Опасные маршруты

Бродячая тайга полна легенд и волшебных сказок. Каждый таежник знает много случаев чудесного спасения голодавших. В одном месте к заблудившимся золотоискателям явился неземной старик и вывел их из дебрей. В другом – к неудачным охотникам подошел лось с тем, чтобы они убили его и спаслись от голода. Почему бы и теперь не случиться чему-нибудь подобному? Ведь, даже так бывает, что летящий орел роняет из когтей козулю как раз около того, кто ждет пищи…

Разводить костер охотников уже больше не нашлось. Все предпочитали лежать и проявляли жизнедеятельность только при жевании древесной коры, молодых ветвей или травы.

«Есть, есть!» – только и думали все.

Кульбай пытался подбодрить товарищей. Он не только передавал слышанное им от стариков, но и сам пытался сочинять чудесные сказки.

– Хорошо делать – хорошо будет! – закончил свои утешения чистосердечный дикарь.

Голодные люди охотно верили, что чудеса бывают и что сами они не лишены права на чудо, способное спасти им жизнь. Только бы выбраться к людям!

Минул еще тяжелый день. Чуда не проявлялось. Товарищи совсем перестали смотреть друг на друга. Стало заметно проявление подозрительности и чисто животной осторожности. Русские держались теперь отдельной группой, бурят проводил время в безмолвной молитве духам тайги, лежа на спине и перебирая одеревеневшими пальцами уцелевшие четки, а Кульбай одиноко сидел в стороне, еще ожидая чего-то, может быть, чуда…

Но жизнь текла по обычным законам природы. Час за часом тянулся с томительной медленностью, а движение времени отмечалось лишь нарастанием голодной злобы звереющих людей. Ведь пища, в сущности, у них есть на крайний случай. Они теперь ясно чувствуют это и только это…

Снова ночь спустилась над тайгой, снова на бархате неба заискрились звезды. Кругом глубокая тишина и молчание. Кучка умирающих людей совершенно слилась с окружающей тайгой. Но вот, под влиянием ли цепи дум или мук голода, рыжий Захар не вытерпел гнетущего безмолвия и обрушился беспричинными ругательствами на неизвестных виновников.

– Дьяволы окаянные! Бросили в речке провизию, а теперь околевай через них!

Но ему никто не ответил. Это еще больше озлобило недовольного. Он хотел сильнее выругаться, но потом вдруг остановился, охваченный внезапной решимостью поднялся на ноги и, сверкая желтыми белками глаз, обратился ко всем с предложением:

– Вот что, паря! – раздался его злой и настойчивый голос. – Все равно пропадать, так лучше одному, а не всем!.. Бросим жребий!..

Что это значило – всем было понятно.

– Подождем немного, – ответил было один.

– А чего ждать? – еще яростнее крикнул Захар, но тут же, как бы удовлетворив наиболее острое желание, уже спокойно добавил:

– С этим-то можно и повременить до завтра, а только жребий кинем, чтобы знатье было… кому… Как вы?

Никто не возразил. Если в душе кто и не дал согласия, то все равно должен был молчать, так как артельный дух мало имел теперь человеческого. После такого решения все вскочили со своих мест. Немедленно срубили длинный шест и стали мериться: чей верх? Верх вышел Кульбая. Он мгновенно выхватил свой нож и уже замахнулся над собою, но стоявший рядом русский удержал его руку.

– Не спеши… Не помираем еще совсем… может за ночь что будет, – заметил он, поддержанный бурятом.

Остальные молчали. Это были наиболее озверевшие. Глаза их бегали, как у рыси, а у края губ пузырями сбивалась белая пена, сбегавшая по бородам.

