьям из сумасшедшего дома.

Когда лет двести назад в Тримейне стали открываться первые кофейни, они считались сугубо мужскими заведениями. Предполагалось, что серьезные господа приходят сюда отдыхать от домашних скандалов, женской болтовни и крика детей, чтобы в тишине и спокойствии за чашкой кофе почитать газеты, сыграть партию-другую в шахматы или в трик-трак, а если поговорить, так о высоком. О политике например. В результате именно кофейни стали местом сборищ недовольных, рассадником, где проросли семена революции. Во всяком случае, так пишет Маккензи. Эббинг ни о чем подобном не упоминает.

В наше время подобная традиция крепко забыта, и это тот случай, когда черт с ней, с традицией. И скучающие барыни, и работающие женщины могут зайти в кофейню выпить кофе с рогаликом, не встречая осуждающих взглядов. Есть, конечно, в городе кофейни и пошикарнее, чем «У дядюшки Якоба», но кофе здесь крепкий, а цены умеренные. Поэтому я порой сюда забегаю.

Либби явилась вместе с доктором, как я и ожидала.

Мы заказали кофе: по-венски для доктора и Либби, по-восточному для меня. Чем хорош дядюшка Якоб – он, разумеется, плохо относится к тем, кто вовсе ничего не заказывает, но, взяв чашку кофе, можно сидеть подолгу. Затем я разложила на столе свои выписки.

– Вот смотрите. «Многие аристократы старого режима сочетали в своем характере самое отъявленное вольнодумство со склонностью к самым безумным суевериям. Не зря авантюристы, подобные Сен-Жермену, Калиостро или Казанове, а в нашей стране – Фамире, находили столь высоких покровителей. Если даже мужчины не могли избежать увлечения магией, оккультизмом и каббалой, то дамы тем более становились жертвами мошенников. Виконтесса Эльстир не была исключением. Подобно тому как маркиза де Роган верила самым нелепым измышлениям Казановы, выплачивая ему баснословные суммы на псевдомагические церемонии, виконтесса Эльстир попала под влияние так называемого магистра Фамиры. Этот уроженец Карнионы уверял, что причастен тайн тамошних магов, чьи традиции сохраняются с древнейших времен. (Увы, древняя земля всегда была богата мошенниками такого рода.) Фамира якобы вызывал как призраки умерших, так и стихийных духов, обитателей иных миров. Однако он переусердствовал. Картины, которые он показывал (вероятно, с помощью волшебного фонаря или тому подобного устройства), оказали такое влияние на впечатлительную натуру Клары-Виктрикс, что она захворала, страшась, в прямом смысле слова, собственной тени, и даже собиралась покинуть особняк, где испытала столь сильный страх, а сам особняк разрушить».

– Ну и какое отношение это имеет к нашей истории? – спросил доктор. Кажется, он не слушал внимательно, считая эти оккультные басни ерундой.

Не то чтоб я его не одобряла.

– А вот слушайте дальше. «Затем виконтесса впала в другую крайность. Ее новым фаворитом стал Арно Пелегрини. Сей последний уверял, что является потомком известного средневекового мага Перегрина, но при том в основе всех его действий лежит строго научный подход. Хотя на деле он был таким же шарлатаном, как Фамира. Под его руководством особняк был перестроен, дабы изгнать вредные флюиды, а в центре его, как говорили, была обустроена особая комната без окон и углов. Это, по уверениям Пелегрини, должно было возвести мистическую преграду, долженствующую оградить находящихся в комнате от всякого зла. При всей нелепости этого утверждения оно оказало успокоительное воздействие на мятущуюся душу несчастной женщины. Она рассказывала, что проводит в своем “святилище” по нескольку часов в день, только там она чувствует себя в безопасности…» Вы поняли? Либби, помнишь, мы обсуждали, почему виконтесса во время нападения бросилась не к окну или черному ходу, а вглубь дома? Круглая гостиная – это и есть «святилище» Клары-Виктрикс. Там она и пыталась спрятаться от мятежной толпы, полагая себя в безопасности. И оттуда ее выволокли и убили.

