Иное утро

Но мама только встала и отошла на два шага назад, к двери.

– Я все сделаю, не беспокойся. Знаю одного человека который мне пальто лет как семь стирает.

– Мам…

Мама однако уже начинала одеваться. Как бы Тимия не хотела быстро ее спровадить, но этот случай это не то чего она добивалась. Мама покраснела как помидор и только что теребила ковер у себя в руках. Тимия предложила положить его в пакет, но и тут мама ее опередила достав из своей ну уж супер маленькой сумочки-барсетки огроменный пакет из целлофана. Завернула в него палас в три погибели и завязала на три узла.

– Я все исправлю, – сказала мама на пороге.

Тимия попыталась обнять мать на прощание, та поддалась лишь немного, в основном то были односторонние объятия, а после провернула ключ и закрыла еще две петельки. День близился к своей середине, но уже был испорчен.

Глава 5.

Ч1.

Морозные снежинки врезались в лицо миллионами яростных нападений, а ветер буйствовал до такой степени что было сложно просто передвигать ногами. Такая вьюга поднималась как минимум лет десять назад. Связь барахлила, а свет, в некоротых районах, то выключался,то включался обратно. И не один здравомыслящий человек не вошел бы в такую пургу без хороших на то поводов. Хороших – да, но что же с плохими?

Мысли парня в капюшоне с рюкзаком наперевес только и были заняты плохими вспышками гнева. Гнева и скуки. Самое ядерное сочетание эмоций которое только может придти в голову двадцатилетнему парню. Апатия и злость от этой апатии, безысходность в которой он находился можно было смести лишь таким морозом который стоял на улице. Есть такое дело, что когда все твое тело насквозь пробилось от дрожи твой мозг перестает забиваться “плохими” мыслями. Все что становится нужно сознание это теплый очаг. Но сознание не значит осознание. Поэтому он идет хоть как-то развеется.

В последнее время все пошло наперекосяк. Девушка изменила с лучшим другом, фриланс перестал приносить доход, а картины не покупают. Последнюю он продал какой-то даме с грустным лицом на одной из выставок на которую его позвали друзья из партии. Он конечно далек от политики насколько можно, но когда тебе предлагают впервые в жизни показать свои творения публике – ты соглашаешься. И вот это его коробило больше всего. Вот эти мысли что он за пять лет своей жизни смог продать только два своих труда, а остальные просто дарил “хорошим” и “приятным” людям. Творчество это конечно хорошо, но и художник, вопреки расхожему мнению, не должен быть голоден.

В его животе забурлило. Громко и так сильно что и ветер на секунду стих.

Надо было поесть перед тем как выйти “порисовать”, но… в кармане были деньги только на пачку сигарет. И любой зависимый от никотина человек подтвердит вам что ломка куда страшней холода и голода. Хотя…

Ничего страшного, поест потом, человек может выдержать без еды месяц, а без воды только с неделю. Воды много. Даже слишком. Вон на улице творится черти что, и что-то это на 99% состоит из воды. Были моменты когда он пил стаявший снег, и ничего же – жив. Темная полоса однажды закончится. Вот только это “однажды” надо поторопить.

Человек не находившийся в по настоящему в грустном состоянии, не сможет понять такого человека как он который идет в драных кедах в мороз -30 только “порисовать”. Не сможет ровно так-же как и люди не понимают рыбий язык. Он есть и они им общаются. То ли волнами, то ли вибрациями, но, как ни как, у них есть коммуникативные способности. А вот человек находящийся в чуждом для окружающих состоянии уже с месяц не сможет понять, и даже вспоминить, как ему было хорошо. Парень просто хочет чтобы это “хорошо” было, но не может понять как это сделать. Все что ему доступно это собственные увлечения и хобби которые некогда приносили удовольствие, и сейчас он в который раз попытается их повторить. И бог свидетель, у него это получится. Должно получится, а то…

То ничего не произойдет. Как и всегда он просто придет на доставшуюся от государства комнату и завалится спать. Он много спит в последнее время. И один.

Раньше была Таня, и был Вадим. Теперь это просто Таня и Вадим, а он один. Не один, нет. У него есть друзья поддерживающие его в этот момент. Но засыпает он без нее. И творить не может без нее. Без ее улыбки и краски уже не те. Все стало как дешевая жвачка потерявшая свой, и без того, блеклый вкус. Теперь, это, обыкновенная резина, медленно тянущаяся по его жизни с секунды на секунду, с момента на момент, готовая порваться в случайности.

