Польша и Россия в первой трети XIX века

Встреча М. Огиньского с императором, состоявшаяся 1 декабря 1812 г., оказалась для князя весьма огорчительной. Он описывал ее с большой досадой и нескрываемым раздражением. Александр I обратился к нему с почти риторическим вопросом: «Не думаете ли Вы […], что излишнею поспешностью в этом деле мы можем затруднить достижение предпринятой цели?» Как всегда, акцент делался не на сути, а на сроках решения дела. Одновременно император не переставал обнадеживать князя: как только Наполеон «будет на краю гибели и вне возможности вредить полякам, я восстановлю Польшу»

. Накануне отъезда в ставку действующей армии в Вильно 7 декабря 1812 г. Александр I вновь пригласил к себе Огиньского и заверил его, что сразу же по вступлении русских войск в Варшаву он «обсудит средства к восстановлению Польши»

, иными словами, вернется к начальной стадии обсуждения проблемы. Таким образом, усилия Огиньского, представившего уже готовое, по его мнению, вплоть до текстуального оформления, решение, пошли прахом. Император имел обыкновение выслушивать мнения хорошо информированных и знающих людей и не торопиться сообщать собственные выводы, а тем более давать твердые бесповоротные обещания.

По плану Александра I уже к 20 октября российские войска должны были занять необходимые для разгрома наполеоновской армии пункты. Серьезное поражение потерпела французская армия в битве под Красным, продолжавшейся 4 дня (3-6 ноября 1812 г.). В начале ноября войска адмирала П. В. Чичагова заняли Минск, отрезав наполеоновской армии путь на Волынь. Александр I планировал окружить французские войска при их подходе к реке Березине и окончательно разгромить их. Однако несогласованность действий русских армий привела к тому, что хотя при Березине погибло около половины войск Наполеона, отступавших из России, части французских сил все же удалось наладить переправу через реку и спастись. Уцелевшие отряды французской армии, плотно преследуемые русскими, направились к Вильно. 21 ноября Наполеон издал бюллетень, информировавший страны Европы о постигших его потерях

. Если летом 1812 г. французские войска, переходя границу России, насчитывали 380 тыс. человек, то в декабре ее пределы покидали около 1 тыс. гвардейцев и 20 тыс. безоружных солдат. Французский император выехал в Париж инкогнито, под именем Коленкура. Находясь проездом в Варшаве, где он пробыл только три часа, Наполеон дал аудиенцию польскому министру финансов и военному министру и сразу же отправился в Дрезден.

Проходившие при отступлении через Вильно французские войска на этот раз создавали у жителей города далеко не праздничное настроение. «Перед нами предстало зрелище, одновременно вызывавшее сострадание и тайный страх – в образе остатков этой армии, шесть месяцев ранее столь прекрасной, торжествующей, могущественной», – вспоминала Шуазель-Гуфье. В течение трех дней на улицах города «толпились люди, которых нельзя было назвать военными, в их смешных неуклюжих одеждах»: у кого на голове была дамская шляпа, кто был одет в церковные облачения, в женские подбитые мехом капоты, с завязанными на шее рукавами, некоторые завернуты в шерстяные одеяла и т. п. «Великая армия», по словам одного родственника графини, «живо напоминала венецианский карнавал или улицу Толедо в Неаполе на масленицу»

.

Затем в город вошли русские войска, среди первых въехали казаки. Их появление «не вызвало радости». Как отмечала в своих мемуарах литовская графиня, начались грабежи, и у нее лично казаки попытались отнять карету, но «средство передвижения» удалось отстоять

. Получив от генерала Е.И.Чаплица донесение о взятии Вильно, 28 ноября 1812 г. командующий 3-й Западной армией П. В. Чичагов направил ему распоряжение: «Предписываю вашему превосходительству принять меры устроить сколько возможно порядок в городе, дабы охранить оный от своевольства и грабежа нижних чинов»

. Одним из примеров подобного «своевольства» может служить свидетельство Шуазель-Гуфье: вечерами казаки, переодевшись в мундиры французских генералов и маршалов, веселились вокруг костра

. Местным жителям, разоренным войной, было не до веселья. В результате боев и тяжелых условий, в которых оказалась при отступлении армия Наполеона, в городе и окрестностях осталось около 40 тыс. погибших. Начавшиеся эпидемии привели к массовой гибели населения в местах, где проходила французская армия.

