Декабристы. Актуальные направления исследований

Акцентируем внимание на еще одном замечании из дневниковых записей А.?В. Никитенко за 1848 г. Как бывший крепостной, он отмечал проблему, ему особенно близкую: «Возник было вопрос об освобождении крестьян. Господа испугались и воспользовались теперь случаем, чтобы объявить всякое движение в этом направлении пагубным для государства»[383 - Там же. С. 512.].

Между тем Л.?А. Перовский, подавший на высочайшее имя в 1844–1847 гг. ряд записок по крестьянскому вопросу, в том числе и «Об уничтожении крепостного состояния в России», пользовался в тот период заслуженной репутацией лидера либеральной бюрократии, олицетворял «движение в этом направлении» и первым попадал под подозрение[384 - Оксман Ю. Г. И. С. Тургенев на службе в министерстве внутренних дел // Ученые записки Саратовского университета. Вып. филологический. Т. 56. 1957. С. 175–176.].

Косвенно об этом свидетельствовали и сами петрашевцы, имевшие все основания не любить Л.?А. Перовского. «Вспыхивает февральская революция, – вспоминал В.?А. Энгельсон, имея в виду события во Франции 1848 г. – Известие об этом произвело в Петербурге потрясающее впечатление. Прекратились сейчас же все слухи, которые особенно сильно распространялись с ноября 1847 г., о намерении царя провозгласить освобождение крестьян»[385 - Энгельсон В. Статьи, прокламации, письма. М., 1934. С. 35; Его же. Петрашевский // Первые русские социалисты: Воспоминания участников кружков петрашевцев в Петербурге. Л., 1984. С. 68.]. 8 ноября 1847 г., в ответ на одну из записок Перовского, был издан царский указ о праве крепостных при продаже имения выкупаться на волю без согласия помещиков. На этот же документ ссылался П.?А. Кузмин, доказывая Следственной комиссии, что на встречах петрашевцев не обсуждались крамольные темы: «Уничтожение крепостного права. Само правительство вело к тому: а) учреждение обязанных крестьян; б) право, данное крестьянам выкупаться на волю в имениях, продаваемых с публичного торга, ежели крестьяне внесут в месячный срок ту сумму, на которой состоялся аукцион; в) право, данное крестьянам, приобретать недвижимую собственность. <…> Кто будет восставать против благодетельности этих мер, ведущих к цели высокой, путем последовательным?.. Разве было говорено вопреки этих мер?»[386 - Кузмин П. А. Из записок // Первые русские социалисты. С. 289–290.]

Не составляло тайны и бывшее теперь весьма некстати декабристское прошлое министра. Высокий пост от опалы не гарантировал: на памяти был пример молниеносного низвержения либерального реформатора М.?М. Сперанского в 1812 г. Для Л.?А. Перовского настала пора позаботиться о прочности своих позиций и даже о собственной безопасности.

Николай I был склонен подозревать наличие революционного подполья в России. При известной же лени шефа жандармов графа А.?Ф. Орлова (занявшего этот пост после кончины А.?Х. Бенкендорфа в 1844 г.) и нежелании начальника штаба корпуса жандармов Л.?В. Дубельта разоблачать мифические заговоры, у Л.?А. Перовского появился шанс уронить III отделение в монаршем мнении. Всё сходилось на необходимости самому открыть тайное общество или, за неимением такового, сфабриковать соответствующее дело. Структура, пригодная для выполнения столь деликатной миссии, в распоряжении Перовского имелась – «контрполиция». Был и человек, идеально подходивший для этой операции, которого даже не симпатизировавшие ему современники считали «гениальным сыщиком»[387 - Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 510.], – И.?П. Липранди. Помимо школы Видока, опыта, познаний и острого ума, у него, как и у его начальника, имелась потребность отмежеваться от декабристского прошлого.

Соперничество двух полицейских ведомств послужило питательной средой, в которой дело петрашевцев разбухло до несвойственных ему размеров.

В статье В.?А. Энгельсона, написанной в эмиграции по просьбе А.?И. Герцена, события поданы следующим образом: «…в августе 1848 г. министр внутренних дел получил уведомление о поведении Петрашевского. Он поселил одного шпиона в качестве торговца табаком в доме Петрашевского, чтобы войти в доверие его прислуги, а другого, по фамилии Антонелли… обязали сообщать министерству о заседаниях общества. Счастливый своим открытием, Перовский докладывает о нем государю, но, может быть, вы думаете, что он шепнул об этом и своему коллеге по тайной полиции, графу Орлову? Боже сохрани! Он потерял бы тогда отличный случай доказать царю, что тайная полиция состоит из ничтожеств. Перовский хочет оставить себе одному честь спасения отечества. Поэтому гр[аф] Орлов в течение шести месяцев не знает об этом большом деле; Перовский потирает себе руки и ухмыляется. К сожалению, он не может велеть государю хранить тайну: в минуту гнева государь, прежде чем его птицелов успел протянуть все силки, сказал графу Орлову, что у его ищеек нет нюха, что это – сопливые собаки. Оскорбленный в своем самолюбии, граф Орлов собирает сведения и докладывает царю, что министр внутренних дел, чтобы возвысить себя, наговорил Его величеству всякого вздора, что дело это совсем не так значительно, как его описывают, что не надо разукрашивать его, особенно в глазах иностранцев, и, приняв некоторые патриархальные меры против главных вождей, можно прекратить дело без шума и скандала»[388 - Энгельсон В. Статьи… С. 36; Его же. Петрашевский. С. 69–70.].

Пользовавшийся информацией от своих родственников в высших бюрократических кругах, П.?М. Ковалевский утверждал, что А.?Ф. Орлов даже «пообещал согнуть в бараний рог всякого, кто посмеет раздуть дело, открытое министерством внутренних дел»[389 - Бельчиков Н. Ф. Достоевский в процессе петрашевцев. М., 1971. С. 220–221.]. Не могло не ударить по репутации жандармского ведомства и то обстоятельство, что по делу петрашевцев проходили сыновья бывшего управляющего III отделением генерала А.?Н. Мордвинова[390 - Известный географ П. П. Семенов-Тян-Шанский, также посещавший «пятницы» Петрашевского, вспоминал о «двух Мордвиновых» в числе кружковцев, «избегших» наказания (Семенов-Тян-Шанский П. П. Мемуары // Первые русские социалисты. С. 78). Один из братьев в дальнейшем стал активным участником кружков 1860-х гг. и сотрудником А. И. Герцена (Порох И. В. История в человеке: Н. А. Мордвинов – деятель общественного движения в России 40–80-х годов XIX века. Саратов, 1971).].

