Древний Рим. Имена удовольствий

И теперь великие достоинства моей скромной особы обсуждают чуть ли не во дворце императора, ходят слухи, что, на самом-то деле, я – царица малочисленного древнего народа в изгнании и веду свой род едва ли не от самих Богов. Какая прелесть!

Этот Астепион умел болтать не хуже меня, и даже гораздо заковыристей, а под конец своего монолога вдруг вкрадчиво попросил продать ему Элиава. Я заглянула в страдающие глаза молодого грека и моментально приняла решение:

– Дорогой мой, Элиав, пойдем-ка, подпишем декларацию о твоей свободе, восстановим маленькую справедливость. Отныне ты сам по себе и никто тебя эксплуатировать не может. Будешь меня за это пускать на свои премьеры бесплатно.

Моя скромность трещала по швам от натиска еще одного красноречивого юноши, парень был благодарен и счастлив до слез. Ему не плохо жилось с нами, но раб, он и во дворце раб, а теперь Элиав станет моим вольноотпущенником, почти полноправным гражданином Рима.

Через полчаса мы уже были рядом с Базиликой Правосудия, зашли к местному адвокату и тут выяснилось, что у меня нет денег для уплаты небольшой пошлины и вознаграждения «юристу». Какое счастье иметь под рукой богатых рабов! Кромих с Элиавом вывернули свои «карманы» и в складчину собрали необходимую сумму денариев. Итак, талантливый грек свободен, а я теперь владею лишь Мапроником и, чувствую, что этот крест будет висеть на моей доброй шее еще долгие годы.

Элиав торопился обрадовать свою Аннею, кажется, у них, все серьезно. Я от души пожелала парню всяческих благ, попросила не забывать прежнюю госпожу и навещать нас, как можно чаще. Элиав задался целью поскорее накопить денег, чтобы выкупить у Каррона свою голубоглазую подружку. Я бы им, конечно, помогла, да вот ничего просить у консула не хочу.

И отказаться от помощи малодушно не могу – нас все это время кормят из его дома. А я за обе щеки уплетаю всякие вкусности вроде цесарок по-этрусски и телятины, жареной кусками по-самнитски, менатской ветчины и гусиной печенки с берегов Дуная. Я утешаю свою совесть тем, что это предназначалось для Кромиха, он же дан мне на время, его-то Каррон точно обязан кормить. Но Кромих равнодушен к финикам, засахаренным в меду и керкирским лимонам… зато сладкое изюмное вино с Крита мы всегда выпивали вместе.

– За Родину… и за Рим, приютивший скитальцев.

* * *

Прошло еще несколько дней. От скуки я выпросила у Игара немного монет и купила краски. Сама разрисую стены своей мрачноватой комнатушки, уже придумала, что изображу – русские березки и пару елочек. Да, и еще пенек, обросший мхом и непременно огромный папоротник рядом. Пусть потом археологи эти фрески обнаружат и удивятся, может, еще понаписать чего, вроде – привет потомкам, я из России, век двадцать первый, машина времени сломалась… Наверно, лишнее, а хочется порой пошутить.

Кромих мне помогал, ему тоже было скучно. Ну, разумеется, я попробовала и у него взять интервью, но вышла одна морока. Все мои вопросы нубийца почему-то дико смешили, он вовсе перестал на них отвечать и вместо этого запел песню на чужом языке. А я стала подпевать ему в тон: «Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла…»

Вот это было зрелище!

– Кромих, ты хочешь домой?

– Я не знаю, госпожа, я тут привык. Господин спас мою жизнь, и я буду служить ему до последнего вздоха. И тебе тоже.

Вот это, наверно, и есть настоящая преданность. "До последнего вздоха…"

– А я-то здесь при чем?

– Ты женщина моего Господина. Он скоро вернется к тебе.

– Это вряд ли… Он на меня сердит.

Кромих опять улыбался и качал головой, а потом с самым серьезным видом принялся подрисовывать рядом с моей русской елочкой что-то смутно похожее на пальму. Я не стала ему мешать. Остановила, лишь когда под пальмой появилось нечто, смахивающее на крокодила. Это было уж слишком, мне еще спать в этой комнате, не надо мне зубастых рептилий под боком.

А по вечерам, когда солнце стремительно опускалось за горизонт, я долго качалась на качелях, что представляли собой гамак, усовершенствованный Кромихом. Спокойные это были часы незадолго до заката… Мапроник, по обыкновению, уже дрых где-то в ореховых кустах, нубиец сидел прямо на траве рядом с качелями и гудел свои африканские мантры, а я следила взглядом за темнеющим небом и думала всякую чепуху. Конечно, о сыне гордого Рима и еще о нем – диком, гордом фракийце…

Наверно, до конца дней своих не забуду его блестящие карие глаза, в глубине которых прячется боль, его прикосновения – то ласковые, но настойчивые. Я хотела бы стереть из памяти ночь в беседке, увитой плющом, но как это сделать? Боги, сохраните ему жизнь! Пусть он найдет свое счастье, я не желаю ему зла. Но если… если Гай привезет мне его голову, я начну ненавидеть соседа и неудавшегося жениха.

