Зеркала

Она давно заметила, что зеркала в доме по-разному ее отражают.

Больше всего ей нравилось зеркало в ванной комнате, она называла его «добрым». В нем она всегда прекрасно выглядела.

Зеркало в прихожей она не любила. Его она называла «злым». Из этого зеркала на нее всегда смотрело уставшее и вечно всем недовольное лицо.

Еще зеркала были в шкафах. Там отражения были нейтральными: не плохими, не хорошими.

Маленькие зеркальца отражали по-разному: то ей казалось, что она – красотка, то – нет.

Особенно различия бросались в глаза, когда она рассматривала свои фотографии, а потом случайно смотрелась в зеркало: на фото и в зеркале были внешне похожие, но разные люди. На фото она узнавала себя, а в зеркалах – нет.

Она иногда подолгу рассматривала себя в зеркалах, пытаясь понять: что не так? Разумный ответ не приходил ей в голову.

Поэтому в скором времени она стала называть зеркала – «мои двойники».

Двойники особо не досаждали ей своим присутствием. Просто видеть каждый раз в зеркале другого человека напрягало.

На работе была та же картина: двойники в зеркалах. Особенно мрачным было ростовое. В него она старалась лишний раз не смотреться. Ей казалось, что в нем ее фигура особенно непропорциональна.

Со временем она пришла к выводу, что в зеркала лучше не смотреться, чтобы не расстраиваться: кто знает, кого она там увидит в очередной раз? Старуху? Калеку? Что-нибудь похуже?

Часто она с ними разговаривала. Спрашивала, как дела, что они делают, чем занимаются. Зеркала, естественно, молчали. Но она слышала ответ из зазеркального мира. Там шла совсем другая жизнь.

Иногда возникали мысли поменяться жизнью с двойником из ванной комнаты. Ей представлялось, что человек, так дружелюбно и мило выглядевший, обязательно ведет какую-то веселую жизнь, о которой ей приходится только мечтать.

Правда, она не знала, как поменяться. Все книги, которые она читала по этой теме, сводились к гаданиям и колдовству, а этому она внутренне противилась. Поэтому мечта попутешествовать по отражениям так и осталась неосуществленной.

Годы шли, и ей все меньше и меньше хотелось смотреться в зеркала.

Действительно, что интересного она может там увидеть?

В конце концов она решила, что стекла серванта все прекрасно отражает, и если возникнет необходимость, то на себя можно посмотреть и там.

Но на себя ли она глядела?

Вот в чем был вопрос. Могла ли она вообще увидеть себя где-нибудь, кроме фотографий?

Увлечение фотографией ничего ей не дало, так как все равно волей-неволей она бросала взгляд в зеркало, чтобы удостовериться в сходстве изображений.

И все чаще ей казалось, что она окружена двойниками, которые отражаются ото всех поверхностей. Это стало навязчивой идеей. Чтобы от нее избавиться, она распрощалась с зеркалами, телевизором, сервантом, от всего того, что отражало ее.

Наконец-то она вздохнула с облегчением: в доме теперь жила только она одна.

Таша Новалуцкая, Геннадий Давыдов

Блики осколков

Язык тонет в крови, и по глотке скользит ржавое лезвие, скользит бережно, как тающее мороженое, а после так же мягко рассекает пищевод. Совсем не больно, даже восхитительно от того, что острая железка в желудке, подобно мотыльку, порхает в дешевом вине и бьется о пережеванные куски мармелада. Она разорвет мой мир в жалкие лохмотья, которые я сцежу в ладони отца. Сгустки его маленькой девочки. Он может натереться ими, как вынуждал когда-то меня шлифовать кожу полотенцем в ванной. Его дочь обязана быть идеально чистой, во всех, абсолютно во всех безмозглых смыслах.

Долг, мораль, стыд, скромность… Угодливость, оглядывание, притворство, посредственность… Лишь отражения друг друга или две стороны зеркал, на одной из которых не увидеть ничего подлинного, возможно только придумать, теряя значение всего, что с тобой происходит, если не придать нового, втиснув в ажурное тиснение из почерневшего серебра.

