Ким

Во тьме ему послышались отзвуки смеха. Смеялся не неженка – товарищ его по комнате, потому что тот плакал. Ким возвысил голос и громко крикнул:

– Лурган-сахиб! О, Лурган-сахиб! Это по приказанию твой слуга не разговаривает со мной?

– Да, по приказанию, – ответил голос позади Кима. Он вздрогнул.

– Хорошо. Но помни, – пробормотал он, укладываясь на одеяло, – я отколочу тебя утром. Я не люблю индусов.

Ночь прошла невесело. Комната была полна голосов и музыки. Ким просыпался два раза, потому что кто-то назвал его по имени. Во второй раз он отправился на поиски и кончил тем, что разбил себе нос о какой-то ящик, который говорит на человеческом языке, но с нечеловеческим акцентом. Ящик этот, по-видимому, заканчивался жестяной трубой и соединялся проволоками с ящиком меньших размеров, стоявшим на полу, насколько мог судить Ким, ощупав этот странный предмет. А голос, очень грубый и громкий, вылетал из трубы. Ким почесал нос и пришел в ярость, думая, по обыкновению, на индусском языке.

«Это было бы хорошо для нищего с базара, но я сахиб и сын сахиба и – что еще более важно – ученик школы в Нуклао. Да, – тут он перешел на английский, – ученик школы св. Ксаверия. Пусть лопнут глаза мистера Лургана! Это какая-нибудь машина вроде швейной. О, это славная штука с его стороны – но нас, из Лукнова, не испугаешь. Нет! – Он снова перешел на индусский язык. – Однако что он выиграет от этого? Он только торговец, и я, наверно, в его лавке. А Крейтон-сахиб – полковник, и я думаю, он отдал приказание проделать все это. Как я отколочу утром этого индуса!.. Это что такое?»

Из ящика с трубой лился целый поток такой отборной ругани, какой не слыхивал и Ким. От этой ругани, произносимой высоким, равнодушным голосом, у Кима на мгновение встали дыбом короткие волосы на затылке. Когда замолк этот противный голос, Ким несколько успокоился, услышав тихий шум, похожий на шум швейной машины.

– Замолчи! – крикнул он на индусском языке и снова услышал прерывистый смех. Он принял решение. – Замолчи – или я разобью тебе голову.

Ящик не обратил внимания на его слова. Ким изо всех сил толкнул ящик, и что-то щелкнуло. Очевидно, то поднялась крышка. Если там внутри сидел дьявол, то теперь ему как раз время показаться. Ким чихнул, подумав, что так пахнут швейные машины на базаре. Он выгонит этого шайтана. Он скинул куртку и бросил ее в отверстие ящика. Что-то длинное и круглое подалось под давлением, раздался шум, и голос умолк, как обычно смолкают голоса, если бросить куртку на тройной подкладке на восковой цилиндр и валы, приводящие в действие дорогой фонограф.

Остальное время ночи Ким спал спокойно.

Утром он проснулся и почувствовал, что Лурган-сахиб смотрит на него.

– О-о! – сказал Ким, твердо решивший держать себя сахибом. – Тут ночью какой-то ящик говорил мне дерзости. Я остановил его. Это ваш ящик?

Лурган-сахиб протянул ему руку.

– Пожмите мне руку, О'Хара, – сказал он. – Да, это был мой ящик. Я держу такие вещи, потому что мои друзья раджи любят их. Этот сломан теперь, но он был относительно дешев. Да, мои друзья раджи любят игрушки, и я, иногда, люблю их.

Ким искоса взглянул на него. Он был сахиб по одежде, но акцент, с которым он говорил на языке урду, интонация его английских фраз показывали, что он не имеет ничего общего с сахибами. Он, по-видимому, понял, что происходит в уме мальчика раньше, чем тот открыл рот, и не старался давать объяснений, как это делал отец Виктор и учителя в школе. Лучше всего было то, что он обращался с Кимом, как со своим братом-азиатом.

– Жалею, что вы не можете побить сегодня моего мальчишку. Он говорит, что заколет вас ножом или отравит. Он ревнует, и потому я поставил его в угол и не буду говорить с ним сегодня. Он только что пытался убить меня. Вы должны помочь мне приготовить завтрак. Он слишком ревнует, чтобы на него можно было положиться в данное время.

Настоящий сахиб, приехавший из Англии, поднял бы шум в таком случае. Лурган-сахиб говорил так же спокойно, как и Махбуб Али рассказывал о своих делишках на севере. Задняя веранда магазина была выстроена на склоне горы так, что с нее были видны колпаки над печными трубами у соседей, как это всегда бывает в Симле. Лавка очаровала Кима даже более, чем чисто персидские блюда, собственноручно приготовленные Лурганом-сахибом. Музей в Лагоре был больше, но тут было собрано больше чудес – заколдованные кинжалы и колеса с молитвами из Тибета, бирюзовые и янтарные ожерелья; браслеты из зеленого нефрита; палочки ладона в кувшинах, покрытых необработанными гранатами, знакомые уже Киму дьявольские маски и стена, убранная драпировками синего павлиньего цвета; золоченые фигуры Будды и маленькие переносные лакированные алтари; русские самовары с бирюзой на крышке; тонкие фарфоровые сервизы в оригинальных восьмиугольных камышовых ящиках; распятия из пожелтевшей слоновой кости («Кто мог бы подумать, что они из Японии?» – говорил Лурган-сахиб); пыльные тюки ковров, отвратительно пахнувшие, засунутые за разорванные, источенные червями ширмы, различные геометрические фигуры, персидские кувшины для омовения рук после еды; курильницы для благовоний из желтой меди не китайской и не персидской работы с изображениями бегающих дьяволов; потускневшие серебряные пояса, свертывавшиеся, как сырая кожа; головные булавки из нефрита, слоновой кости и халцедона; оружие различного сорта и вида и тысячи других редкостей – все это лежало в ящиках грудами или было просто брошено в комнате; пустое место оставалось только вокруг расшатанного деревянного стола, на котором работал Лурган-сахиб.

