Великое расширение

А Боонь ухватился за ногу Ма.

– Что? – спросила Ма.

Он не ответил. Круг общения А Бооня ограничивался Хиа, и сейчас мальчику остро недоставало брата.

Ма присела на корточки и посмотрела сыну в глаза:

– Будь хорошим мальчиком, ладно, Боонь? Учись, старайся. Чтобы Ма тобой гордилась.

Ее слова поддержали А Бооня, заставили взять себя в руки. Он вспомнил тот миг в лодке, когда готов был спрыгнуть в воду. Если уж он не испугался непроницаемого моря, то и этого не испугается.

А Боонь отцепился от Ма.

– Молодец, – похвалила она.

Ма протянула ему что-то круглое, завернутое в газету. Еще теплую паровую булочку, перекусить на перемене.

Неожиданно она обняла его, и он вдохнул запах ее вымытых волос. Ма давно его не обнимала. Затем она отстранилась, встала, разгладила блузку, тихо вздохнула и подтолкнула А Бооня в сторону школы.

Учитель с вытянутым лицом смахивал на мурену. Очки в серебряной оправе удивительным образом держались на плоском носу. Будто боясь, что очки свалятся, он то и дело поднимал руку к лицу и трогал тонкую металлическую перекладину, соединяющую две выпуклые линзы. Однако очки сидели как приклеенные. Учитель так часто повторял это движение, что ученики, сплетничая о нем, не называли его по имени, а просто передразнивали жест.

– Говорят, что… – рука поднимается к носу, – работал учителем где-то в городе. Но ан мо велели его уволить!

Кто-нибудь еще тоже поднимал руку к носу:

– Вот уроды. А он так тихо говорит. Как думаешь, он в партии состоит?

В политических партиях дети ничего не смыслили, не знали ни о том, как малайские китайцы разрываются между коммунистами и Гоминьданом, ни о конфликте интересов, ни о подозрениях, которые колониальное правительство питает в отношении первых, ни о его неприязненной снисходительности к последним. Они были слишком малы, чтобы знать и о событиях в Крета Айер, где демонстранты с гоминьданским флагом затеяли потасовку с состоятельными кантонскими торговцами у мемориала Сунь Ятсена[11 - Сунь Ятсен (1866–1925) – китайский революционер, основатель партии Гоминьдан, один из самых почитаемых китайских политиков.], а закончилось все тем, что ан мо принялись палить из винтовок по толпе китайцев. Эти юнцы не понимали гнева и скорби по пяти убитым и одиннадцати покалеченным.

Они были слишком малы, чтобы знать о таких событиях, но отголоски все же до них долетали. Порой в кампонге появлялись листовки, призывавшие объединяться против колониальных властей. А то вдруг группка бродяг нападала на магазин, в котором торговали не китайскими сигаретами, а английскими. Или волонтеры Фонда помощи выходцам из Китая обходили дома, собирая средства для защиты Материка от вторжения японцев. Хитросплетения патриотических и националистических альянсов от детей ускользали, но исчезновения людей не оставались незамеченными: в газетах писали, кого и когда арестовали, в вечерних школах проводились обыски, а сами школы закрывались, на партии накладывался запрет, типографские станки и множительные аппараты изымались. Так что учитель, которого уволили с работы по приказу ан мо, – персонаж интересный, ничего не скажешь.

– Учитель Чи А – наш учитель. Поэтому мы должны его уважать, – звонким, словно колокольчик, голосом сказала вдруг одна из девочек.

А Боонь подумал, что так говорят бесстрашные, но не такие, как Хиа, потому что его храбрость зависит от чужих страхов.

Остальные ученики загалдели.

– Он не учитель Чи А, он вот кто, – рука дернулась к лицу, – не путай, Мэй.

Девочка лишь стиснула губы. Мальчишки улюлюкали и смеялись, но она оставалась непреклонной. Не обращая внимания на их гримасы, девочка глядела уверенно и невозмутимо.

А Боонь смотрел на нее сквозь толпу. Он боялся за нее, оставшуюся наедине в этом море смеющихся лиц. Скопища живых существ всегда пугали его. Одна рыба бессильна, но стая способна перевернуть лодку. Под воздействием света, температуры и течения рыбьи косяки ведут себя непредсказуемо.

И все же девочка – Мэй, он бережно сохранил ее имя в памяти – не шелохнулась. Ее лицо, нежное и радостное, напоминало камушек на берегу: как бы ни обрушивались на него волны, он оставался на месте и поблескивал на солнце. Боонь смотрел на нее, и в животе у него будто стягивался узел. Лишь намного позже он понял, что это такое.

Один из мальчишек потянулся к лицу Мэй – похоже, чтобы поправить невидимые очки. Она тотчас же схватила его за руку. Обидчик хихикнул, но девочка не отпускала, и в его смехе зазвучали тревожные нотки. Со всех сторон посыпались насмешки.