Двумя днями позже после вступления в Вильно отрядов казаков в город прибыл М. И. Кутузов. Главнокомандующий планировал дать здесь армии отдых. Он был убежден, что после изгнания неприятельских войск с территории России войну следует закончить. Однако Александр I придерживался иного мнения. Он понимал, что Наполеон располагает еще большими резервами, что он может вновь собрать силы и возобновить военные действия. Поэтому российский император считал необходимым вести войну до победного конца и окончательно разгромить наполеоновскую армию, став освободителем Европы.

Прибыв в Вильно, Александр I в первый же вечер навестил графиню Тизенгауз (Шуазель-Гуфье). Она оказалась в весьма щекотливом положении. Ее отец И.Тизенгауз, возглавлявший администрацию Виленского департамента при Наполеоне, и братья, служившие в войсках французского императора, при приближении русской армии бежали из Литвы. Александр I, проявляя свойственную ему в обращении с дамами мягкость, но при этом не упуская из виду и политические цели, сказал ей: «Я не могу обвинять литовцев, им пришлось уступить силе: тайна нашей тактики им была неизвестна. Они не могли предвидеть ни хода событий, ни их направления. Притом, вполне естественно было им желать восстановить свое государство». Он заметил, что Наполеон отверг мирные предложения российской стороны, сделанные в начале войны через А. Д. Балашова: «Я решил тогда принести большие жертвы, чтобы сохранить мир и свободу торговли, без которой государство мое не может существовать. Что Наполеон никогда не думал о восстановлении Польши – это ясно из того, что он не принял тех уступок, на которые я был согласен. В конце концов, я терял лишь завоеванную территорию; империя оставалась неприкосновенной. Он этого не захотел, поэтому мне пришлось проводить план действий, успех которого явился плодом нашей стойкости и помощи свыше». Александр I знал, что его слова достигнут многих ушей и произведут на поляков благоприятное впечатление. В разговоре император проявил то ли некое кокетство, то ли откровенность: «Надо побывать на моем месте, чтобы составить себе понятие об ответственности государя и о том, что когда-нибудь мне придется дать отчет перед Богом в жизни каждого из моих солдат. Нет, престол – не мое призвание, и если бы я мог с честью изменить условия моей жизни, я бы охотно это сделал». Это, как отмечала графиня, было произнесено даже на подъеме к пику славы

. Уже тогда Александр I начал высказывать мысль, которая позднее стала постоянным лейтмотивом в его беседах с близкими людьми, что он хотел бы оставить власть и вести спокойную жизнь с семьей где-нибудь в «домике на берегу Рейна».

Стремясь расположить к себе литовскую земельную аристократию, Александр I принял решение не подвергать имения магнатов секвестру. Это распоряжение коснулось и семейства Тизенгауз. Графиня немедленно написала отцу, находившемуся в Вене, что генерал-губернатор дал указание оставить их имения в прежнем владении

. Однако Тизенгауз покинул Вену и переехал в Дрезден, где находились другие члены Литовского временного правительства, надеясь, что в Вене будет подписан договор, и в нем Наполеон «не преминет позаботиться о судьбе Польши». «К сожалению, великодушие Александра стало для большинства столь привычным, что не только не вызывает восторга и глубокой благодарности, но принимается как нечто обязательное», – с грустью констатировала графиня

.