Либби передернулась.

– Жуть какая!

– Да, неприятная история, – сказал доктор и допил остывающий кофе. – Хорошо, что больные об этом не знают. Они же там проводят довольно много времени.

– Ну да, профессор говорит, что пребывание там оказывает положительное воздействие на душевнобольных. То же самое происходило и с Кларой-Виктрикс, которую вряд ли можно назвать психически здоровой.

– Что же, по-вашему, этот мошенник Пелегрини, или как его, был прав? – Кажется, Штейнберг обиделся за то, что шарлатана уравняли с профессором Сеголеном.

– Возможно, он случайно открыл что-то полезное. Вот Месмер со своим магнетизмом был то ли жулик, то ли безумец, но гипноз в лечебных целях он же первым начал использовать. Наверное, эта комната без окон и впрямь позволяет больным чувствовать себя защищенными.

– Да, возможно. С круглой комнатой разобрались. Но какое отношение все это имеет к нынешним мошенничествам и их вероятной причастности к смерти Ульриха Бекке?

Я помедлила с ответом. Определенно, какая-то связь была, но я еще не поняла, какая. А «интуиция» для разумного человека – не довод.

– Доктор!

Прежде чем я успела как-то сформулировать свою мысль, моего собеседника окликнули. Я не сразу узнала человека, который нарисовался рядом с нашим столиком. Только когда он заговорил.

– Хорошо, что я вас нашел.

– В чем дело, Патрик?

– Профессор послал за вами. – На лице сторожа ни тени недовольства, что его, солидного человека, заставили бегать, как мальчишку. Скорее, он встревожен. – Да и вам, сестра, – он повернулся к Либби, – лучше бы придти. В лечебнице… неприятности.

– Какие? – медленно произнес Штейнберг.

Патрик огляделся. У дядюшки Якоба публика собиралась нелюбопытная, и в нашу сторону никто не косился, однако сторож проявил некоторую осторожность.

– Как с тем типом… ну, Бекке…

Предосторожность касалась в первую очередь меня. Патрик ведь не знал, что мне известно о смерти Бекке, я для него была всего лишь посторонней девицей.

Итак, в клинике очередная смерть.

Обычно из-за этого переполох не устраивают. Больные умирают часто. На то и больница. Но если… доктор ведь считал обстоятельства смерти Бекке подозрительными…

– Кто?

– Мартина Ламорис.

Штейнберг встал, бросил деньги на стол.

– Патрик, ступай, мы сейчас будем.

– Я с вами, – сказала я, когда мы покинули кофейню.

– Ни в коем случае.

– Но почему? Сдается, не только вам ситуация внушает подозрение… и опасение.

– Вот именно. Я не стану лгать профессору, а если он узнает, что вы работаете в газете, то решит, будто вы хотите нанести вред репутации клиники.

– Или помочь. Согласитесь, если б я желала состряпать сенсационную статью, я бы это уже сделала.

– Может быть. Но не надо сейчас ходить с нами в лечебницу. Возможно, несчастная женщина еще жива и просто впала в кому… поспешим, Либби!

Он подхватил мою приятельницу под руку и повлек ее по улице. Та оглянулась, не произнеся ни слова, однако взгляд ее был весьма красноречив.

Эх, доктор, доктор… он что, всерьез думает, что Либби мне ничего не расскажет?

Или он на это и рассчитывает? Вроде как лично он соблюл профессиональную этику, и если сведения просочатся, то он как бы и ни при чем?

В любом случае, уже на другой день Либби не поленилась забраться ко мне в мансарду и выложить то, что узнала. И – да, то вино, что она отказалась пить в третий день карнавала, все-таки промочило ей горло.

Увы, надежды доктора не оправдались. Больная умерла. Случилось это так же, как и в прошлый раз, ближе к вечеру, когда часы посещений закончились, но теперь об этом узнало гораздо больше народу, поскольку обстоятельства были несколько иными.