– Давай, врежь ей!

– Что, А Гау, девчонки испугался?

– Врежь! Врежь!

А Боонь знал, как поступил бы кто-нибудь вроде Хиа. Он приготовился к удару, и тем не менее шепотом пробормотал:

– Не надо.

Все замолчали, а затем Мэй неожиданно отпустила руку мальчишки. Выражение ее лица изменилось, и она почти по-учительски снисходительно похлопала мальчишку по плечу. Ожесточение исчезло и с его лица, и он вернулся за парту. Окружающие недовольно заворчали, но уже беззлобно.

Удивительное тепло накрыло А Бооня. Эта девочка – кто она?

– Доброе утро, ученики.

На пороге стоял учитель Чи А. Школьники заспешили за парты, и в суматохе А Боонь вдруг понял, что его парта оказалась рядом с Мэй.

– Когда я говорю “Доброе утро”, вы отвечаете “Доброе утро, учитель Чи А”, – сказал учитель, – и кланяетесь, вот так. – Он вытянул руки по швам и слегка поклонился. А как только выпрямился, сразу же дернулся поправлять очки.

Однако школьники молчали, даже мальчишки, которые совсем недавно передразнивали его.

Учитель Чи А обладал своеобразной силой. Он смотрел на детей так, как никто из взрослых, будто действительно видел их и возлагал на них ответственность за их поступки.

– Итак, попробуем еще раз. Доброе утро, ученики.

– Доброе утро, учитель Чи А, – хором отозвались школьники и поклонились.

– Хорошо. Пожалуйста, садитесь.

В классе повисла тишина. Учитель Чи А говорил на правильном мандаринском китайском, присущем скорее диктору радио, чем школьному учителю в кампонге. А Боонь понимал его с трудом. Дядя немного учил его мандаринскому, но учитель Чи А говорил быстро и громко, из горла плотным потоком сыпались гласные, а на языке, словно комочки пережеванной пищи, перекатывались согласные. Небо и земля, если сравнить с привычным А Бооню грубым хоккьеном. Мальчик вспомнил слова одноклассника – мол, учитель Чи А прежде работал в городе, в престижном училище. Наверное, так оно и есть. Его речь словно придавала скромной обстановке – деревянным партам со сбитыми углами, серой исцарапанной доске, стенам, пестрым от обрывков давно сорванных плакатов, – какую-то торжественность.

Глядя на лист бумаги, учитель Чи А зачитал по очереди имена, отмечая каждого.

– Ин Сыок Мэй, – произнес он наконец.

– Здесь, – откликнулась Мэй.

Спрятанные под парту руки А Бооня налились теплом. Услышав свое имя, он поспешно ответил “Да”, но краем глаза увидел, как Сыок Мэй чуть повернула голову.

Она улыбнулась ему – едва заметно, не разжимая губ. Эта улыбка будто говорила, что они понимают друг дружку и попозже точно поговорят, однако сейчас надо притвориться, что они ничем не отличаются от всех остальных. А Боонь уставился в столешницу. Затылок покалывало. Боонь вспомнил, как она смотрела на мальчиков, ее маленькую руку на парте, когда девочка решила высказаться, холод в ее голосе. И вот она рядом, улыбается ему.

Завершив перекличку, учитель Чи А сказал, что его задача – научить их читать и писать, а другой учитель, У, будет преподавать им математику, географию и естественные науки. Он показал им книгу с нарисованным на обложке красно-синим флагом и белым полукругом, изображающим солнце. Их учебник. Завтра надо принести деньги, и тогда учитель закажет для них книги. Так как сегодня учебников у них нет, он почитает им вслух.

А Боонь, обычно внимательный к любым указаниям, слушал лишь вполуха и потому на следующий день пришел без денег. Но сейчас его мысли занимали полметра пространства между его партой и партой Сыок Мэй. Невыносимые полметра. Лучше бы там выросла стена, тогда хоть этот ужасный зуд в затылке уймется.

Но затем учитель Чи А начал читать. Во время чтения его голос изменился, сделался более громким, звучным, наполнился чувствами. Он читал о двух возлюбленных. Злой бог разлучил их, одного поселив на земле, а другого отправив на луну. Несмотря на множество слов, которые А Боонь понимал с трудом, он слушал как зачарованный. Голос учителя Чи А, глубокий, мелодичный, успокоил его, позволил вновь обрести себя.

Он взглянул на Сыок Мэй. Девочка сидела выпрямившись, поставив локти на парту и подперев ладонями подбородок. Ноги под партой она скрестила по-взрослому. Ее широко раскрытые глаза сияли, темные и блестящие, как у живой рыбы. Боонь задумался, представляет ли она, подобно ему самому, как ее отправили на пустынную луну.

Глава