Мучительную ночь провел Кульбай, обреченный на убой. И зачем он изменил обычаю отцов, зачем пустился в такое предприятие, как добыча золота? Ведь не страсть к обогащению влекла его. Ему надо было добыть средства на калым для получения милой подруги, Аванди. На несчастье, она дочь зажиточного человека и получить ее дешево нельзя: обидно для достоинства отца. Целый год копил Кульбай этот калым, а тут как раз зашли в улус к ним трое золотоискателей купить провизии. Они сказали, что идут на верное место и согласны взять спутников. Предложением их соблазнился Хонхолдой, предложивший под вьюк свою лошадь, и брат его Базар, знакомый с добычей золота. Соблазнился и он, Кульбай, ради Аванди, а теперь…

Наутро Кульбай решил покончить со своими муками: отсрочки, если и будут предлагать, не брать, и к обеду дать товарищам пищу. Когда солнце вышло из-за хребта, и розовый свет его заиграл на молодых побегах зелени, Кульбай был уже готов. Он отошел в сторону от товарищей, к руслу речки, в долине которой, на склоне горы, они стояли. Там лег на мох среди мелкого кустарника и положил рядом свой охотничий нож.

Он пришел сюда с готовностью без колебаний принести себя в жертву, но теперь, когда минута эта настала, ему почему-то вдруг стало ужасно жалко своей молодой жизни. Он вспомнил Аванди, старуху мать, сестер, свою юрту, которая должна лишиться хозяина, и сердце крепко сжалось. Затем Кульбай представил, как его молодое, сильное и теперь еще тело, чужие голодные люди станут распластывать его же ножом, нетерпеливо отделяя мясо от костей, жарить в огне его сердце… Может быть, станут пить его кровь… Ему стало до боли жутко и страшно. Ведь, это сейчас, через пять минут, даже раньше. Они ждут уже… Нет, нет, он не может, не хочет! Но он все-таки должен умереть или все равно умрет со всеми… Тогда его сердце, глаза съедят черви, а может быть звери или птицы. Всем надо пищу… Кости его звери растащат по тайге. Это так, да, но это не то!..

Уходя, Кульбай сказал товарищам, что крикнет, когда можно будет идти к нему. Его уже никто больше не отговаривал, все теперь нетерпеливо ждали его голоса, как вороны призывного крика на падаль. Этот голос призовет их к жизни, извлечет из поглотившей наполовину могилы и даст жуткую сладость насыщения!..

Но прошел час, другой, а Кульбай все лежал и думал. Не раз уже брал он в руку нож, прикладывал к обнаженной груди, против трепещущего сердца, и снова клал рядом с собою. Если бы теперь кто-нибудь приблизился к нему с целью поторопить, он сумел бы защититься! Но к нему никто не шел, никто не нарушал течения его мыслей, и тунгус лежал, уставившись поблекшими глазами в ясное небо. Если бы он повернулся в сторону и тщательно всмотрелся в кусты, то увидел бы против себя, шагах в десяти, пару воспаленно бегающих глаз Захара. Они жадно и давно уже следили за каждым его движением. Увидел бы клочки рыжей шерсти на мертвенно-бледном человеческом лице, и дуло собственной кремневки. Но он смотрел только в небо и видел только создаваемые его воображением образы и картины. Наконец, мысль Кульбая стала уставать от бесплодных поисков выхода, и озлобление стало охватывать его сильнее и сильнее. В припадке гнева он легко мог решиться на то, на что не хватало решимости в минуты размышления. Еще один приступ, и он уже твердым, решительным движением хватает нож, заносит его над собою, отворачивает голову в сторону и… вооруженная рука его бессильно, как парализованная, падает, а из глаз горячие слезы скатываются одна за другой… С противоположного берега речки, из кустов ерника, пытливо смотрят на него милые, кроткие глаза ручного оленя-подростка. Кульбай плачет теперь, как ребенок, хотя не знает еще наверное, сон это или действительность?

Но это была прекрасная действительность. Через минуту он услышал уже гулкий звон бубенцов, которые надевают на оленьи шеи.

Быстро, едва владея собой, вскочил он на ноги и каким-то диким, самому ему незнакомым голосом, закричал:

– Эй!.. Здесь люди голодают!..