Российская армия продолжала наступление. В «Журнале военных действий» 3-й Западной армии под датой 5 декабря 1812 г. сделана такая запись: «Итак, 4 и 5 декабря уже российские знамена развевались за пределами своего отечества в Княжестве Варшавском и на границе Пруссии, вся Россия очищена от надменной неприятельской армии, предводитель ее император французов Наполеон в бегстве искал спасения»

. О пребывании русских войск сначала в Литве, а позднее в Княжестве Варшавском артиллерийский полковник И. Т. Радожицкий сделал весьма любопытные бытовые зарисовки. В них отразились впечатления непосредственного участника событий. Когда бригада Радожицкого вступила в Гродно, офицеры радовались, что в городе работали рестораны: «за умеренную плату могли мы, после черствых сухарей, понежить вкус свой польскими потравами, и зразами, и гультайским бигосом и выпить филижанку кавы с жирною сметанкою из рук миловидной каси [уменьшительное имя от «Катажина». – Г. М.] – известно, что в целой Европе нигде не приготовляют столь хорошо кофе, как в Польше»

. О положении населения в Княжестве Варшавском Радожицкий замечал: «Несмотря на то, что жители Герцогства Варшавского были разорены непомерными требованиями французов, они оказались в лучшем состоянии против литовцев: избы их чище и по хозяйству они зажиточнее. В селениях, около каменных костелов, полубритые, подобно малороссиянам, польские мужики являлись в синих кафтанах: народ крупный и здоровый»

. «19 января,– записал Радожицкий, – вступили мы в город Сухоцин». Квартировали русские офицеры у ксендза, который «угощал, чем мог, и весьма негодовал на Наполеона, причинившего ему такое беспокойство». Жизнь проходила славно: «По вечерам у бригадного командира […] собирались музыканты. Будучи всем довольны в продолжение похода и не встречая нигде неприятелей, мы проводили время в своем обществе весело». Как свидетельствовал Радожицкий, в главную квартиру корпуса Милорадовича, располагавшуюся в г. Плонске, приезжали депутаты из Варшавы, «в присутствии которых наши войска парадировали». Вступление русских войск в Варшаву, писал автор записок, приветствовалось по всем правилам: «Городские старшины встретили победителей с хлебом и солью и представили ключи на бархатной подушке». На квартирах были приготовлены «лакомые обеды». По словам русских офицеров, «одна знатная Армид […] приготовила в очаровательном саду своем, в загородном доме, великолепный стол, разукрашенный цветными гирляндами, где прелестные нимфы ее были прислужницами – для угощения генералов и штаб-офицеров». Но при этом Радожицкий сделал очень интересное замечание: «Однако эта приветливость казалась также подозрительною, и русские не вверялись сладкой отраве лукавых патриоток польских». Русские войска продвигались на запад, и Радожицкий записывал свои наблюдения: «Чем дальше отходили от Варшавы, тем явственнее обнаруживалось благосостояние жителей, несмотря на то, что они много пожертвовали французам». Радожицкий особо отмечал, что «начальство наше строго предписывало, чтобы войска обходились с жителями миролюбиво и ничего не требовали излишнего», а за «прихоти» расплачивались наличными. Военные действия носили своеобразный характер: «[…] проходили мы Герцогство Варшавское без боя и не встречая неприятеля»

. Таким образом, во время пребывания русской армии на польских землях возникали непосредственные контакты с польским населением в относительно мирных, как это ни парадоксально, условиях, происходило знакомство на бытовом уровне, что способствовало лучшему узнаванию друг друга. Личные впечатления, по крайней мере, у части русских офицеров, были весьма благоприятными, не возникало чувства неприязни. Радожицкий изложил свою точку зрения относительно возможности объединения русского и польского народов: «Ежели язык и вера составляют главнейшее различие между народами, отчего они не могут сродниться и питают взаимную ненависть, не разумея друг друга, чуждаясь в обрядах веры, то поляки по необходимости должны сродниться с русскими в одно великое племя народа славянского, под одну державу, под одни законы и веру. Язык польский весьма немногим разнится от русского – корень их одинаковый. В искреннем союзе братства он мог бы составлять одно общее наречие. Вера та же, христианская, с некоторым различием в обрядах, нужна только любовь, чтобы быть без ненависти братьями одного племени». В обоснование своего мнения он приводил следующие соображения: «По географическому положению в Европе Польша не может существовать отдельно от России, ибо она никогда не может быть сильнее этой обширной империи для избежания влияния от ее могущества. Итак, надлежит смириться, надлежит приятную мечту национальной свободы променять на существенность необходимой зависимости и наслаждаться тем спокойствием, которое ныне Россия дарит Польше, охраняя ее под могущественным крылом своим»

.