Поэтому он шел в метель рисовать. На протяжении всей своей короткой жизни ему всегда это помогало. Еще в свои четырнадцать, когда старший показал как пользоваться баллончиком, он начал “вандализировать” серые-бетонные стены приюта, и такие-же серые стены домов когда удавалось из этого приюта сбежать на часик другой. Это называли вандализмом, но кому какое дело до места в котором вообще ничего нет? Эта пустота всегда звала, и это, тоже, сложно объяснить не знающему человеку. Просто, когда он видел очередной дом-панельку, такой скучный и такой тленный дом, он загорался желанием привнести красок в его жизнь, ведь даже дому было скучно и он это своим видом показывал. И да, поэтому его всегда успокаивал звук металлического шарика в баллончике, запах краски, первые штрихи превращающиеся после в рисунок, а рисунок в произведение “своего” искусства. Хотя нет. По началу были только два пункта. А потом уже пошло-поехало, навык, так сказать, отработался.

Но не одним стрит-артом полнилась его душа. Оно начало расти из уличных тэгов и перетекло в нормальную (более-менее) живопись. После – в минимализм. Образы из штрихов, простые фигуры, полнота красок. Так он и стал, очередным, ненужным художником. С двумя проданными картинами! Людям, так или иначе, нравились его работы. В социальных сетях прибавлялась публика, в реальной – стали чаще останавливать полицейские, ну до того момента как он нарисовал свою “последнюю” работу на стене. Последняя, да вот, не последняя, а скорее “крайняя”. Сейчас он опять идет рисовать на пустых, на блеклых, на серых и никому ненужных стенах. Пройдет полгода и его работу закрасят работники муниципалитета, но это и не важно. Он рисует для себя, и идет в этот адский холод тоже только для себя. Ему надо развеяться, а инструменты уже стали покрываться пылью.

Он завернул за угол возле бара “Три сестры”, тут бухают только богачи и их подсосы, местечко явно не для него, прошел метров сто и повернул вбок и налево, тут были старые, и зачастую недобрые узкие улочки и переулки. Ту стену на которой будет красоваться новый рисунок человека под псевдонимом “Арфо”, он заприметил еще когда гулял с Таней год назад. Хорошее было времечко. В Том переулке их постарался ограбить наркоман, но парень постоял и за себя и за свою девушку, а после у них был бурный секс дома как награда. Но то было давно. Вот он поворачивает за угол, а когда его жизнь успела так повернуть? Все ведь было вполне себе неплохо, а она… И он…

Метель превратила этот злачный переулок во что-то похожее на берлогу покинувшею хозяина и переселившееся в городские просторы. Снег забивался в трещины красного камня, углы обледенели, а в тех местах где стены домов соприкасались с бренной землей – стали пологим скатом для новых всадников и приспешников зимы. Он знает что краска плохо ляжет, что картина получится в целом плохой, а он сам замерзнет еще больше прежнего, быть может, даже, его хрупкие и мягкие пальчики приклеятся к металлическому баллончику, но он пришел сюда с одной только целью. И бог свидетель – он ее выполнит! Не очень хорошо, но в полную меру своих возможностей.

Арфо скинул рюкзак на углу, возле мусорного бака и не страшно что он испачкается ведь все тут покрылось толстым слоем снега. Ветер приятно, но больно-покалывающе, завывал в уши, проникал в сам мозг и рисовал там картину которую Арфо надо будет исполнить на кирпичном холсте.

Тьма ночи вечный спутник вандалов. Только лишь один полу-разбитый фонарь в метрах десяти помогает хоть как-то разглядеть поверхность. Парень взял первый баллончик и в его голове воспоминания взорвались подобно фейерверком. Как он со своим старшим другом впервые маркером написал свой старый тег на перилах школьного отделения. Как тряслись руки при покупке самой дешевой краски в ларьке. Как он пил с друзьями за гаражами слушая низкопробный рэп и рок. Кажется это было так давно, хотя прошел всего-то год с последней работы. В руках Арфо была черная краска. Первым делом контур, или набросок, или черновик, любой шлак можно исправить обильным количеством краски. Первый, робкий шаг и предвкушение запаха аэрозоли.