Инициаторами возбуждения своего дела петрашевцы считали Л.?А. Перовского и И.?П. Липранди. Последний якобы оказался на грани разоблачения в вымогательстве взяток от раскольников (скопцов) и поэтому затеял политическую провокацию. Ссыльный Ф.?Н. Львов сообщал в рукописи, отредактированной самим М.?В. Петрашевским: «Зная честолюбие Перовского, он внушал ему, что вся полиция, как тайная, так и явная, должна быть сосредоточена у него в руках, что III отделение ничего не делает, что оно даже не следит за революционными собраниями, известными всему Петербургу, что он берется устроить все дело таким образом, что государь увидит ревность министра внутренних дел к охранению государства от внутренних и опасных врагов и недеятельность жандармов. Конечно, Перовский согласился»[391 - Львов Ф. Н., Буташевич-Петрашевский М. В. Записка о деле петрашевцев // Первые русские социалисты. С. 49.].

О том же писал и П.?А. Кузмин, настаивавший, что «Иван Петрович Липранди – главный автор всей истории»: «Диверсия эта удалась как нельзя лучше, и министерство внутренних дел полагало, что оно делает двойной выигрыш: 1) Когда поднят вопрос о заговоре, то можно ли обращать хоть какое-либо внимание на то, что открыватели этого заговора притесняли каких-нибудь скопцов. 2) В течение нескольких лет шла борьба Перовского против Орлова, яко шефа жандармов, и в этой борьбе Перовский доказывал, что вся полиция должна сосредоточиться в министерстве внутренних дел, которое одно обязано охранять внутреннее спокойствие и предупреждать всякий беспорядок и следить за настроением общества чрез своих агентов, которые могут удобнее проникать в каждый общественный кружок, и что жандармское ведомство ничего не делает, чему может служить лучшим доказательством то, что обширное “общество Петрашевского”, давно существующее и пустившее свои корни по всей России, во все общественные слои, с целью ниспровергнуть благие учреждения самодержавия и самую православную церковь, остается неведомым для III отделения; и только усердию и верноподданнической преданности чинов министерства внутренних дел, с Перовским во главе и с подручным в лице Липранди, отечество обязано открытием этого заговора, и представляется возможность предотвратить опасность, грозившую государству, августейшему дому и православной церкви»[392 - Кузмин П.?А. Указ. соч. С. 296, 317.].

До создания тайного общества, если понимать под этим термином устойчивое общественное объединение с уставным документом, относительным единством взглядов, общими собраниями и иными совместными действиями[393 - Бокова В.?М. Эпоха тайных обществ. М., 2003. С. 42.], дело у М.?В. Петрашевского с товарищами так и не дошло. Вопрос о необходимости такого шага обсуждался, но положительно решен не был. В мемуарах петрашевцы едины во мнении, что их кружки не переросли в общество, поскольку не имели ни сформулированной цели, ни программы, а их посетители не были связаны какими-либо обязательствами[394 - Львов Ф.?Н., Буташевич-Петрашевский М.?В. Указ. соч. С. 46–48; Семенов-Тян-Шанский П.?П. Указ. соч. С. 88, 94–96; Энгельсон В.?А. Петрашевский. С. 64–65.].

Пожалуй, самый известный мемуарист из числа петрашевцев, Д.?Д. Ахшарумов, вспоминал: «То, что в 49-м году вменялось нам в вину, и за что после восьмимесячного одиночного заключения полевым уголовным судом мы были приговорены к смертной казни расстрелянием, в настоящее время показалось бы маловажным и не заслуживающим никакого преследования: у нас не было никакого организованного общества, никаких общих планов действия, но раз в неделю у Петрашевского были собрания, на которых вовсе не бывали постоянно все одни и те же люди; иные бывали часто на этих вечерах, другие приходили редко, и всегда можно было видеть новых людей. Это был интересный калейдоскоп разнообразнейших мнений о современных событиях, распоряжениях правительства, о произведениях новейшей литературы по различным отраслям знания; приносились городские новости, говорилось громко обо всем, без всякого стеснения. <…> Все мы вообще были то, что теперь называют либералами, но общественного союза в каком-либо определенном направлении между нами не было, и мысли наши, хотя выражались словами в разговорах, и ими иногда пачкались, наедине, клочки бумаги, но в действие они никогда не приходили»[395 - Ахшарумов Д. Д. Из моих воспоминаний // Первые русские социалисты. С. 179, 182.].

Барон М.?А. Корф, занимавший высокие посты в николаевской администрации и отнюдь не сочувствовавший петрашевцам, также отмечал в своих «Записках»: «Покушений или приготовления к бунту в настоящем с достоверностью открыто не было, и все представляло более вид безумия, нежели преступления. <…> Члены <Следственной комиссии. – В.Ш.> называли это дело – заговором идей, чем и объясняли трудность дальнейших раскрытий: ибо если можно обнаружить факты, то как же уличить в мыслях, когда они не осуществились еще никаким проявлением, никаким переходом в действие?»[396 - Корф М.?А. Указ. соч. С. 498.]

Подобное же представление о «заговоре петрашевцев» было присуще многим российским и зарубежным авторам. В рассказе «Разжалованный», созданном Л.?Н. Толстым под впечатлением от кавказского знакомства с петрашевцами А.?И. Европеусом и Н.?С. Кашкиным, вся эта история характеризуется как «несчастная», «глупая и ужасная». Стефан Цвейг в эссе «Достоевский» недоумевал: «…горячие споры в обществе нескольких друзей, названные громким именем “заговора Петрашевского” – и все… преступление…» «Идеи были самые радикальные в смысле переустройства человечества, но характер бесед самый мирный и безобидный, – настаивал Н.?А. Бердяев. – Никакой революционной деятельностью петрашевцы не занимались, – в те времена революционной деятельности в России не было и не могло быть, – все происходило в сфере мысли»[397 - Бердяев Н.?А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 27.]. Американский историк Дж. Эванс в монографии «Кружок Петрашевского» также объяснял возникновение дела не революционностью кружковцев, а противоборством Л.?А. Перовского с А.?Ф. Орловым. Опасность выявленной крамолы для николаевского режима оценивалась им как весьма сомнительная. Сам Петрашевский, по мнению Эванса, «не был революционером»[398 - Evans J.?L. The Petrasevskij circle. 1845–1849. Mouton, 1974. Р. 79, 94–95, 101; Шевырин В.?М. [Рецензия] // Вопросы истории. 1975. С. 190; Возный А.?Ф. Петрашевский и царская тайная полиция. Киев, 1985. С. 48–49.].