Россия проводила политику, направленную на переориентацию союзников Наполеона и привлечение их на свою сторону. Успехи русской армии способствовали благоприятному для России ходу переговоров. В ноябре-декабре 1812 г. велись секретные переговоры с Пруссией о заключении наступательного и оборонительного союза. В беседе с Г. Бойеном, которому было поручено тайным образом сообщить о предложении союзного договора прусскому королю, Александр I сделал намек о своем намерении присоединить к России Княжество Варшавское, Пруссии в качестве возмещения отдать Саксонию, а на территории Княжества оставить ей только коридор Силезия – Западная Пруссия. Однако Пруссия условием своего вступления в войну на стороне России выдвинула принятие Александром I прусского проекта, которым предусматривалось возвращение принадлежавших Пруссии до 1806 г. земель в Германии и Польше, включая Данциг (Гданьск), то есть почти всей территории Княжества Варшавского. Неофициальный представитель Пруссии в России О. Рейнгольд обращал внимание российского императора на то, что, по его мнению, «присоединение к России Польши с государственным устройством, более свободным, чем само государственное устройство России, почти неизбежно вызовет ускорение» в реализации «великой цели» Александра I – проведения реформ в империи

. Российская сторона представила контрпроект, не включавший пункт о передаче Пруссии принадлежавших ей ранее земель Княжества Варшавского. В конце концов прусский король согласился с русским проектом

.

Одновременно велись также и переговоры с Англией. 18 (29) декабря 1812 г. в Петербурге был подписан русско-английский союзный договор, по которому Россия обязывалась оказать военную помощь Пруссии, а Англия— выделить России субсидию в размере 225 тыс. фунтов стерлингов

.

В начале войны, сложившемся очень удачно для Наполеона, когда французские войска, а вместе с ними и польские, стремительно продвигались к Москве, поляки находились в состоянии эйфории: всем казалось, что, наконец, произойдет долгожданное чудо, и Польша будет восстановлена. Однако резкий и неожиданный для наполеоновских войск поворот в военных событиях быстро изменил настроения в польском обществе. Остро встал вопрос, требовавший немедленного ответа, что спасать – «честь» или «имущество». Особенно это затрагивало интересы тех, чьи земельные владения были расположены на территориях, входивших в состав России. По образному выражению польского историка, путь к выживанию был единственный: «Спасай, что можно, с тонущей лодки Наполеона – и скорей на яхту Александра I»

. Российский император, с одной стороны, стремясь обеспечить надежность приграничных тылов, а с другой – продемонстрировать свое великодушие польскому населению, 12 декабря 1812 г. подписал манифест «О всепрощении в польских губерниях», отметив, что большая часть их жителей оставались верны своему государю, но все же были и такие, кто, вступив в ряды наполеоновской армии, с оружием в руках сражался против России. Однако, «уступая вопиющему в нас гласу милосердия и жалости, – заявлял император, – объявляем наше всемилостивейшее общее и частное прощение, предавая все прошедшее вечному забвению и глубокому молчанию и запрещая впредь чинить какое-либо по делам сим притязание или изыскание». Имущество тех, кто не возвратится в течение двух месяцев и останется служить в армии Наполеона, отмечалось в манифесте, будет конфисковано

.