Спустя два часа он закончил свою работу. Странно что только он один решил оставить тут свой след. Местечко то славиться своим дурным нравом. Тут как минимум должна быть реклама “черных” сайтов, но ее не было. Должны были быть теги местных, таких же ребят как он, но их не было. Зато что было это его новая работа. Жабка-космонавт. Минималистично, в жирных чертах, с обилием всех цветов радуги жабка-космонавт говорящая “Привет” в комискоидном облачке пара. Арт заполонил собой всю стену от начала и до конца красного дома. Двадцать метров красоты в метель, которая, к слову, уже шла на спад. Те маленькие, чистые места на руках были кроваво-алыми от холода, из носа текло такое обилие соплей что рукав давным-давно покрылся толстой коркой, а глаза болели и слезились от настолько огромного количества вылитой краски. Но он был наконец-то рад. Улыбка растянулась во все лицо, впервые за этот месяц. Обычным людям не понять тех кто рисует на улицах, они просто не способны воспринимать матерное слово на заборе как нечто большее чем просто протест детишек. Кто-то любит смотреть вечерние новости, кто-то любит своих детей, а кто-то банановые чизкейки, но всегда есть те кто любит даже в лютый мороз и холод нарисовать что-то детское и, хоть на секунду, вспомнить себя детскостью, нарисовать что-то такое не имеющее отношение к политике или бандитским разборкам, что-то что показывает этот мир хоть и в монотонности образов, но ярким выделением красок. Это уничтожит через полгода муниципалитет. Уничтожат, но да и ладно. Жизнь это вот этот момент с зеленой жабкой в скафандре, на реке-созвездии, а не серый и скучный, но вечный, бетон.

Арфо долго и пристально смотрел на свою работу. Метель давно закончила свои порывы сгубить грустного художника, и теперь только слабый, практически тепло-весенний, ветер завывал между домов и ушей парня. За эту холодную ночь придется заплатить здоровьем, капюшон, знаете ли, плохо защищает в январе. Зато он смотрится хорошо. Прямо как в фильмах которые он смотрел в детстве. С плохим переводом, рваной записью, часто упаковки из-под дисков были перепутаны, но так запавших в душу. Абсолютно-стандартные фильмы по пацанов из гетто читающих рэп на ступеньках и крутящих брейкданс на картонках. Но! Ходящих везде и всегда в капюшонах, ну, точнее, самые крутые всегда и везде ходили в капюшонах. А Арфо хотел быть именно таким. Да даже его кличка теперь стала его именем. Только редкие друзья знают как его по паспорту. И полицейские, вой сирен которых зазвучал в отдалении и приближался.

Арфо в секунду отпрянул от своего творения и развернувшись, в противоположную сторону от звуков, хотел начать бежать, но остановился сделав один единственный рывок.

Снега более не было, как и льда, как и рисунка по правую руку. Все вмиг исчезло и обернулось… той странной картиной которую некогда тут же видела женщина по имени Тимия. Балконы со свисающей одежды тут и там – исчезли, а на их месте образовались дыры залепленные, будто наспех, дешевым и разваливающимся цементом. Но и звук сирен исчез в мгновение. Тут не было звука. Не гудел старый кондиционер из офиса на первом этаже, не звучала тихая музыка из окна старика вечно забывшего выключить телевизор на ночь, не было и лая что доставал Арфо по началу. Тут была абсолютная тишина. И только звук сочащийся крови по венам в висках хоть как-то разбавлял атмосферу смерти.

Он постарался сделать шаг, но его ноги не слушались. Он стоял в оцепенении и разглядывал собственную галлюцинацию.

Последний раз так было три года назад, когда он съел те маленькие грибочки от Карла. Его сильно штормило, после – рвало. Но это не было похожим на ТОТ мир был галлюцинацией и даже будучи в том состоянии это можно было понять. Мозг, где-то в отдалении, говорил тогда что это скоро все закончится и вот, мол, порадуйся – ведь мир этот не настоящий, а реальность продолжит существовать и завтра , и послезавтра. Но сейчас, смотря на здания что некогда рвали небосвод на горизонте, а теперь разрушаются под собственным весом и вновь вырастают как сорняки, мозг говорит что это не может быть выдумкой. Что это реально ровно настолько насколько реален и реальный мир. Поэтому и тело не хочет двигаться. Кровь продолжает стучать в голове, а мышцы сокращаться, но один только шаг будет стоить его жизни. Арфо в пасти монстра реального, а не галлюциногенного.

Страх подкатывает к горлу от одного этого, даже еще не мысли, а обычного образа, зачатка мысли. Комок густой грязи рвётся наружу и парень начинает понимать как же были мелки его проблемы, как же он сам мелок в сравнении с тем зданием на горизонте в вечном разрушении.

И тут сознание стало уходить из его тела. Свет, каким бы тусклым в этом мире он не был, померк и сгущался тьмой в уголках глаз. Он начал задыхаться от возгорающийся паники в сердце и тогда все его мышцы расслабились. Тьма поглотила все и он упал оземь.