Автором диаметрально противоположной трактовки дела петрашевцев выступил И.?П. Липранди. Обеспокоенный тем, что Следственная комиссия не придавала, как ему казалось, должного значения открытому заговору, он подал 17 августа 1849 г. на имя ее председателя генерал-адъютанта И.?А. Набокова собственное «Мнение». Липранди настойчиво и последовательно представлял паутину тайного общества, опутавшего всю страну: «Я никак не мог остаться при мысли, чтобы умышленное общество даже и здесь состояло из тех только людей, которых агент мой видел и слушал в собраниях Петрашевского в последние шесть пятниц»; «…таковые собрания были у Пальма, Дурова и Щелкова (живших вместе) и у Монбеле» <Н. А. Момбелли. – В.Ш.>; «…люди, принадлежавшие к наблюдаемому обществу, находились вне столицы, в разных провинциях, и об них здешние сочлены ясно говорили, что им поручено везде стараться сеять идеи, составляющие основу их учения, приобретать обществу соумышленников и сотрудников и таким образом приготовлять повсюду умы к общему восстанию»[399 - Липранди И. П. Отрывок из мнения действительного статского советника Липранди // Полярная звезда. М., 1968. Кн. 7. Вып. 1. С. 26–27, 28.].

Сравнивая петрашевцев с декабристами, Липранди находил, что новые заговорщики опаснее прежних: «Обыкновенные заговоры бывают большею частию из людей однородных, более или менее близких между собою по общественному положению. Например, в заговоре 1825 года участвовали исключительно дворяне и притом преимущественно военные. Тут же, напротив, с гвардейскими офицерами и с чиновниками министерства иностранных дел рядом находятся не кончившие курс студенты, мелкие художники, купцы, мещане, даже лавочники, торгующие табаком. Очевидно казалось мне, что сеть была заткана такая, которая должна была захватить все народонаселение, и, следовательно, чтоб действовать не на одном месте, а повсюду»[400 - Липранди И. П. Указ. соч. С. 30.].

Стремление доказать революционность петрашевцев вынуждало советских историков более доверять Л.?А. Перовскому, И.?П. Липранди и их агенту П.?Д. Антонелли, чем М.?В. Петрашевскому с его кружковцами. Даже признавая отсутствие тайного общества, они продолжали настаивать на том, что «дальнейшая деятельность кружков петрашевцев привела бы к созданию тайного революционного общества революционно-демократического типа»[401 - Федосов И.?А. Революционное движение в России во второй четверти XIX в. М., 1958. С. 329.]. Правда, без указания на противоборство полицейских ведомств не обошлась ни одна отечественная работа, посвященная петрашевцам или хотя бы обстоятельно о них упоминавшая[402 - Бельчиков Н.?Ф. Указ. соч. С. 220; Ерошкин Н.?П. Крепостническое самодержавие и его политические институты: (Первая половина XIX века). М., 1981. С. 121; Оржеховский И.?В. Самодержавие против революционной России (1826–1880 гг.). М., 1982. С. 220; Егоров Б.?Ф. Возникновение социалистической мысли в России // Первые русские социалисты. С. 27; Его же. Петрашевцы. Л., 1988. С. 107–108, 110; Возный А.?Ф. Указ. соч. С. 48–50 и др.]. Но общая оценка событий начала меняться только в постсоветские 1990-е гг.

Современные исследователи приходят к выводам, близким логике петрашевцев или Дж. Эванса. Так, Ф.?М. Лурье пишет: «Именно в результате соперничества между III отделением и полицией родилось самое серьезное после восстания декабристов политическое дело николаевского царствования – дело петрашевцев. Оно являет собой классический пример запланированной политической провокации, впервые примененной при производстве политического сыска в России»[403 - Лурье Ф. М. Полицейские и провокаторы. С. 65; Его же. Политический сыск в России: 1649–1917 гг. М., 2006. С. 64.]. «О желательности тайного общества велись разговоры, но они кончились ничем, – отмечает И.?Л. Волгин. – Поэтому для того, чтобы предать петрашевцев суду, необходимо было раздуть дело. <…> Судьба отдельных людей оказалась в прямой зависимости от взаимоотношений отдельных частей государственного механизма»[404 - Волгин И. Л. Колеблясь над бездной: Достоевский и русский императорский дом. М., 1998. С. 143; Его же. Пропавший заговор. С. 334.].

Как «наиболее известная провокация, проведенная Третьим отделением» представлено дело петрашевцев в одной из монографий Е.?В. Анисимова[405 - Анисимов Е.?В. Императорская Россия. СПб., 2008. С. 486.]. Впрочем, в последнем случае маститый историк не избежал ловушки, расставленной хитроумным И.?П. Липранди. Понимая, что сведения о конкуренции в полицейской среде весомости его версии не прибавят, Липранди уверял, что предмет расследования был указан ему 10 марта 1848 г. совместно Л.?А. Перовским и А.?Ф. Орловым. Сцену получения задания он детально описал в 1857 г. в письме А.?И. Герцену. «Мы решили возложить собрание этих сведений на вас», – якобы сказал Орлов при молчании Перовского. «Мыль о том, что дело Петрашевского выкопано и развито в пику графу (теперь князю) Орлову с целью показать ничтожность тайной полиции, есть совершенно несправедливая и ни на чем не основанная. <…> Наблюдение, а потом расследование означенного дела происходило с начала до конца по взаимному совещанию графа Орлова и бывшего министра внутренних дел Перовского, как лиц, стоявших по званиям своим на страже спокойствия государства, из коих один как шеф корпуса жандармов, а другой как генерал-полицмейстер государства. <…> И им обоим я предоставлял свои донесения…»[406 - Волгин И.?Л. Пропавший заговор. С. 34.] По словам Липранди, требование графа Орлова, «чтобы мои не знали во избежание столкновения», ставило его «в крайне неловкое положение в отношении к Л.?В. Дубельту», с которым они «были с 1812 г. соштабниками 6-го корпуса Дохтурова» и сохранили с тех пор «взаимное дружеское расположение»[407 - Бельчиков Н.?Ф. Указ. соч. С. 218.].

