Великое расширение

– Нет, – отрезал он. Еще не хватало перед ней унижаться.

– Ладно. – Она отвернулась.

А Боонь тотчас же пожалел о сказанном.

– Ты с дядей живешь, да? – выпалил он и тут же ощутил укол совести. Зачем он только напомнил ей о родителях?

Но Сыок Мэй лишь кивнула.

– А у вас дом около старого колодца, да? – спросила она. – В конце последнего кампонга? Хочешь, вместе домой пойдем?

А Боонь замешкался с ответом. Дорога занимает двадцать минут. Значит, все эти двадцать минут придется с ней разговаривать.

Ему одновременно хотелось и не хотелось. Наконец он покачал головой.

– Мне закончить надо, – показал он на тетрадь.

– Я тебя подожду, – предложила Сыок Мэй.

– Нет, я потом пойду побыстрей, меня Па ждет, – соврал А Боонь.

– Я тоже быстро хожу, – не отставала Сыок Мэй. И добавила, что бегает быстрее многих мальчишек в классе.

С этим А Бооню пришлось согласиться. Что тут скажешь?

– Ладно.

Сыок Мэй кивнула, села на свое место и погрузилась в чтение.

Никогда еще чистописание не доставляло ему такого удовольствия. Его карандаш словно зажил собственной жизнью, перелетая от одной клетки к другой, и каждый элемент получался полностью завершенным, хоть и без особого порядка. Оказывается, не так уж это и сложно. Закончив и отдав тетрадь недовольному дежурному (“Ну наконец-то!”), А Боонь вышел, а с ним и Сыок Мэй.

На улице А Боонь пустился бежать. Мимо тележки с лапшой, мимо домов, где на крыльце сидели кумушки, мимо маленького храма, окутанного жженым запахом молельных палочек. Чтобы срезать путь, А Боонь бросился через заросли, так что лаланг[17 - Злаковая культура с длинными стеблями.] минут пять хлестал его по икрам, пока не вылетел на главную дорогу, соединяющую все кампонги. И все это время он слышал позади дыхание Сыок Мэй – так близко, что оно почти обжигало ему шею.

Он остановился. Горло и легкие сдавило от нехватки воздуха. Совершенно невозмутимая Сыок Мэй стояла сзади.

– Ну что, ты готов? – Она приготовилась бежать дальше.

А Боонь посмотрел на дорогу перед ними. Склонившиеся с обеих сторон деревья, знакомый стрекот насекомых, словно рикошетом отскакивающий от стен этого сумрачного влажного коридора, который почему-то больше не пугал его, как в то утро, когда они шли здесь вместе с Ма. Лишь сейчас А Боонь заметил осколки света, пронизывающие этот лесной свод, услышал, как перешептываются листья.

Сыон Мэй встала в стойку бегуна, готового к соревнованиям, – так их учили на уроках физкультуры.

– Ну и кто у нас не отстает? – ухмыльнулась она.

Мокрая челка прилипла ко лбу, лицо раскраснелось от напряжения. Девочка самодовольно сдула с плеча несуществующую букашку.

А Боонь рассмеялся, но легким по-прежнему не хватало воздуха, поэтому вместо смеха он зашелся в икоте. Сыок Мэй похлопала его по спине, и от прикосновения ее твердой маленькой руки А Боонь залился краской. Чтобы не смотреть ей в глаза, он снова побежал, подныривая под низкие ветки, перескакивая через торчащие корни деревьев. Грудь, казалось, того и гляди лопнет, однако эта боль отзывалась радостным томлением. А Боонь все бежал, больше не пытаясь скрыться от Сыок Мэй, ему хотелось, чтобы все так же обжигало икры, чтобы ветер обдувал лицо. Девочка бежала рядом. А Боонь подумал, что она специально сбавляет ход, чтобы не обгонять его, ну да ладно.

Наконец там, где дорога сворачивала, они остановились. А Боонь огляделся – похоже, они миновали и малайский кампонг, и их собственный, а нужный поворот остался далеко позади. Они развернулись и пошли обратно. Неловкость исчезла, они принялись болтать. Сыок Мэй расспрашивала, чем занимаются его родители, есть ли у него братья и сестры, нравится ли ему школа и учитель Чи А. Каждый ответ она принимала с удивительной серьезностью, будто обычные ответы – это доверенные ей драгоценные камни. Особенно ее впечатлил рассказ о том, как А Боонь помогает отцу рыбачить. Сыок Мэй спросила, нельзя ли и ей как-нибудь с ними.

– Женщинам нельзя, – ответил он.

– Это почему? – удивилась Сыок Мэй.