Звон бубенцов замолк. Он повторил окрик и через минуту услышал, как медный гул усилился и стал расти. Это был колокольный звон воскресения из мертвых. Он был спасен…

В детском нетерпении, Кульбай бросился к товарищам, но те также знали уже, в чем дело, и теперь не решались взглянуть ему в глаза. А он готов был всех обнимать и всем кричать о своем счастье…

Когда была раскинута юрта, и голодная компания пила настоящий горячий чай, оленеводы рассказали, что послал их на помощь к ним вернувшийся верховой бурят, который тоже помирал от голода. И вот они шли теперь разыскивать их и нашли…

Ни о ночной жеребьевке, ни об утреннем приготовлении к страшному пиру людоедов – никто не обмолвился ни словом…

Мартин Редклиф

«Охранитель долины»

Я собирался было приобрести ферму близ Эдмонтона в Альберте, уже дал за нее задаток, но скоро все бросил. Я любил уединение, а это место мне показалось недостаточно уединенным; и вот, я постепенно стал двигаться на север и, наконец, достиг маленького поселка, известного среди его немногих обитателей под названием «Мускусный Бык».

Тут ютились изыскатели рудничных богатств и трапперы. Лежало поселение близ подножия одного отрога Скалистых гор и на самой окраине неизведанных северных пустынь. Здесь кончались всякие признаки цивилизации, и это нравилось мне. Местные жители тоже меня очень интересовали. Они рассказывали о тысячемильных путешествиях на собаках, о голоде в степях, о трапперах, пропавших без вести, об изобильных охотах на лосей и мускусных быков.

Иногда в их фразах звучали намеки на мрачные трагедии.

– Хоронить? В грунте, промерзшем на глубину шести футов и жестком, как железо? – слышались обрывки рассказов. – Дудки! Я положил тело на ветви сосны, чтобы спасти его от зверей, и не успел пройти и мили, как услышал волчий вой.

И все толки кончались упоминанием о Длинном Джеке, герое северных пустынь. Неутомимо говорили трапперы о его переходах, опасностях, которым он подвергался, и нередко высказывали предположения о том, что делал он в данное время.

Раз вечером, вернувшись с охоты на диких гусей (они перезимовали в долине Миссисипи, и теперь тянулись на север), я заметил движение в нашем поселке, и сразу увидел высокую фигуру человека, прислонившегося к бревенчатой стене единственного кабачка в «Мускусном Быке». Он стоял и курил с удовольствием путешественника, который был долго лишен этого развлечения. И по взглядам окружающих я сразу понял, что передо мной Длинный Джек.

К этому времени я уже свыкся с обычаями местных жителей, и потому не вмешался в разговор, а сел на соседнюю скамейку, зажег трубку и стал ждать.

Я чувствовал, что Длинный Джек внимательно присматривается ко мне… Наконец, он вынул трубку изо рта и спросил поразившим меня тоном образованного человека:

– Я думаю, вы учились в Кембридже?

– Да, – ответил я. – Впрочем, я пробыл в университете всего только год.

– На шесть месяцев дольше меня, – ответил он.

Мы больше не разговаривали. Я инстинктивно чувствовал, что мой новый знакомый не расположен к беседе. Впрочем, покурив с полчаса, Длинный Джек снова заговорил:

– Не хотите ли поужинать со мной? – и он замолчал, точно желая узнать мое имя.

– Мазен, – договорил я. – Благодарю и принимаю предложение с удовольствием.

– Моя фамилия Лессельс, – почти шепотом сказал Длинный Джек. – Но прошу вас, не называйте меня здесь по имени. Выше пятьдесят пятого градуса северной широты – я Длинный Джек и только. Я очень рад, что узнал вас, Мазен: приятно встретить человека из Кембриджа.

Во время ужина Лессельс спросил, зачем я живу в этой дикой глуши.

– Сам не знаю, – был мой ответ. – Я приехал сюда отчасти ради охоты, отчасти, желая попытаться найти удобный случай нажить деньги.