Великое расширение

Липкий от пота, А Боонь растянулся на спине и уставился в слепящее небо. Он думал про остров. Возможно, Па, Дядя и все остальные сейчас там. Он представил себе побережье, совсем как это, с мангровыми зарослями в густой морской грязи. Широкие насыпи белого песка, которые обжигают босые ступни, но не жесткие обезьяньи лапы. Представил, как обезьяны с любопытством подходят к Па и остальным мужчинам, когда те вытащат лодку на берег. А может, их там встретят оранг-лауты, настоящие морские люди, когда-то населявшие местные острова, но вытесненные ан мо в Джохор.

Сами Ли тоже жили на острове, но намного крупнее. Их остров носил множество названий: Тумасик, Пулау Уджонг, Наньянг, Синцзяпо, Сингапура, Сингапур – все зависело от того, кого и когда спросить.

Когда Ма спрашивали о размерах их острова, отвечала она непонятно. Иногда – что он в десять раз больше их кампонга, иногда – что хоть целый день кати на велосипеде от одного берега, все равно до другого не доедешь. Бооню никогда не приходило в голову, что Ма, возможно, просто не знает ответа.

Сам же А Боонь знал вот что: их кампонг находится на юго-восточном берегу территории, которую называют Сингапуром – одна из четырех крупных деревень возле самых рыбных мест побережья. Два кампонга китайские, живут там в основном китайцы хоккьен, давно живут, с самого начала века. Другие два кампонга – малайские, они еще старше. Раньше здесь жили рыбаки, которые научили первых китайских переселенцев строить из мангровых деревьев лодки, ставить плетеные ротанговые ловушки для крабов, сушить на солнце креветок и растирать их в балачан[7 - Ферментированная паста из креветок.]. Из уважения к соседям лишь несколько семей в кампонге Бооня держали свиней, да и то не выпускали их из загона.

Почти все жители их кампонга родились в Сингапуре. Ма и Па тоже выросли тут, и родители Па, и отец Ма. Только ее мать прибыла на корабле с Материка – ее привели сюда засуха и бедность. Впрочем, сейчас все они умерли. Боонь застал лишь мать Па – правда, он был тогда совсем маленький и не запомнил ее.

А Боонь старательно запоминал все эти факты, хотя и не знал ни что такое засуха, ни какой смысл взрослые вкладывают в слово “Материк”. В его представлении это место находилось где-то очень далеко, а жили там одни китайцы. Он считал, что помнить – очень важно. Особенно же его успокаивало воспоминание о том, как ровно год назад мама сказала ему, что невеста его обязательно должна быть из хоккьен, и желательно, чтобы не с Материка, а, как и он сам, выросла в Наньяне. Тогда А Бооню было шесть лет, и он поместил этот наказ в тот отсек памяти, который отвечал за будущее.

Вернулась лодка поздно. Солнце едва выглядывало из-за горизонта.

Что же расскажут взрослые? Они целый вечер пропадали. От предвкушения у Бооня свело желудок. Мальчик бросился на берег, шлепая босыми ногами по чудесному, прогретому солнцем песку. Как обычно, Хиа бежал впереди. Его майка белела в сумерках. Он влетел в воду и замахал над головой руками. Но из лодки махать не стали.

Па, совсем как утром, медленно направил лодку к берегу. Как странно – ведь все это случилось в один и тот же день. Хиа окликнул их, но ответа отца А Боонь не расслышал.

Наконец А Боонь добежал до Хиа. Что-то произошло. Окутанные молчанием, которое нарушали лишь редкие односложные реплики, мужчины вытаскивали лодку на берег.

– Что случилось? – шепотом спросил А Боонь.

– Заткнись. – Хиа оттолкнул его в сторону.

Судя по обиде в голосе, Хиа получил нагоняй от Па, и Боонь больше не приставал к брату.

Пришла на берег и Ма. Она тихо переговаривалась с Дядей. Вытащив лодку из воды, мужчины собрались в кружок.

– Как это – ничего? – спросила Ма.

– Ничего, – подтвердил Дядя, – никакого острова. Мы несколько часов искали.

А Ки разочарованно покачал головой, Гим Хуат потер серебристую щетину на подбородке, А Тун непрестанно цокал языком.

Па молчал. На шее обозначились складки, вокруг рта залегли морщины, словно кожу там перетянули тонкими резинками. Боонь впервые осознал, что Па старый.

Они долго молчали. Затем Па тряхнул головой, избавляясь от морока этого дня, и проговорил:

– Ничего страшного. Давайте по домам.

Мужчины недоверчиво переглянулись, и А Боонь понял, как они относятся к случившемуся.

– Он там был! – выпалил он. – Я тоже видел. Остров там был!

Взрослые повернулись к нему. Щеки у А Бооня запылали. Мужчины покачали головами.

– Молчи, Боонь. – Лицо Па посуровело.

– Но я видел, – уперся мальчик.

– Замолчи!

Ведь он собственными глазами видел – отчего же они не верят? Слова Па они ставят под сомнение, Па и сам начинает сомневаться, и как же невыносимо на это смотреть!