Снежинка вздрагивает и рассеянно осматривается, осознает себя в собственной постели. Кажется, будто смеркается, но это неважно. В последнее время она редко выбирается из квартиры – зачем, если можно смотреть на дождь из окна. По стеклу сбегают мокрые дорожки. Уныние – вот величайший из грехов, так говорит отец. И Снежинка согласна. Нужно стараться быть веселой. Например, можно попробовать считать капли, так же, как считают барашков.

Приглушенный рингтон из кармана плаща. Вдруг это звонит отец? Ему нельзя волноваться. Не без труда она поднимается и шлепает в коридор.

На том конце провода сухой баритон:

– Долго не брала трубку. Чем ты занимаешься?

Снежинка нервно крутит на пальце секущуюся прядь, затравленно оправдывается.

Отец прав: во всём должен быть порядок, иначе у нее не получится стать ответственным человеком.

Однажды, когда ей было двенадцать, он поставил ее коленями на рассыпанный по полу горох, как раньше, когда люди были мудрее. Это и правда подействовало. Снежинка считала горошины, которые вгрызались в коленные чашечки, и мысленно повторяла одну и ту же молитву, чтобы это поскорее закончилось. А после никогда никуда не выходила, не получив одобрения. Единственным местом, где она могла задержаться, не опасаясь порки, стала городская библиотека.

После разговора с отцом она всё чаще чувствует себя опустошенной. Но сегодня он щедр.

Единственный нормальный подарок, думает она. Единственный подарок, который хоть как-то затрагивает мои интересы. Снежинка собирается выйти наружу. Придется идти под колючей моросью. Хоть бы небо по-настоящему разревелось. Взгляд вскользь пробегает по отражению, она поправляет капюшон. Ее глаза гневно сверкают. В голове проносятся мысли об ущербных культурно-философских взглядах отца: что такое жизнь, как ее надо прожить… И даже то, что ее можно прожить правильно. Меня учит тот, кто в детстве отбирал деньги у слабых, а повзрослев, продолжает, прикрываясь табличкой «благотворительный фонд». Муравей учит осу, как правильно летать. Вместо мозгов на череп давит стопка купюр, извилины – цифры номиналов. Ушлёпок.

Снежинка зажимает рот. Кажется, она произносит последнее слово вслух, и в следующий момент периферическое зрение ловит в зеркале след удивленных глаз. Ушлёпок, ушлёпок, ненавижу! Эти слова – лишь дым тех мыслей, которые запекают в гневе образ отца.

Ее пальцы сжимают абонемент в библиотеку, единственный нормальный подарок. Развлекись, девочка, почитай книжечку. Пальцы сжимают листок еще сильнее, и повязка на запястье увлажняется от крови. Сука, звучит в голове. Снежинка вынимает руку из кармана, чувствуя тянущую боль. Порез снова открылся. Красное пятно затапливает белизну бинта.

Гром раскатывается по небу с таким звуком, который обычно сопровождает огромные валуны, что катятся с гор. Порывом ветра доносит аромат озона. Она глубоко вдыхает его, стараясь ощутить на языке вкус наступающей грозы, подносит к лицу перебинтованное запястье: красный запах крови. И серый – грозы. Такой коллаж не возбуждает, не успокаивает, не раздражает, но задевает ту крохотную часть сознания, которая у творческих людей отвечает за вдохновение, а у обычных становится источником странного настроения, отстраненного от реальности.

Снежинка останавливается перед массивной дверью и прокручивает внутри себя ленту с фрагментами реальности, которые касались ее взгляда: серый асфальт, черные ботинки. Разрастающиеся лужи? Холод, сырость. Дождь? Снежинка возвращается в сознание, и, действительно, идет сильный дождь, а пальцы на руках едва сгибаются от холода. Она поднимается по ступеням, а перед глазами, кажется, порхают красные мотыльки, пахнущие кровью. Запах озона остается снаружи. Внутри душно и неуютно.