– Это все пустяки, – сказал хозяин, следя за направлением взгляда Кима. – Я покупаю их, потому что люблю красивые вещи, а иногда и продаю – если мне понравится покупатель. Моя работа на столе именно в таком роде.

Работа сверкала при утреннем свете красным, голубым, зеленым сиянием, среди которого вспыхивали то тут, то там бледно-голубые соблазнительные искорки бриллиантов. Ким смотрел широко раскрытыми глазами.

– О, эти камни вполне здоровы. Им не повредит побыть на солнце. К тому же они дешевы. Другое дело больные камни. – Он положил груду новых камней на тарелку Кима. – Только я могу вылечить больную жемчужину и возвратить бирюзе голубой цвет. Опалы иное дело – каждый дурак может вылечить опал. Но излечить больную жемчужину могу только я. Предположим, что я умер! Тогда никого не будет… О, нет! Ты ничего не можешь сделать с драгоценными камнями. Достаточно, если ты поймешь что-нибудь относительно бирюзы – со временем.

Он прошел на другой конец веранды, чтобы наполнить тяжелый, скважистый глиняный кувшин водой из фильтра.

– Хочешь пить?

Ким кивнул головой. Лурган-сахиб, стоя в пятнадцати футах от мальчика, положил одну руку на кувшин. В следующее мгновение кувшин стоял у локтя Кима, наполненный почти до краев – только маленькая складка на белой скатерти обозначала место, по которому он проскользнул.

– Уф! – сказал Ким в полном изумлении. – Это волшебство.

По улыбке Лургана-сахиба видно было, что комплимент пришелся ему по сердцу.

– Брось его назад.

– Он разобьется.

– Я говорю, брось.

Ким толкнул кувшин как попало. Он упал и с треском разбился на пятьдесят кусков. Вода протекла в щели пола веранды.

– Я говорил, что он разобьется.

– Все равно. Взгляни на него. Взгляни на самый большой кусок.

Кусок этот лежал на полу; в изгибе его виднелась капля воды, придававшая ему вид звезды. Ким посмотрел внимательно; Лурган-сахиб слегка положил руку на затылок мальчика, погладил его раза два-три и шепнул:

– Смотри! Он оживет, кусок за куском. Сначала большой кусок соединится с двумя другими справа и слева… Смотри!

Ким не повернул бы головы, если бы даже от этого зависела его жизнь! Легкое прикосновение держало его словно в оковах, кровь приятно переливалась в его теле. На том месте, где были три куска, лежал один большой, а над ним виднелось смутное очертание всего сосуда. Через это очертание он мог видеть веранду, но с каждым ударом пульса оно становилось плотнее и темнее.

А между тем как медленно возвращалось сознание! Кувшин был разбит на его глазах. Другая волна, словно огонь, пробежала по затылку Кима, когда Лурган-сахиб двинул рукой.

– Взгляни. Он принимает прежний вид, – сказал Лурган-сахиб.

До сих пор Ким думал по-индусски, но его охватила дрожь и с усилием, похожим на то, которое делает пловец, преследуемый акулами, чтобы выпрыгнуть из воды, его ум вынырнул из поглощавшей его тьмы и нашел приют в таблице умножения на английском языке!

– Взгляни! Он принимает прежний вид, – шепнул Лурган-сахиб.

Кувшин разбился на пятьдесят кусков, а дважды три – шесть, трижды три – девять, четырежды три – двенадцать. Он с отчаянием держался за повторение таблицы. Смутное очертание кувшина рассеялось, как туман, после того, как он протер глаза. Перед ним были разбитые черепки. Пролитая вода высыхала на солнце, а сквозь щели веранды виднелась внизу белая стена дома, а трижды двенадцать – тридцать шесть!

– Взгляни! Принимает он свой прежний вид? – спросил Лурган-сахиб.

– Но он разбит, разбит, – задыхаясь, проговорил Ким. Лурган-сахиб тихонько бормотал что-то про себя. Ким отдернул голову. – Взгляни! Он лежит такой же разбитый, как был.

– Такой же, как был, – сказал Лурган, пристально наблюдая за Кимом. Мальчик тер себе затылок. – Но ты первый из многих, кому я показывал, увидел это. – Он отер свой широкий лоб.

– Что, это также было волшебство? – подозрительно спросил Ким. Кровь не шумела больше у него в висках. Он чувствовал себя необыкновенно бдительным.

– Нет, это не было волшебство. Это было только желание увидеть, нет ли недостатков в драгоценном камне. Иногда прекрасные драгоценности разлетаются на куски, если человек держит их в руке и не знает, как нужно обращаться с ними. Поэтому надо быть осторожным, прежде чем начинать отделывать их. Скажи мне, ты видел снова целый кувшин?

– Некоторое время. Он вырастал из земли, словно цветок.

– А что ты тогда сделал? Я хочу сказать, что ты подумал?

– О-а! Я знал, что он разбит, и потому, вероятно, и думал про это… И ведь он был разбит на самом деле!..

– Гм! Кто-нибудь проделывал над тобой раньше такое волшебство?

– Если бы проделывал, – сказал Ким, – неужели ты думаешь, что я позволил бы сделать это теперь? Я убежал бы.

– А теперь ты не боишься?