Версия о мирном сотрудничестве двух ведомств попала в доклад генерал-аудиториата на высочайшее имя, при этом пальма первенства даже отошла III отделению: «В марте месяце 1848 года дошло до сведения шефа жандармов, что титулярный советник Буташевич-Петрашевский… обнаруживает большую наклонность к коммунизму и с дерзостью провозглашает свои правила. Поэтому шеф жандармов приказал учредить за Петрашевским надзор. В то же самое время министр внутренних дел по дошедшим до него сведениям о преступных наклонностях Петрашевского в политическом отношении и о связях его со многими лицами, слившимися как бы в одно общество для определенной цели, учредил со своей стороны наблюдение за Петрашевским. Но как столкновение агентов двух ведомств могло иметь вредное последствие – открыть Петрашевскому тайну надзора и отнять у правительства возможность обнаружить его преступные замыслы, то шеф жандармов по соглашению с графом Перовским предоставил ему весь ход этого дела, а граф Перовский возложил это на действительного статского советника Липранди»[408 - Лурье Ф. М. Полицейские и провокаторы. С. 66.].

Затем эта версия перекочевала на страницы мемуаров[409 - Корф М.?А. Указ. соч. С. 464.] и, наконец, утвердилась в позднейшей литературе. Французский писатель Анри Труайя (Лев Тарасов) утверждал, например, что «граф Орлов, генерал, шеф жандармов, поручил чиновнику Министерства внутренних дел Липранди расследовать это дело»[410 - Труайя А. Федор Достоевский. М., 2004. С. 122.]. Факт распоряжения чужим чиновником оставлен без объяснений[411 - Еще более необъяснимым образом в одной из монографий приказ И.?П. Липранди о слежке за петрашевцами дал «военный министр» (Пустильник Л.?С. Жизнь и творчество А.?Н. Плещеева. М., 1988. С. 58).]. Автор книги о III отделении И. Симбирцев и вовсе называет Липранди «одним из наиболее профессиональных информаторов Третьего отделения с первых дней его существования», который «после своей работы в организации Петрашевского… стал кадровым чиновником Третьего отделения и получил чин полковника, совершив редкий прыжок из тайных осведомителей в ранг оперативника спецслужбы»[412 - Симбирцев И. Указ. соч. С. 167. Далее фантазия автора еще более разыгрывается, благодаря чему можно узнать, что «при Дубельте» Липранди «занимался вопросами политической цензуры», и «его строгость в качестве цензора вошла в легенды».]. «Прыжок» действительно редкий, учитывая, что Липранди уже являлся генерал-майором в отставке с 1832 г. и имел чин действительного статского советника с 1843 г.

Другие авторы предпочитают следовать версии Ф.?Н. Львова и П.?А. Кузмина о И.?П. Липранди как главном инициаторе дела петрашевцев, часто принимая без доказательств версию о скопческих взятках[413 - Егоров Б.?Ф. Возникновение… С. 28; Его же. Петрашевцы. С. 109–110, 110; Лурье Ф.?М. Полицейские и провокаторы. С. 65; Сараскина Л.?И. Николай Спешнев: Несбывшаяся судьба. М., 2000. С. 152; Достоевский: Энциклопедия / Сост. Н.?Н. Наседкин. М., 2008. С. 633.].

Любопытную версию выдвинул И.?Л. Волгин, отметив, что, согласно источникам, Николай I впервые узнал о подозрительном поведении Петрашевского не от чиновников полицейских ведомств, а «через баб», т. е., вероятно, от придворных дам. Соответственно, и первый импульс шел от императора к полиции, а не наоборот[414 - Волгин И.?Л. Пропавший заговор. С. 30.]. Узнать это, действительно, было несложно. «О “пятницах” Петрашевского знал весь город, но знал так, что о них говорили не иначе как смеясь», – вспоминал К.?С. Веселовский[415 - Лейкина-Свирская В.?Р. Петрашевцы. М., 1965. С. 35.]. По сути это были журфиксы (приемные дни), на которые в соответствие с возрастом и наклонностями хозяина приглашались преимущественно молодые и хорошо образованные люди. Обсуждение политических вопросов и чтение запрещенных книг на таких приемах, конечно, властями не приветствовались, но они не были из ряда вон выходящим явлением. Чтобы обнаружить подобные сборища, Л.?А. Перовскому не было нужды даже покидать здание МВД.

Его сотрудник П.?И. Мельников (будущий писатель Андрей Печерский) вспоминал: «Перовский любил окружать себя пишущими людьми, сознавал и открыто высказывал, что каждому истинно просвещенному министру так поступать необходимо. Без просьб, без ходатайств переводил он молодых людей, заявивших чем-нибудь себя в науке или литературе, из губерний в министерство, назначая их на места, которых тщетно добивались кандидаты с сильными протекциями»[416 - Мельников П.?И. Воспоминания о Владимире Ивановиче Дале // Русский вестник. 1873. № 3. С. 310–311.]. В числе этих «пишущих людей» назовем В.?И. Даля, И.?С. Тургенева, Н.?И. Надеждина. Ставка Перовского на таланты, которую отмечают и современные исследователи[417 - Тодд III У.?М. Литература и общество в эпоху Пушкина. СПб., 1996. С. 80; Энгельштейн Л. Скопцы и Царство Небесное. М., 2002. С. 78–79.], была его ответом российскому бюрократизму, последовательным борцом с которым он себя зарекомендовал.

Но у такой кадровой политики была и оборотная сторона: «пишущие люди» в России и раньше казались властям подозрительными, а в 1848 г. – и подавно. Домашние же собрания литераторов и ученых были общим правилом, которым не пренебрегали и те из них, которые служили в МВД. Подобные «четверги» проводил у себя В.?И. Даль, живший на втором этаже министерского здания (квартира Л.?А. Перовского располагалась на четвертом). Даль был «передан» министру его братом, оренбургским военным губернатором В.?А. Перовским, уехавшим после неудачного Хивинского похода 1839–1840 гг. поправлять здоровье и нервы в Европу. При министре Даль занял ту же должность и то же положение, что и при оренбургском губернаторе, – чиновника особых поручений, а по сути – ближайшего помощника, облеченного безусловным доверием. «Даль, первый любимец министра и доверенное его лицо, которого все губернаторы боятся более, нежели Перовского», – сообщал в III отделение Ф.?В. Булгарин[418 - Видок Фиглярин. С. 492.].