Долгая прогулка среди лабиринта стеллажей откладывается заметной тяжестью книг в руках. Она садится за один из столов, напротив высокого зеркала в старинной позолоченной раме; Тишина вокруг подобна воде. Малейший шорох волнует всю гладь огромными кругами.

Снежинка никого здесь не знает, она никогда не встречала одних и тех же посетителей, чего не скажешь об остальных. Они все бывают тут чаще, в основном по необходимости. Лишь те, кому спешить уже некуда, коротают среди записанных истин пресные дни по собственной воле. Снежинка размышляет, каково это – обладать свободой приходить и уходить, когда хочется, а не когда позволят.

Ее взгляд только начинает задевать абрисы букв, но их смысл сразу же врезается в мысли об отце, о том, как она сбежала, а он до сих пор не отпускает. Бесконечно звонит и приходит, требует, чтобы она гостила в их старой квартире, как можно чаще. Нет, убежать ей так и не удалось, и не стоит даже пытаться себя обманывать.

В сознании, словно готовые сорваться шавки, притаились всевозможные табу на простые желания. Хлипкий подросток у стены из гипсовой лепнины что-то черкает в потрепанной тетради на грубых листах. Наверняка рисует образы мира, взрывающие его разум. Он умеет перенести свой мир на бумагу, игнорируя рамки и даже клише. Этого никогда не удавалось ей самой. Безликая масса, вот кто она такая.

Слово за словом, предложения и абзацы, всё разбивается на осколки. Снежинка зажмуривает глаза, стараясь раздавить веками навязчивую завесу, но бесполезно. Она отворачивается и смотрит в потускневшую гладкую поверхность, лишь несколько секунд спустя замечая, что ее собственного отражения в зеркале нет.

Пальцы медленно переворачивают страницу, но с отражением ничего не происходит. Она быстро моргает, прогоняя иллюзию. Может, что-то попало в глаз? Может, зеркало искажает реальность? Снежинка сдавливает веки, а после поворачивается снова: пусто, хотя остальные сидят на своих местах. Взгляд скользит по поверхности, от рамы до рамы, пока не цепляет след, оставшийся от рыжих волос. Таких же, как у нее. Как у ее отражения в другом конце зала. Снежинка осматривается: похоже, никто не замечает происходящего. Она снова переводит взгляд на собственное отражение. А оно в ответ всматривается в оригинал по ту сторону стекла, кривится в издевательской ухмылке пополам с презрением.

Отражение фривольно стягивает свитер, вместе с ним сдирает футболку и лифчик. Сплевывает, размазывает слюну по поверхности своего плоского мира, а после выставляет средний палец. Снежинка рефлекторно прикрывает собственную грудь, смотрит с завораживающим ужасом, как ее двойник подсаживается на стол к напротив сидящему старику и вульгарно подтягивает вверх подол юбки, запуская свободную руку между бедер.

Вокруг все сидят так, словно ничего не происходит. Так же, как их отражённые копии.

Отражение сползает к старику, который всё еще изучает увесистый фолиант, не замечая, что творится под самым носом. Стягивает трусики и натягивает на старческую лысину, а после опускается на колени. Сдержанные движения рук около ширинки – оно (она?) извлекает и обхватывает губами скукоженный придаток, с силой всасывая, это видно по втянутым щекам.

Старик равнодушно созерцает хрупкие страницы, в то время как любого другого свалил бы инфаркт, отсасывай у того полуголая студентка.

Стыд горит на лице Снежинки. Она чувствует, как кровь закипает внутри, растягивая сосуды. Пальцы белеют от того, что долго были сжаты в кулак, а ногти глубоко впиваются в кожу. Снова взгляд в зеркало: с той стороны отражение облизывает губы и шлет воздушный поцелуй реальности. Снежинка ощущает на шее прикосновение сквозняка. Двойник улыбается и выбивает книгу у девушки рядом, втыкает нос сапога в голень субтильного подростка, который со стоном валится со стула и спешит из читального зала.