– На сегодня хватит, – сказал Гим Хуат, – расходимся.

Глава

3

Больше о случившемся не было сказано ни слова. Семья вернулась к своим обычным делам. Па и Хиа выходили по утрам на рыбалку, Дядя и Па отвозили рыбу на рынок, Боонь оставался дома помогать Ма. Если прежде рыбалка Бооня не интересовала, то теперь он затосковал по лодке. Но обычный уклад предполагал, что в море ему путь заказан.

Боонь спал в одной кровати с братом и каждое утро, когда отец будил Хиа, тоже просыпался. Он лежал неподвижно, закрыв глаза, мучимый завистью и стыдом. Боонь не сомневался, что на своей первой рыбалке он проявил себя плохо и теперь отец презирал его – иначе почему его больше не берут в море? Он истязал себя, представляя Хиа в лодке рядом с Па, как брат движется навстречу черным неведомым водам, а ветер треплет его волосы.

Похоже, взрослые решили, что Хиа – сын Па, а Боонь – мамин. И он таскал воду из колодца, развешивал белье, переворачивал соленую рыбу на нагретых солнцем циновках. И то, что прежде доставляло радость, теперь воспринималось как наказание. А Боонь напоминал себе, как спокойно ему бывало здесь, на суше, рядом с матерью, когда он сидел в тени кокосовой пальмы и знай себе давил спичечным коробком красных муравьев. Как ни крути, это ведь он сам воротил нос от рыбы. Рыбья кожа, липкая, когда морская вода на ней высыхала, внушала ему отвращение, а когда прибой размывал под ногами песок, А Бооню делалось не по себе.

И тем не менее. Остров. Высокие скалы, поросшие зеленью берега. Темные и суровые, как само море. Остров делал море более предсказуемым и обозримым, лишал необъятности.

Но он исчез.

Помогая по хозяйству, А Боонь ломал голову над загадкой острова и ждал дня, когда Па и Хиа вернутся и, волнуясь, объявят, что вновь обнаружили его. Тогда тайна острова станет их общей и наказание Бооня завершится.

Жители кампонга нередко становились свидетелями того, как братья и сестры, обидевшись друг на дружку, принимаются колотить посуду, как жены, стоя в дверях, во весь голос распекают мужей, как старики, сетуя на детей за малейшее неповиновение, громко сожалеют, что те родились на свет.

А вот дом Ли относился к тем, где царила тишина, но разнородная. Порой жесткая, она даже потрескивала, словно воздух обернулся льдом, а иногда тишина масляно сгущалась и будто оставляла на коже жирноватые пятна. Однако молчание, связанное с островом, не походило ни на какую другую тишину. Если не считать этого провала в памяти домочадцев, дела в семье шли хорошо. Ма и Па больше не ссорились из-за того, что Дядя не работает, Дядя не переживал из-за денег на знахаря, и даже Хиа не высмеивал А Бооня за то, что тот не выходит в море. Для Бооня тишина сделалась осязаемой, ношей, вес которой он ощущал на своих узких плечах.

Наконец однажды утром она стала невыносимой. А Боонь дождался, когда Па уйдет на рынок, а Хиа отправится за дом мыться – ведро воды Боонь сам притащил из колодца. Он слышал, как капли разбиваются о тело брата, как падают на землю, плеск воды успокаивал его, повторяясь снова и снова. Возможно, не следовало ему поднимать шум, раз уж все так благополучно забыли то происшествие. Однако из памяти А Бооня он никуда не делся – остров, огромный, непостижимый.

Поэтому, когда Хиа с мокрыми волосами, с обернутым вокруг бедер выцветшим розовым полотенцем, вернулся, Боонь тихонько спросил, не попадался ли им остров.

Хиа нахмурился.

– Молчи об этом, – сказал он, – беду накаркаешь. Па говорит, это злой дух работу портит.

– Значит, если я пообещаю Па не говорить про остров, он опять возьмет меня в море? – спросил А Боонь.

Насупленное выражение на лице Хиа превратилось в ухмылку. Он облизнул губы.

– Лещ, сам сообрази. Мы с Па каждое утро уже много лет выходим. Но остров появился, только когда мы взяли с собой тебя, – со значением проговорил Хиа.

– И чего?

– Злой дух к тебе липнет. И вообще на прошлой неделе Па сказал, что хорошим рыбаком тебе не стать.

Не успев сообразить, что делает, А Боонь бросился с кулаками на брата. Хиа с грохотом повалился на пол и ухватил Бооня за руки, изогнулся, уворачиваясь от ударов и ногтей.

Они уже много лет не дрались, а сейчас разница между ними существенно сократилась. Годы, проведенные за тасканием ведер из колодца и катанием тачки, придали мышцам А Бооня силы и упругости, хоть он и выглядел по-прежнему тщедушным. Сравнявшиеся в силах братья с диким шумом катались по полу, сбивали стулья и запутывались в полотенце, в которое прежде был завернут Хиа.

– Ай-ай-ай! Что это?! Ну-ка, прекратите!