На районе

– Ибрагим, пойдем, я отведу тебя в теплый дом к одной очень доброй тетеньке. Там ты согреешься, накормим тебя и начнем искать твоих маму и папу, а?

– Мне нельзя.

– Что значит «нельзя»? Родители сказали ждать здесь?

– Нет. Просто нельзя.

– Ну, глупости, – говорю прямо как моя мама.

Но она бы знала, что делать. А я только беспомощно смотрю в эти большие знакомые глаза.

– Ничего не глупости, я не глупый. Айше говорит, я очень умный. А ей семь, и она все понимает.

– Айше – твоя сестра?

Откуда-то точно знаю, что да, сестра. Мальчишка кивает. И я усаживаюсь в снег, голову ломит от боли и еще больше от нелепости происходящего.

– Пойдем со мной, – все-таки пытаюсь выманить мальчика в тепло чужого дома, чтобы там, под электрическим светом, вне ошалелости этой белой пустыни, удостовериться: я в своем уме.

– Не-а!

Паренек шагает назад, натыкается на скамейку и быстро-быстро проползает под ней. Кидаюсь следом, но за скамейкой уже никого нет. Только в снегу лежит моя куртка, холодной зеленой кучкой. А мальчика и след простыл.

Смотрю под скамьей, обхожу деревья, потом уже остервенело бегаю по парку, кричу, как дурак:

– Ибрагим! Ибрагим!

На третьем круге наконец доходит: снежная пустыня играет со мной. Выбираюсь из парка. Тут уже рукой подать. Тетя Нафиса счастлива видеть меня. Отдаю книгу, тете хватает выдержки не выказать удивления. Анатомический справочник приземляется на тумбу в прихожей – и останется там, подозреваю, на веки вечные.

– Ох, как крутит, как крутит! Так уж никто из наших детей на улицу не пускает. Пусть снежок-то осядет. Вот тогда и погулять будет можно. Правильно говорю?

В прихожей топчется и Зейнаб. Смотрит на меня, потом на маму и закатывает глаза. Улыбаюсь.

Когда мы остаемся одни, спрашивает:

– А ты чего с курткой в руках пришел? Холодно же.

– Да снял возле дома, – вру я.

– Понятно.

Зейнаб ничуть мне не верит, но не допытывается. Она и в детстве в душу никому никогда не лезла. Потому мы дружили. Это была спокойная, молчаливая дружба, о которой не жалею, по которой скучаю.

– Все-таки допекла тебя тетя Айше, да? – подкалывает меня Зейнаб.

– Да, мама хорошо знает, чего хочет, – отвечаю, ничуть не обидевшись.

– А ты знаешь?

Вспоминаю про мальчишку, замерзавшего в снегу. И не могу выдавить из себя ни слова. Что со мной происходит? Чего я хочу? Мы сидим с Зейнаб молча в гостиной. И нам не нужны слова.

Когда метель успокаивается, я собираюсь домой.

Подруга провожает меня, а на пороге говорит:

– Я скучаю по нашей дружбе, Ибрагим. Ты можешь приходить к нам, как в детстве. Ничего не изменилось, ты же знаешь.

И это действительно то, что я знаю совершенно точно. Моя отправная точка, моя опора.

– Я приду.

Вечером на обновленной белой кухне нашего теплого, счастливого дома спрашиваю у мамы:

– Моего дядю звали Ибрагим и у него на носу была родинка, совсем как у меня?

От неожиданности мама садится на скамью возле обеденного стола. Мы всегда усаживаемся, когда огорошены и удивлены, – это семейное.

– Откуда ты знаешь? Я не рассказывала, – качает головой, потом добавляет, как будто очнувшись: – В старом альбоме посмотрел? Да, в детстве ты был очень похож на своего дядю.

Пока мама улыбается, я начинаю понимать, почему бабушка всегда любила меня больше всех остальных внуков, а дедушка часто загадочно молчал.

– Мам, и какой сегодня день, черный или белый, а? Мама смотрит в окно и молчит.