Продолжавшееся успешное продвижение русских войск на запад усиливало напряжение среди поляков Княжества Варшавского. В конце 1812 г. «наполеоновские» министры Княжества были в высшей степени озабочены своим будущим. Наибольшую активность в поисках выхода из сложного положения проявляли влиятельные политики Т. Матушевич, Т. Мостовский, С.Замойский и И. Соболевский. На их позиции и выбор способа действий накладывали отпечаток их прежняя политическая биография, а также и родственные связи. С. Замойский был женат на сестре князя А. Чарторыского Зофье, дочь Матушевича должна была стать женой А. Чарторыского. 1 (13) декабря 1812 г., собравшись у Мостовского, они приняли решение уполномочить Чарторыского на ведение переговоров с Александром I от имени Генеральной конфедерации и варшавского правительства. В тот же день Замойский отослал Чарторыскому письмо в его австрийское имение Сенявы, извещая о предстоящей ему миссии, а также о тех принципах, на которых должны базироваться его переговоры с российским императором. В частности, польские политики обосновывали свою позицию следующими соображениями: «Опыт прошлого должен был доказать России необходимость иного отношения к Польше, чем политика одной лишь силы, которая постоянно порождает ответную реакцию и до сих пор приводила лишь к беспокойству и несчастиям. Не проще ли неразрывно связать Польшу с империей добровольным волеизъявлением поляков. […] Национальная вражда не существует отдельно от своих причин, она питается памятью о взаимных обидах. Если царствование победоносного и справедливого Александра откроет новую эру, сделав невозможным повторение прошлого в будущем, если просвещенный государственный интерес устранит, наконец, причину все новых войн и актов мщения, то мы вскоре увидим, как два народа объединятся в любви и братстве, что так естественно при их общем происхождении. Построенная на мудрых и либеральных основаниях Польша стала бы форпостом империи, преградой для враждебных планов, прибежищем для несчастных при тех внезапных и бурных возмущениях, которые слишком часто не могли быть ни отвращены благоразумием, ни подавлены властью правительства»

.

Предлагаемым проектом предусматривалось: 1. Польша и Литва в их старых границах переходят в наследственное владение российского императора и его потомков; 2. Ими будет управлять вице-король на основе Конституции 3 мая 1791 г. (или конституции Княжества Варшавского), с внесением соответствующих поправок; 3. «Литовский статут остается гражданским законом страны»; 4. Сохраняется польская армия численностью 100 тыс. человек, иностранные войска должны быть выведены из Польши, за исключением императорской гвардии; 5. Государственным языком является польский; 6. «Административные функции в королевстве Польши и Литвы могут исполняться только гражданами страны, законно владеющими в ней земельной собственностью. Это же относится и к должности вице-короля, если только последний не будет избран из членов императорской фамилии»; 7. «Королевство Польское и Великое Княжество Литовское составят неотъемлемую часть империи, но никоим образом не могут быть полностью с нею слиты»; 8. Торговля между обеими странами будет совершенно свободной; 9. «Обоюдные подданные могут беспрепятственно поселяться, переезжать из одной страны в другую, обладать собственностью в обеих странах»; 10. «После подписания этого прелиминарного акта созванный в Варшаве общий сейм оформит его конституционным порядком»

.

6 (18) декабря 1812 г. А. Чарторыский отправил письмо в ставку императора. Изменившаяся военная ситуация сказалась на содержании и манере его послания. Князь писал: «По-видимому, успехи Вашего Императорского Величества действительно увенчаются успехом». В этой констатации можно заметить оттенок огорчения. Осторожно, даже в несколько заискивающей форме, Чарторыский ставил вопрос: «Если Вы вступите в Польшу победителем, вернетесь ли Вы, государь, к Вашим прежним планам относительно этой страны?» И тут же рисовал заманчивую перспективу: перед российским императором откроется возможность не только покорить страну, но и покорить сердца ее жителей, связать две нации неразрывными узами. Он просил Александра I сообщить о его планах в отношении Польши и выражал опасение, как бы Австрия и Пруссия не отговорили российского императора от его «прежних идей». И еще раз, хотя и не слишком настойчиво, напоминал о своем желании уйти в отставку

.

Не получив ответа от русского императора, 15 (27) декабря 1812 г. Чарторыский снова направил Александру I письмо, содержавшее рекомендации относительно мер, которые, по его мнению, следовало бы принять при вступлении русской армии на территорию Княжества Варшавского: «Если Ваше императорское величество в момент, когда польский народ ожидает от Вас мщения победителя, протянете ему и добровольно предложите то, за что он боролся, этим произведете магическое впечатление»

. В качестве кандидата на занятие польского трона он предложил великого князя Михаила Павловича