По свидетельству А.?В. Головнина, Л.?А. Перовский доверил В.?И. Далю возглавить учрежденное им оригинальное подразделение МВД, название которого случайно или намеренно совпало с исчезнувшим из структуры министерства в 1826 г., – Особенную канцелярию[419 - Неофициальный характер структур, созданных Л.?А. Перовским внутри своего министерства, обусловил путаницу в их названиях. Так, Особенной (Особой) канцелярией называют также «контрполицию» МВД, и этом случае ее начальником справедливо указывают И.?П. Липранди (Чукарев А.?Г. Указ. соч. С. 527, 528).]: «Это было вскоре по назначении министром Льва Алексеевича Перовского, во время самой кипучей его деятельности. Особенной канцелярией управлял Вл. Ив. Даль, известный в литературе нашей под псевдонимом Казака Луганского, и к которому Перовский имел в то время большое доверие. В Особенную канцелярию министр передавал на время из департаментов министерства разного рода дела, которые желал вести под своим личным ближайшим наблюдением по их особенной важности, или по которым желал иметь доклады, записки, отношения, писанные большим знатоком всех тонкостей русского языка, каковым являлся Даль. По этим же обстоятельствам служба в Особенной канцелярии была весьма интересною и приятною»[420 - Головнин А. В. Указ. соч. С. 102.]. Именно в этой канцелярии готовилась записка «Об уничтожении крепостного состояния в России», поданная Перовским царю в 1846 г.

К Далю на «четверги» собирались многие выдающиеся представители научной и творческой интеллигенции: профессор Медико-хирургической академии Н.?И. Пирогов, основатель эмбриологии К.?М. Бэр, мореплаватели Ф.?П. Врангель и Ф.?П. Литке (бывший в свое время членом тайного общества декабристов), литераторы И.?И. Панаев, А.?А. Краевский, И.?А. Гончаров, Н.?И. Надеждин, Т.?Г. Шевченко, В.?Ф. Одоевский, во время наездов в столицу – актер М.?С. Щепкин. На одном из таких собраний в 1845 г. родилась идея создания Русского Императорского географического общества[421 - Бессараб М. Я. Владимир Даль. М., 1972. С. 124–126.]. Представительство петрашевцев в Географическом обществе оказалось весьма внушительным. Уже в начале 1846 г. в общество были приняты А.?П. Баласогло и В.?С. Порошин, в течение 1848 г. его членами стали П.?А. Кузмин, В.?А. Милютин, Н.?А. Спешнев, В.?М. Романович-Любич, в начале 1849 г. – Н.?С. Кашкин (сын декабриста С.?Н. Кашкина), Н.?А. Мордвинов, А.?И. Европеус, П.?П. Семенов (будущий Семенов-Тян-Шанский, сын участника Союза благоденствия П.?Н. Семенова)[422 - Вальская Б. А. Петрашевцы в Русском географическом обществе // Труды Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Л., 1977. Т. 104. С. 54.].

Дальнейшее известно в пересказе П.?И. Мельникова, информатором которого выступал сам В.?И. Даль: «В 1848 году граф Перовский, находившийся тогда в сильной борьбе с графами Орловым и Нессельроде <шефом жандармов и канцлером. – В.Ш.>, сказал однажды Далю: “До меня дошли слухи, которые могут быть истолкованы в дурную сторону… Что у вас за собрания по четвергам, и какие записки вы пишете?”». Вопрос был скорее риторическим, поскольку «четверги» не составляли тайны, а с составлявшимися на них записками Перовский был не только знаком, но даже предоставлял для их составления информацию. Но теперь министр изрек: «Надо быть осторожнее», и Даль сжег дневники и записки в камине, а «четверги» прекратил[423 - Егоров Б. Ф. Петрашевцы. С. 117.]. «Попадись тогда мои записки в недобрые руки, их непременно сделали бы пунктом обвинения Льва Алексеевича», – признавался Даль Мельникову[424 - Порудоминский В. И. Даль. М., 1971. С. 279–280.].

Одновременно творчество В.?И. Даля попало на заметку учрежденного 2 апреля 1848 г. Комитета для высшего надзора за духом и направлением печатаемых в России произведений[425 - Жирков Г. В. История цензуры в России XIX–XX в. М., 2001. С. 89–90.]. От обычной цензуры этот комитет, по словам его члена М.?А. Корфа, отличало право «представлять все замечания и предложения свои непосредственно государю»[426 - Корф М. А. Указ. соч. С. 429.]. В ноябре 1848 г. председатель «Комитета 2-го апреля» член Государственного совета Д.?П. Бутурлин сообщил министру народного просвещения С.?С. Уварову, что по недосмотру цензора в тексте повести Даля «Ворожейка» в печать попал «намек на обычное будто бы бездействие начальства» («…заявили начальству – тем, разумеется, дело кончилось»). Литератор и цензор А.?В. Никитенко сокрушался на страницах своего дневника: «Далю запрещено писать. Как? Далю, этому умному, доброму, благородному Далю! Неужели и он попал в коммунисты и социалисты? <…> Бутурлин отнесся к министру внутренних дел с запросом, не тот ли это самый Даль, который служит у него в министерстве?» По версии Никитенко, Перовский поставил перед Далем дилемму: «Писать – так не служить, служить – так не писать»[427 - Бессараб М. Я. Указ. соч. С. 153–154; Никитенко А. В. Указ. соч. С. 509; Порудоминский В. И. Указ. соч. С. 282–284.].

Не служить В.?И. Даль, обремененный большим семейством, не мог. Но в столице в эти «времена шатки» он чувствовал себя небезопасно и стал просить у Л.?А. Перовского перевода в провинцию. Тот, по словам П.?И. Мельникова, «и слышать не хотел об удалении из Петербурга… самого преданного друга». Спустя полгода Даль всё же добился своего: 7 июня 1849 г. он был назначен управляющим удельной конторой в Нижнем Новгороде.

Одновременно с «четвергами» В.?И. Даля прекратили существование «субботы» Н.?И. Надеждина, литературного критика, эстетика и философа, пострадавшего в 1836 г. за публикацию «Философического письма» П.?Я. Чаадаева. После назначения Л.?А. Перовского министром Надеждин поступил на службу в МВД, где с 1843 г. и до своей кончины редактировал министерский журнал. Если Даля предостерег Перовский, то Надеждину об опасности политических бесед в квартире, «коей окошки не много выше пояса», намекнул И.?П. Липранди, в то самое время получивший монопольные права на организацию слежки за петрашевцами. Однако собственные журфиксы по пятницам Липранди не только не отменил, но и добавил к ним еще два приемных дня в неделю: стал жить «открытым домом», как тогда говорили. Причина, или хотя бы отговорка для этого, нашлась веская: он не просто кормил и развлекал разговорами до двадцати молодых людей, но подбирал из их числа кандидатуры для слежки за петрашевцами[428 - Возный А. Ф. Указ. соч. С. 58.].