Тетя Крыса

Всякий раз, когда собираюсь в родительский дом в оазисе Джельфа, вижу бело-песчаные домики, представляю, как встретит меня отец, усмехаясь из-под пышных усов, как встретит мать и какими причитаниями. Младшие брат и сестра бросятся ко мне и начнут кричать: «Карим приехал!» Солнце будет припекать. Ветер дуть. Отец укажет на дверь дома, и мы все вместе пройдем внутрь. В темноте коридора я поцелую руку матери. Может, потреплю малыша Мансура по волосам. И заноет что-то, и захочется прижаться к зернистой прохладной стене, чтобы прикрыть глаза на минуту и вспоминать, вспоминать. И ты когда-нибудь почувствуешь это, мой маленький Али. Так что держи глаза широко открытыми, не закрывай уши руками, будь внимательным и чутким. Запоминай. Все проходит. И проходит быстро.

Не скажу, что очень счастливым было мое детство. Шесть братьев и сестер. И на всех у матери не хватало сил и времени. Жаловаться, впрочем, не могу. Мы с друзьями дурачились порою так, что хоть домой не приходи. И плоды граната воровали в доме богатого дяди Заида, и в озере купались, в том, на дне которого растут острые каменные иглы. А однажды подарил мне старший брат крысенка. Уж не знаю, где он его нашел. Тот был маленький, беспомощный, отвратительный розовый комочек, но мне понравился, ибо что я тогда знал об играх и игрушках? Самой любимой моей игрушкой был камешек с дырочкой, который я во дворе нашел. А тут живое – копошится, ползает по руке, тычется мокрым носом, ищет мамку, что ли, усиками щекочет. Забавно.

И видел это приятель мой. Мальчик из богатой большой семьи. Глупый он был, жадный. Сразу просить стал: «Карим, отдай мне крысенка!» «Еще чего!» – отвечал я. Отдать крысенка! Как же расстаться с таким милым существом? Но не унимался тот мальчик и просил все настойчивее и настойчивее. А потом стал деньги предлагать за крысенка. Была у меня эта слабость в детстве – больше всего на свете любил я деньги, желал денег, молился на них. Наверное, потому что не было их у меня. А ведь всегда безумно хочется иметь то, что тебе никак не может быть доступно. А потому подумал я о предложении моего приятеля немного и согласился. Тот не поскупился, большую цену назначил. Целую тысячу динаров. А где такие деньги взять пацану? Конечно, у своего богатого папаши стащил! Но не приходилось мне тогда над тонкостями раздумывать.

На следующее утро пришел он ко мне и деньги притащил, а я ему крысенка в старой шляпе отдал. Тот обрадовался. Вот дурачина. И к себе побежал. Да зачем же крысенка покупать, ежели в любом амбаре их хоть ведром черпай?! Но глупый он был, глупый.

А я оделся тут же покрасивее и в город побежал – деньги тратить. Чувствовал, что ли: деньги, доставшиеся таким образом, долго не продержатся в кармане. К середине дня почти половину потратил. На сласти, на развлечения всякие… И вот уже не знаю, куда остальные деньги девать. Сижу в парке на скамейке, палочкой по песку вычерчиваю. А тут смотрю – папа мой ко мне идет. Нашел как-то.

Серьезный такой. Испугался я, вспомнил про крысенка. Думаю: «Что-то сейчас будет».

Отец просто подсаживается ко мне и тихо произносит:

– Плачет жена моя, убивается, сын. Говорит мне, что ты своего брата продал за тысячу динаров незнакомому мальчику.

– Про какую жену ты говоришь, папа?

– Про вторую мою жену, твою тетю крысу. Ты ли не отнял у нее крысенка, сынка ее? Ты ли не продал его мальчику за тысячу динаров?

И смотрю я на отца такими вот круглыми глазами, прямо как ты на меня сейчас, Али. И понять не могу, как это можно быть женатым на крысе, да еще быть отцом крысенка.

«Шутит отец мой, что ли?» – думаю про себя. А сам боюсь на него глаза поднять, вдруг сердится. А потом смотрю – нет. Отец мой спокойно и так чуть печально рассказывает про свою вторую жену – и про то, какая она умница, и как вкусно курицу готовит, и как за всеми делами в амбаре следит прилежно. Уж я и не знал, что думать.