. В таком случае, заявлял Чарторыский, он готов принять на себя ответственность и поручиться, что все желания императора будут выполнены. Поляки опасались провозглашения королем великого князя Константина Павловича, командовавшего русскими войсками, вступавшими в Польшу. «Польский король, – писал Чарторыский, – у которого будет 300 тыс. русских войск, может при первом желании разрушить все установления своего предшественника». Чарторыский обращал внимание императора, что в связи с такой угрозой поляки будут «настаивать на точно выработанной конституции». Понятно, что и поляков, и лично Чарторыского больше устраивал совсем юный и неопытный Михаил Павлович. При таком короле Чарторыский вполне мог рассчитывать на то, чтобы реально играть главную роль в политической жизни нового польского государства. Этим, вероятно, можно объяснить решительный и уверенный тон его письма. В конце его он традиционно упоминал об отставке, но одновременно выражал готовность явиться к императору, чтобы, по его словам, «защищать перед Вами дело моей родины»

. Тем временем, не дождавшись известий от Чарторыского, варшавские министры решили сами напрямую обратиться к Александру I. Мостовский переписал черновики документов, направленных в Сеняву А.Чарторыскому, и через Е. И. Чаплица, генерала русской армии, поляка по национальности, переслал П. В. Чичагову, с тем чтобы тот лично вручил их Александру I. Послание Мостовского было получено императором почти одновременно с письмом Чарторыского. Сопоставив их, Александр I пришел к выводу, что Чарторыский предъявляет слишком завышенные требования

.

В результате различного рода осложнений, связанных с доставкой почты

, ответного письма от русского императора Чарторыскому пришлось ждать долго, это вызывало у него тревогу, поскольку будущее Польши продолжало оставаться неопределенным. Но, возможно, не только почтовыми задержками объяснялось молчание Александра I: императору приходилось принимать во внимание мнение представителей влиятельной части русского общества, отнюдь не разделявших его планов по решению польского вопроса. Рассматриваемый вариант, которым предусматривалось создание Польского государства в границах прежней Речи Посполитой, существовавших до разделов, встречал достаточно твердые возражения. Для выработки собственной позиции и принятия соответствующих мер император, как правило, привлекал довольно широкий круг приближенных лиц и интересовался их мнением. Одна из поданных ему записок по польскому вопросу

содержала сильные и обстоятельно обоснованные возражения относительно планов польских политиков: «Проект восстановления Польши может быть рассматриваем только как средство и никогда как цель; ибо какую цель может иметь Россия, отказавшись от трех или четырех лучших своих областей? От этого не выиграет ни ее сила, ни ее спокойствие, ни ее влияние. В голове Наполеона идея восстановления Польши была всегда только средством достижения цели – ослабления России. Герцогство Варшавское так слабо, что не может сделать нам вреда, ни принести пользы в борьбе с Наполеоном (армии 6000 душ, страна разорена на 10 лет, расходу 70 миллионов флоринов [злотых. – Г. М.]). В продолжение всей войны Волынь, Подолия и Украина были покойны и послушны нам, для чего же нам от них отказываться. А вот невыгоды восстановления: из всех европейских народов польский самый легкомысленный и беспокойный. Польская история есть история долгой анархии, заключающая постоянные элементы войн и раздоров между соседями. Если разделение Польши было противно публичному праву и равновесию, то результат был благодетелен. С восстановлением Польши нам нужно будет навсегда отказаться от союза с Австрией, которая не захочет потерять своей части, а бросится в объятия Франции. Наполеон не восстановил в последнее время Польши именно потому, что не хотел трогать Австрию». В документе выражалось опасение, что последствия решения вопроса о Польше по предложенному поляками плану будут крайне негативными для России: «Россия непременно потеряет свои провинции, ибо соединение Польши с Россиею под одним скипетром есть состояние переходное: совершенная независимость от России есть задняя мысль всякого поляка». В записке весьма нелестно характеризовались как поляки, так и их государственное устройство: «Нравственное состояние этого народа, состоящего из нескольких магнатов, анархической массы мелкой шляхты, жидовского среднего сословия и толпы невольников, униженных до скотства самым жестоким рабством, – делает его неспособным к той степени мудрости, умеренности и просвещения, какая необходима для свободы, основанной на общественных началах. Чтобы убедиться в этом, – отмечалось в документе, – стоит только всмотреться в настоящее состояние Герцогства Варшавского: хотя здесь конституция дает большую власть королю, однако царствует полная анархия, администраторы – невежды, взяточники, своевольники; управляемые – несчастны, утеснены, ожесточены, общественные и частные благосостояния уничтожены». В случае присоединения конституционного Княжества Варшавского к России, предупреждал автор записки, «на русских императоров возложится трудная задача быть в одно время самодержцами и конституционными королями. Только Двина и Днепр будут разделять политические учреждения, столь противоречивые. Они всячески будут сталкиваться и рано или поздно одни необходимо должны будут поглотить другие». В записке приводилось еще одно соображение, которое необходимо было учитывать, «и не соглашаться на восстановление Польши, – это сопротивление каждого русского, и теперь, после таких подвигов преданности, оскорбить русских восстановлением Польши будет несправедливо и неполитично. Русский народ увидит здесь вознаграждение тем провинциям, которые его всего менее заслужили, увидит награду союзникам Наполеона, которые во время нашествия поступали с русскими жесточе французов»