Почему же именно М.?В. Петрашевский был избран, по словам его товарища Ф.?Н. Львова, «козлом отпущения – жертвою вечернею за грехи русского народа»[429 - Львов Ф.?Н., Буташевич-Петрашевский М.?В. Указ. соч. С. 40.]? Император знал об участии Петрашевского в выборах в Петербургскую городскую думу весной 1848 г. «Понятно, почему Липранди избрал преимущественно Петрашевского предметом своей нежной заботливости: Петрашевский был лично ненавистен Николаю Павловичу и Перовскому», – утверждал Ф.?Н. Львов. Петрашевский фразу поправил: «Петрашевский мог быть неприятен Николаю Павловичу и лично ненавистен Перовскому»[430 - Львов Ф. Н., Буташевич-Петрашевский М. В. Указ. соч. С. 49.]. Во время выборов он распространил собственную литографическую записку «О способах увеличения ценности дворянских или населенных имений». Липранди также вспоминал о возникновении у его начальника интереса к личности Петрашевского: «Получив приказание от Его сиятельства министра внутренних дел стараться достать экземпляр этой записки, я не встретил к тому большого затруднения, так как записка эта была роздана на выборах многим дворянам. Содержание записки не могло не обратить внимания господина министра, и она тотчас же была препровождена к Его сиятельству шефу жандармов, который равномерно усмотрел важность ее содержания, и оба они заметили, что это должно быть плодом тайного, обдуманного предначертания»[431 - Липранди И. П. Указ. соч. С. 34.].

Историки акцентируют внимание на следующих предложениях, отраженных в записке Петрашевского: разрешить купцам покупать помещичьи имения, при этом проживавшие в таких имениях крепостные получали свободу[432 - Шестью годами ранее ссыльный декабрист М.?А. Фонвизин также выражал надежду на то, что «правительство может дать право приобретать покупкой населенные имения и владеть ими лицам всех свободных сословий, т. е. личным дворянам, купцам, мещанам, государственным крестьянам, вольноотпущенным из крепостных и иностранным капиталистам, которые вступят в подданство России, но с тем только ограничением, чтобы при покупке население тех имений непременно обращено было в состояние обязанных крестьян» (Фонвизин М.?А. Сочинения и письма. Иркутск, 1982. Т. II. С. 100).]; уравнять таких купцов-землевладельцев с прочими помещиками в дворянских собраниях; организовать сеть кредитных учреждений – банков и сберегательных касс для землевладельцев; улучшить судопроизводство и надзор за административными органами. Резюме сводится к тому, что это была попытка постепенного реформирования крепостнической системы[433 - Егоров Б.?Ф. Возникновение… С. 15; Возный А.?Ф. Указ. соч. С. 47, 48.].

Подобные инициативы могли вызвать возмущение предводителя дворянства Петербургской губернии А.?М. Потемкина и, возможно, А.?Ф. Орлова, но не Л.?А. Перовского. Получение свободы крепостными при смене владельца имения согласовалось с его собственными инициативами; сберегательные кассы стали открываться в России с 1841 г. в соответствии с указом Николая I; о необходимости более действенного контроля за чиновничеством Перовский писал неоднократно.

Вероятно, недовольство властей (и министра внутренних дел в том числе) вызвали не столько изложенные в записке предложения, сколько способ ее распространения. А.?М. Потемкин не позволил Петрашевскому выступить в собрании, и тот раздал свой опус знакомым и даже отослал часть экземпляров в провинцию. Историк А.?Ф. Возный, допустив не вполне корректные замечания по поводу политической позиции Перовского[434 - Характеризуя действия Л.?А. Перовского в марте 1848 г., А.?Ф. Возный пишет, что тот «был некогда автором записки об уничтожении крепостного состояния в России и членом соответствующих секретных комитетов, созданных по повелению Николая I в первый период его царствования, когда он еще пытался играть роль народного благодетеля» (Возный А.?Ф. Указ. соч. С. 48). Между тем упомянутая записка была подана Перовским императору в недалеком 1846 г. Тогда же для ее обсуждения был создан и очередной секретный комитет.], дал, однако, убедительное истолкование негативной реакции последнего: «… как посмел какой-то титулярный советник… размножать свои рассуждения о предмете взрывоопасном?»[435 - Возный А. Ф. Указ. соч. С. 48.] Действительно, если бы литографическая записка, разойдясь по России, вызвала волнения крепостных, то усмирять их пришлось бы министру внутренних дел.

Иные предложения выделил в записке Петрашевского Ф.?Н. Львов: «Полиция будет устранена от многих хозяйственных распоряжений по городу, а домохозяева получат определенные гарантии относительно неисправных жильцов и против притязаний полиции». Помимо этого, Петрашевский вступил в борьбу за место думского секретаря с креатурой Перовского: «Министерство предложило своего кандидата и неправильными выборами доставило ему место секретаря. Петрашевский завел с министерством по этому случаю процесс в Сенате и уже в крепости получил отказ на свою просьбу»[436 - Львов Ф.?Н., Буташевич-Петрашевский М.?В. Указ. соч. С. 51.]. В письме Д.?И. Завалишину Ф.?Н. Львов дополнял картину противостояния характеристикой Петрашевского: «Fiat justicia, pereat mundus[437 - Да восторжествует справедливость, хотя бы погиб мир (лат.).] – его любимый девиз, хотя я и говорил ему: на что же нужна и как будет существовать справедливость, когда мир погибнет? <…> Отсюда проистекали его процессы с министром Перовским за городские выборы…»[438 - Львов Ф. Н. Письмо к Д. И. Завалишину // Первые русские социалисты. С. 107.]

Вернемся в 1849 г., воспользовавшись воспоминаниями В.?А. Энгельсона: «Перовский, боясь, как бы столкновение мнений <с ведомством графа Орлова. – В.Ш.> не выяснило правду, как бы не нашли только зародыш заговора, далеко не достигшего приписываемых ему размеров… упрашивает царя отсрочить арест виновных. При этом он сказал царю (он сам хвастался потом): “Государь, позвольте мне еще некоторое время следить за поведением этих заговорщиков, и я обещаю доложить Вашему величеству не только об их разговорах, но и о мечтах, грезившихся им во сне”». Монарх настоял на арестах и вскоре раскаялся, что «не последовал совету Перовского “дать заговору созреть и расшириться, чтобы можно было одним ударом вырвать все плевелы из русской земли”. Перовский торжествует: не удается доказать, что он преувеличил опасность, а если следы заговора потеряны, то в этом виноват не он»[439 - Энгельсон В. Статьи… С. 36–37, 38; Его же. Петрашевский. С. 70, 71.].