Неужто она и впрямь не знает? А Боонь напомнил себе, что ее родители не рыбаки, и серьезно растолковал ей, что это плохая примета.

– А почему?

Он растерялся. Но потом нашелся с ответом: от этого морские духи злятся.

– Но почему?

– Я не знаю. – Он рассмеялся. Отчего-то признавать собственное невежество перед Сыок Мэй было совсем не зазорно. Даже почти приятно – получается, что они вместе выясняют, кто из них чего не знает.

Помолчали, и А Бооня вдруг снова накрыло смущение. Совсем он заболтался! Его никто никогда ни о чем не расспрашивал, а сейчас, когда это наконец произошло, он целых пятнадцать минут рассказывает о скучнейших подробностях собственной жизни. И он попробовал исправиться.

– А ты? У тебя есть братья и сестры? – выдавил он.

Сыок Мэй молчала, и он опять отругал себя. Зачем про семью спросил, это же запретная тема. Но удержаться от вопросов он не мог. Сыок Мэй опустила взгляд.

– У меня, например, есть Хиа, – выпалил А Боонь, чтобы хоть что-то сказать.

– Две сестры и три брата, – ответила в конце концов Сыок Мэй. – Братьев родители с собой забрали, а сестры у тети в городе живут.

В городе. Ма дважды брала А Бооня с собой в город. Дорога туда занимала час на автобусе. Ма тогда понадобилось что-то купить к дню рожденья или к китайскому Новому году. Во время таких поездок А Бооню казалось, будто за окном так и будут вечно мелькать обвитые жадными лианами старые деревья, случайные лавочки придорожных торговцев и дома с оцинкованной кровлей. А затем безлюдье сменилось вдруг городским шумом и суетой – вдоль улицы тянулись вереницей деревянные дома; двери распахивались, и выскакивавшие оттуда дети бежали гонять замызганных кур; одинокие собаки рылись в кучах мусора; бронзовые, сморщенные старики привычно катили по лужам на велосипедах. В их деревнях жили в основном китайцы и малайцы, а в городе А Бооню слышались самые разные языки, будто тут проживают люди из всех стран мира. За пыльными стойками перед шопхаусами[18 - Шопхаусы – характерные для Юго-Восточной Азии двух-трехэтажные здания, на первом этаже обычно располагается магазин, верхние этажи – жилые. В Сингапуре шопхаусы стали особенным архитектурным стилем.] сидели ростовщики-индусы; смешанных кровей веснушчатые девочки в плиссированных юбках, ученицы католических школ, прыгали через скакалку; яванские рабочие перетаскивали в плетеных корзинах кирпичи; бледные, жутковатые ан мо, правители острова, важно шагали по улицам, наряженные в странную жесткую одежду, совсем не подходящую для местной жары.

При виде налезающих друг на дружку зданий и от гула человеческих голосов А Бооню захотелось уткнуться матери в бок и не отцепляться, а так и пробираться вместе с ней сквозь толпу, пока она не обойдет все нужные ей магазины. Город внушал ему ужасное, благоговейное осознание того, сколько жизней проживается каждый день. И в кампонг А Боонь возвращался с чувством беспокойного растревоженного облегчения.

Но сейчас город окутала тайна. Теперь город – это прошлое Сыок Мэй, ее братья и сестры.

– Скучаешь по ним? – спросил он.

– Бывает, – ответила Сыок Мэй. – По Ма очень скучаю.

– А по чему именно скучаешь?

Она помолчала.

– По ее запаху. И по тому, как она меня просит что-нибудь сделать… – Она посмотрела на ноги. – Ой!

Ее школьные туфли, матерчатые, белые, потемнели от грязи, и девочка, присев на корточки, стала оттирать их. А Боонь отыскал большой сухой лист и поспешил на помощь – пока Сыок Мэй отчищала правую туфлю, он тер левую. Поглощенные работой, они молчали. Немного погодя Сыок Мэй выпрямилась и грустно посмотрела на туфли.

– Ты их постирай, и все нормально будет, – посоветовал А Боонь.

– Наверное, – рассеянно согласилась она, и А Боонь понял, что расстроилась она не из-за туфель.

– Если хочешь, я тебе как-нибудь лодку покажу, – сказал он. – Даже если на воду ее не спустим, просто внутрь залезешь.

Сыок Мэй подняла глаза. Темные блестящие шарики, которые словно впитывали весь проникающий сквозь листву свет. А Бооню показалось, что в этих глазах он видит Сыок Мэй, ее маленькую копию меж холодных, сводчатых стен. Он представил, как ныряет туда, к ней.