.

Не исключено, что записка, представленная Александру I, явилась плодом коллективного творчества. Подобные соображения высказывали многие российские политики. Так, бывший российский посол в Великобритании, С. Р. Воронцов 15 (27) января 1813 г. писал из Лондона своему сыну М. С. Воронцову, что из Петербурга до него дошли известия о намерении Александра провозгласить себя польским королем. Он надеется, что слухи ложны, поскольку «не в интересах России восстанавливать против себя Австрию и Пруссию, в чьи владения входят польские земли»: это могло бы вовлечь Россию в длительную войну. Однако, полагал опытный дипломат, большинство из окружения царя, вероятно, поддерживает проекты приобретения польских земель «из личных выгод»

. Статс-секретарь К. В. Нессельроде также считал польские проекты неприемлемыми. «Нынешние проекты восстановления Королевства Польского под скипетром российского императора, – писал он, – приведут к потере Россией нескольких провинций, а получит она слабое подспорье в борьбе с Наполеоном. Поляки все равно будут стремиться к независимости. Создание Королевства Польского восстановит против России многие государства, прежде всего Австрию, союз с которой необходим»

.

Александр I отправил ответ А. Чарторыскому с разъяснением своей позиции 1 (13) января 1813 г., уже после вступления российской армии на территорию Княжества Варшавского. В своем письме император подчеркивал, что участие поляков в войне против России на стороне Франции оказало негативное воздействие на умонастроения русского общества. «Образ поведения у нас польской армии, грабежи в Смоленске, в Москве, опустошение страны, – писал он, – воскресили прежнюю ненависть». Александр I полагал разглашение его планов относительно Польши преждевременным, поскольку тогда Австрия и Пруссия «бросились бы в объятия Франции». Насчет формы государственного устройства будущей Польши, вопроса, чрезвычайно беспокоившего поляков, в том числе и самого Чарторыского, император писал: «Вы знаете, что я всегда отдавал предпочтение формам либеральным». Если от этой части письма Александра I веяло холодом, то следующая была написана в тоне выговора: «Я должен, однако, предупредить вас самым решительным образом, что мысль о моем брате Михаиле не может быть допущена. Не забывайте, что Литва, Подолия и Волынь до сих пор считают себя провинциями русскими, и никакая логика в мире не убедит Россию, чтобы они могли быть не под владычеством государя России, а под каким-либо иным». Таким образом, позиция русского императора совершенно изменилась: если раньше, в частности, в беседах с М.Огиньским, рассматривался проект создания Литовского княжества как «прообраза» будущей восстановленной Польши либо как ее части, с которой начнется восстановление всего польского государства, то теперь Александр I заявлял, что доказательством искренности его намерений в отношении Польши является отданный им «приказ по армии не занимать Варшавы». Взамен он потребовал удалить из столицы все иностранные войска и сократить там число войск польских. Затем следовало жестко сформулированное требование, обращенное к Чарторыскому: «Убедите от моего имени членов конфедерации и правительства смирно сидеть в Варшаве, пообещав им, что они в этом не будут раскаиваться»