На 23–26 апреля было намечено вступление русской армии на территорию австрийской Галиции для борьбы с европейскими революционерами, и в этой ситуации Николай I опасался оставлять у себя в тылу отечественных заговорщиков. Вечером 20 апреля И.?П. Липранди был вытребован к А.?Ф. Орлову, где ему сообщили высочайшую волю «о прекращении… дальнейшего ведения дела и о передаче его в III отделение», а именно в руки Л.?В. Дубельта. Последний был «был поражен, как громом» тем, что ни его старинный друг Липранди, ни непосредственный начальник Орлов не известили его своевременно о важном политическом деле.

Возможно, впрочем, что скромность А.?Ф. Орлова была не столь велика. «Несколько школьников из Училища правоведения гуляли в каком-то трактире, пели либеральные песни и что-то врали о республике. Двое из них сидят теперь в канцелярии графа Орлова. Тут попался, между прочим, какой-то князь Гагарин», – сообщает запись за 25 февраля 1849 г. в дневнике А.?В. Никитенко[440 - Никитенко А.?В. Указ. соч. С. 524.]. Студент-правовед Д.?Ф. Политковский донес в III отделение, что один его товарищ, Н.?В. Гагарин, вспоминая К.?Ф. Рылеева и иных декабристов, грозился: «Если удастся, сделаем с государем то, что он сделал с теми», а другой, М.?И. Беликович, «говорил о выгодах республики и о будущей свободе Польши»[441 - Чукарев А.?Г. Указ. соч. С. 547–548.]. Директор училища Н.?С. Голицын так объяснил щекотливую для него ситуацию: «Говорили, что император Николай утром после открытия заговора Петрашевского встретил входившего в кабинет Орлова словами: “Хорош! Открыт заговор, а я узнал об этом не от тебя, а от Перовского! Узнай и доложи почему?” Орлов – к Дубельту, а этот, как казна, которая в огне не горит и в воде не тонет, недолго думая, закинул свою удочку поблизости – в Училище правоведения, привлек идиота Политковского и выманил у него донос на товарищей его же класса, Беликовича и князя Гагарина…»[442 - Голицын Н. С. К характеристике III отделения // Эпоха Николая I в воспоминаниях и свидетельствах его современников. М., 2001. C. 177–178.]. В результате Гагарин был отправлен юнкером на Кавказ, а Беликович – рядовым в Оренбургский корпус. П.?Д. Антонелли сообщал, что Петрашевский обсуждал этот случай с кружковцами, но как предостережение не воспринял.

Получив 21 апреля монаршее указание «приступить к арестованию» петрашевцев, А.?Ф. Орлов исполнил его в ночь с 22 на 23 апреля. Перовский «переиграл» Орлова: заговор был разоблачен «контрполицией», жандармерию привлекли лишь к арестам кружковцев. Собственно III отделение осталось не у дел. «С момента своего создания в 1826 году и вплоть до процесса 1849 года III Отделение не раскрыло ни одного крупного политического преступления, – констатирует И.?Л. Волгин. – А то, которое, наконец, обнаружилось, было раскрыто не им»[443 - Волгин И.?Л. Пропавший заговор. С. 43.].

24 апреля в Петропавловской крепости, где содержались арестованные, собралась Следственная комиссия. Председателем был назначен комендант крепости генерал И.?А. Набоков. В 1826 г., будучи председателем военно-судной комиссии в Могилеве, он разбирал дела участников декабристского выступления на юге. Вероятно, именно это обстоятельство позволило ему вывести из-под удара своего младшего брата Петра – члена Южного общества и командира Кременчугского пехотного полка, на помощь которого в декабре 1825 г. рассчитывал предводитель «южного бунта» С.?И. Муравьев-Апостол[444 - Ильин П.?В. Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и не обнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг. СПб., 2004. С. 421–432, 625.].

Генеральские эполеты украшали плечи и других членов Следственной комиссии: П.?П. Гагарина, В.?А. Долгорукова, Л.?В. Дубельта и Я.?И. Ростовцева. Яков Иванович Ростовцев, бывший член Северного общества, будет интересовать нас особо. По свидетельству М.?А. Корфа, в состав комиссии он был введен «впоследствии»[445 - Корф М.?А. Указ. соч. С. 464.], т. е. после первых четырех членов. Возможно, включая бывшего декабриста в число следователей, Николай I лишний раз напоминал ему о политических прегрешениях юности[446 - Гроссман Л.?П. Достоевский. М., 1963. С. 145.]. Официально же Ростовцев привлекался к работе в комиссии как царский генерал-адъютант[447 - В одной из монографий ошибочно указано, что в Следственной комиссии заседал «жандармский генерал Ростовцев» (Пустильник Л.?С. Жизнь… С. 59–60).]. «Герой дня» И.?П. Липранди был допущен к работе во вспомогательной Следственной комиссии, разбиравшей бумаги петрашевцев. Эту комиссию возглавлял статс-секретарь А.?Ф. Голицын, а членами, помимо Липранди, были два представителя III отделения[448 - Бельчиков Н.?Ф. Указ. соч. С. 215.].

Среди петрашевцев было немало выпускников и преподавателей военно-учебных заведений, начальником штаба которых был Я.?И. Ростовцев. «Для целей пропаганды сделаться учителем в военно-учебных заведениях» пытался и Петрашевский, ради чего встречался с генералом и с успехом выдержал назначенное испытание. Места он так и не получил, вероятно, из-за экстравагантности внешнего облика и поведения. Зато Ростовцев оказал Петрашевскому весомую поддержку в ином деле. В декабре 1844 г. в «Русском инвалиде» появился проспект издания готовящегося к выходу «Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка». Издателем выступал родственник Ростовцева штабс-капитан Н.?С. Кириллов. Петрашевский предложил издателю свои услуги и оказал влияние уже на содержание первого выпуска (тома), увидевшего свет в апреле 1845 г. Годом позже под редакцией Петрашевского вышел второй выпуск. В подготовке издания также участвовали кружковцы В.?Н. Майков и Р.?Р. Штрандман. По мнению историков, в «Карманном словаре» петрашевцам удалось «изложить общие принципы утопического социализма»[449 - Егоров Б.?Ф. Возникновение… С. 14.], а само издание стало «крупнейшим практическим мероприятием кружка»[450 - Федосов И.?А. Указ. соч. С. 287.].