Ч2.

Мы называем наш мир “нашим” потому-что только мы на земле имеем разум. Он наш даже со всеми его изъянами в виде природных катастроф, и собственных – экологических. Но что произойдет когда человечество погибнет? Земля, этот каменный шарик в бесконечности таких-же как он – продолжит существовать. Так наш ли этот мир, или нам просто привычно его таким воспринимать? В сущности все наши мечты и амбиции ничто перед глубиной, тишиной, и холодом космоса, а наши, такие дорогие, жизни для него лишь пшык, миг, пыль на безграничном береге из такой же пыли складывающийся в песчинки.

Люди страдают, люди любят, людей пытают и они сами себя убивают, но хоть что то из этого имеет смысл для существа?

Тьма обволакивающая наши тела и наши души после смерти разве это то чего мы можем добиться как раса? Мы погибнем в любом из всевозможных вариантов исхода событий. Время победит как бы мы против него не шли.

Арфо лишь в краткий миг своей жизни, в предстрессовой ситуации смог увидеть всю его жизнь, а для безграничного космоса его настоящая жизнь и есть миг. Но даже и этот миг короче того что испытал паренек увидев настоящий горизонт.

И тела человеческие тоже не идеальны. Мы, как вид, так малы в обычном сравнении с землей даже, что в такие моменты тело просто перестает работать. Происходит короткое замыкание. Пусть все будет сном в его голове. Реальность не хочет показывать себя в голом виде. Пусть все будет сном, ведь снимая одеяния разумности страшен вид понятий.

Но тела человеческие способны привыкать, к примеру, к жаре или холоду. Мы способны, хоть и недолго и в определенных ситуациях, быть стойкими и твердыми. Ему будет холодно в этом сугробе. Его никто не найдет. Пальцы ног еще с неделю будут болеть и будто гореть, но он выживет. Он проснется спустя еще четыре часа. Ему будет холодно, он будет сырой, но он будет живой. Он пройдет по улице и прохожие будут кидать настороженные взгляды, кто-то даже вызовет полицию, но Арфо знает как от них сбежать даже в такой плачевной для тела ситуации. Заход за угол тут, новый угол там, спрятаться в толпе и быть дома. Будет холодно, будет казаться что само солнце светит холодом, но он не спеша дойдет до дома. Вытащит из карман потрепанных джинс ключ и тот застранет. Снова. Такое бывает, ведь живет он не в апартаментах президента, а в старой, доставшийся от государства, комнате. Комнате что стенами давит, а углами рвет. Комнате столь маленькой для его души. Но ключ провернется и он будет дома. Наконец.

Ч3.

Арфо спал под тремя неособо чистыми, но теплыми, пуховыми одеялами. Весь свой короткий трехчасовой сон он дрожал и каждый раз когда его нога вырывалась из-под одеяла он просыпался с криком. Там, за одеялами, было холодней чем в самых холодных морозильных камерах, и он сам, как бы тяжело не было дышать под тонной синтетической шерсти, с головой укутался в них. Три часа казались вечностью, а сон – бредом. Бредом который ты уже никогда в жизни не сможешь насладиться. Что тот сон который был с тобой твои двадцать лет – деяния бога. А этот… был просто бредом. Тут не было ни капли отдыха. Только один и нескончаемо заключенный в вечности больной бред. Тяжело дышать, тяжело двигаться, тяжело думать и тяжело отдыхать.

Ч4.

Арфо мыслил образами абсолютно друг с другом не связанными. События прошлого смешивались с настоящими и все это обильно покрывалось грядущими-желанными. Сумбур, сумятица, бред и бардак вот как он проводил эти 24 часа.

Он видел как мама со слезами на глазах просила прощения.

Как Таня обнимает Вадима и целует его между бровей.

И как он погибает в собственной кровати. Как его находят только спустя неделю-две, ибо всем плевать на него. Как его хоронят в бетонном гробу.

Он вновь проснулся и тяжело дышал. Под одеялом практически не попадает кислород, он дышит собственным углеродом и умирает от него же. Надо выйти наружу, надо вдохнуть свежего воздуха, но так холодно.

Сон волной забирает его обратно в свое царство.

Он выливает целую бутылку дешевого вина в унитаз, поднимается характерный запах который он запомнит на годы и годы вперед.

Впрочем годы проходят, а вино оказывается неплохим напитком.

Он так же как и мать лежит в койке, а врачи сменяют капельницу.