– Господин!

Я открыла глаза, очнувшись от невеселых дум, и рассеянно посмотрела на Кромиха. Кого он зовет? Какой еще господин?

Нубиец уже был на ногах и широко улыбался, показывая куда-то за мою спину. Я тотчас обернулась и увидела Гая. Он стоял у стены, в нескольких шагах от моих качелей и смотрел на меня так, словно видел впервые, настороженно и немного свысока.

– Здравствуй, Наталия.

Ох, уж мне эти римские церемонии…

– Здравствуй, консул Гай Марий Каррон. Давно ли ты в Риме?

– Я вернулся еще до полудня, но лишь сейчас, завершив все дела, смог войти наконец в свой дом. Почему я тебя там не встретил, Наталия?

Начинается… Я обреченно склонила голову и повалилась на плетеное сиденье качели. Ну, что же, давай, поговорим, любимый.

– Ты сам сказал, что видеть меня не хочешь. В таком случае, зачем мне жить у тебя? Мне и мой домик нравится, спасибо, ведь это благодаря тебе я обрела здесь уютное гнездышко.

– Ты обещала расплачиваться за него всю жизнь или уже забыла свое слово?

– Так ты пришел взыскать с меня долги? Ну, знаешь ли…

Я спрыгнула с качелей вне себя от возмущения. Какая наглость! Явился ко мне с такими запросами. Не позволю над собой издеваться.

– Забирай! Все забирай, ничего твоего мне не надо! Я голой на улицу выйду, чтобы никто не сказал, что я что-то от тебя поимела, хотя нет… мне Оливия платье дарила, вот только его и возьму. Сейчас же уйду, все равно куда, дом тебе оставлю. И не смей меня ни в чем упрекать, слышишь? Никогда тебе не прощу, как ты сказал тогда – «моего ребенка», а если и был ребенок, так «наш», и мой тоже, ясно тебе?

Мне тоже было больно и плохо, если бы я хоть на миг догадывалась, что стану мамой, никуда бы не рванула из дома. А я хотела к тебе, видеть тебя хотела, я волновалась… А ты только о себе и думаешь, о своих удовольствиях и мечтах. А, что у меня в душе делается, тебе все равно? Ты грубый, бесчувственный… нет, не подходи даже, не трогай меня, пусти. Кромих, ты обязан меня защищать, Кромих… что ты стоишь, дубина, останови его!

– Но он же Господин, я не могу!

Обойдя ухмыляющегося нубийца, Каррон схватил меня в объятия и приподнял над землей. Его синие глаза смотрели сурово, но в них не было злости или презрения, только холодная решимость.

Я продолжала протестовать, задыхаясь от горечи и обиды:

– Пусти!

– Я не умею красиво говорить…

– Это заметно!

– Скажу лишь одно – ты мне нужна. Я люблю тебя и никуда не отпущу, никому не отдам. Я не хотел тебя обижать, не хотел, чтобы ты страдала, но когда Аттикс поведал о ребенке, я чуть разум не потерял от горя. И просто обезумел, когда представил тебя ночью с этим… Я желал одного, добраться до фракийца и растерзать его на твоих глазах. Я готов был рыть землю, чтобы найти его след, но он ускользнул. Мне так хотелось вернуться к тебе, успокоить, прижать к груди, но разве я мог… Сначала я должен был отомстить за нас.

– Я понимаю тебя, но пойми и ты – Дакос меня спас, защитил от своих людей, а потом показал дорогу к солдатам. Если бы не он, меня бы точно замучили, я бы не пережила той ночи.

– По твоему, я благодарить его должен?! – взревел Каррон.

– Послушай, – мягко продолжила я. – Он мог меня убить. Но я жива. И больше не желаю говорить о других людях. Не хочешь меня видеть – пожалуйста, иди в свой дом и отдыхай от долгого похода. Почивай на лаврах. Ты – герой, тебе весь Рим рукоплещет. А я уж как-нибудь…

– Присмотрела себе нового спонсора? – сквозь зубы процедил Каррон.

– Ты – что, болен? Когда бы я успела? Кромих с меня глаз не спускает.

– Конечно, я же ему приказал!

– Я вижу, что ты очень несдержанный, нервный, импульсивный человек, Гай Марий! Прежде, я думала о тебе иначе. Ты казался спокойным и рассудительным, я таким тебя и полюбила, но как ты сейчас себя показал… Видят Боги, я начинаю тебя бояться!

После этих слов он медленно ослабил хватку и вернул мои ноги на землю. На лице Гая промелькнуло беспокойство, а вот я чувствовала свою полнейшую правоту. Лучше на берегу договориться, раз и навсегда, а то, и правда, запрет меня в доме без права голоса, как наложницу, а мне это надо?