Цензура спохватилась поздно. Не распроданные еще экземпляры (1?600 из 2?000) изъяли и уничтожили, цензор поплатился местом, в том же году был сменен и ответственный за общую цензуру министр народного просвещения С.?С. Уваров. Само издание и чрезмерная лояльность цензуры стали возможны благодаря посвящению словаря великому князю Михаилу Павловичу. С просьбой о дозволении этого посвящения к цареву брату обращался Я.?И. Ростовцев, служивший с 1826 г. под его непосредственным началом. С генералом по родственному договорился Кириллов, но авторство этого тактического хода историки приписывают Петрашевскому[451 - Возный А.?Ф. Указ. соч. С. 23.]. Вероятно, с этой же историей связана записка Ростовцева к Петрашевскому, всплывшая и пропавшая на следствии 1849 г. По позднейшему свидетельству Липранди, в бумагах Петрашевского была обнаружена «надпись, строчек пятнадцать, рукою Я.?И. Ростовцева». Некто составил для Ростовцева проект речи, обращенной к великому князю Михаилу Павловичу. Будущему члену Следственной комиссии речь не понравилась, и он отослал ее будущему подследственному с обращением: «Любезный Петрашевский!» Голицын спрятал компрометирующий документ в карман, а затем вернул автору. «И здесь не распространяюсь более», – едко заметил Липранди[452 - Волгин И.?Л. Пропавший заговор. С. 332.].

Попутно отметим, что Л.?А. Перовский и И.?П. Липранди, возможно, и сами допускали изъятие документов, компрометировавших близких им людей. «Нравственный участник» (по собственному определению) кружков петрашевцев, писатель и критик П.?В. Анненков поведал о спасении будущего товарища министра внутренних дел и деятеля «великих реформ» Н.?А. Милютина: «…свидетельство о нем, по связям Милютина с Перовским и Киселевым, было утаено или, как говорили, даже выкрадено известным И. Липранди, следователем, который на других выместил эту поблажку»[453 - Анненков П.?В. Указ. соч. С. 500.].

Широко известен эпизод допроса Ф.?М. Достоевского, впервые описанный ранним биографом писателя О.?Ф. Миллером и многократно воспроизведенный в позднейших исследованиях: «Федор Михайлович припоминал, что ген [ерал] Ростовцев предложил ему рассказать все дело. Достоевский же на все вопросы комиссии отвечал уклончиво. Тогда Я.?И. Ростовцев обратился к нему со словами: “Я не могу поверить, чтобы человек, написавший «Бедных людей», был заодно с этими порочными людьми. Это невозможно. Вы мало замешаны, и я уполномочен от имени государя объявить вам прощение, если вы захотите рассказать все дело”. “Я, – вспоминал Ф. М., – молчал”. Ростовцев, вскричав: “Я не могу больше видеть Достоевского”, – выбежал в другую комнату и заперся на ключ, а потом спрашивал: “Вышел ли Достоевский? Скажите мне, когда он выйдет, – я не могу его видеть”. Достоевскому это казалось напускным»[454 - Бельчиков Н.?Ф. Указ. соч. С. 200.]. Эпизод действительно чрезвычайно театрален. Одни исследователи считают, что описанное после слов «Вы мало замешаны…» действие «мало вероятно» (Н.?Ф. Бельчиков); другие, признав, что «оно не находит подтверждения ни в одном из известных источников», тем не менее «не рискнули бы настаивать» на его «безусловной апокрифичности» (И.?Л. Волгин)[455 - Волгин И.?Л. Колеблясь… С. 133.].

Думается, что первая трактовка всё же ближе к истине. Ростовцев – поэт, но это в прошлом. Сейчас и здесь он – высокопоставленный сановник, член Следственной комиссии, назначенный монархом. Беготня и выкрики из-за закрытых дверей смешны и нелепы. Письменный отзыв следователя Ростовцева о подследственном Достоевском сух и конкретен: «Умный, независимый, хитрый, упрямый…»[456 - Бельчиков Н.?Ф. Указ. соч. С. 86.].

С другой стороны, Достоевского его противостояние с Ростовцевым (а отношения подследственного со следователем – всегда противостояние), очевидно, не оставило равнодушным. С прочими следователями его ничто не связывало, не сближало. С Ростовцевым же они оба – литераторы, примерно в одном возрасте оказавшиеся замешанными в сложные политические коллизии. Но теперь один из них – следователь, а другой – подследственный. Позднее, замышляя новое произведение, Достоевский запишет: «Роман о петрашевцах. Алексеевский равелин. Ростовцев. Филиппов. Головинский. Тимковский»[457 - Гроссман Л. П. Указ. соч. С. 106.]. Из четырех названных лиц трое – петрашевцы. Из числа следователей отмечен лишь один. Несколько проясняет суть отношения Достоевского к Ростовцеву запись в «Дневнике писателя» за 1876 г.: «Меж тем с исчезновением декабрист<ов> исчез как бы чистый элемент дворянства. Остался цинизм: нет, дескать, честно-то, видно, не проживешь. Явилась условная честь (Ростовцев) – явились поэты»[458 - Волгин И. Л. Пропавший заговор. С. 387.].

Многие петрашевцы отмечали сочувственное отношение Я.?И. Ростовцева к ним самим или к иным подследственным. Вопрос об искренности этих чувств они решали по-разному.

Так, П.?П. Семенов писал о заступничестве Я.?И. Ростовцева за будущего идеолога панславизма Н.?Я. Данилевского: «Данилевский неминуемо подвергся бы общей участи со всеми другими подсудимыми, приговоренными к смертной казни, если бы судная комиссия, одним из влиятельнейших членов которой был Я.?И. Ростовцев, пересмотрев дело следственной комиссии, не обратила особенного внимания на то, что Данилевский обвинялся только в чтении лекций о социализме на собраниях у Петрашевского, и что в деле находилось изложение этих лекций, сделанное самим Данилевским. Я.?И. Ростовцев прочел все объяснение Данилевского, в котором он… с необыкновенной логикою изложил учение Фурье. По прочтении увлекательного и проникнутого глубоким убеждением в непреложности теории Фурье изложения Данилевского Ростовцев и другие члены судной комиссии убедились, что Фурье никогда не проповедовал ничего революционного, а напротив, предлагал правительствам устроить для блага человечества фаланстерии. <…> Впоследствии Ростовцев говорил в шутку, что по прочтении увлекательных объяснений Данилевского все члены судной комиссии сделались сами более или менее фурьеристами. Данилевский был оправдан судною комиссиею, но, по докладе государю, в котором комиссия отозвалась с похвалою об уме и разносторонней образованности Данилевского, государь выразился, что чем умнее и образованнее человек, тем он может быть опаснее, а потому положил резолюцию об административной ссылке Данилевского в Вологду»[459 - Семенов-Тян-Шанский П. П. Указ. соч. С. 93.].