Скорняжник

Скорняжник
Реми Медьяр

В путанных улочках Санкт-Петербурга, в темных колодцах домов, среди обшарпанных стен и тусклых фонарей заботливо спрятано всё то, что режет глаз своим изуродованным нутром. Всё самое тяжелое для понимания сокрыто от обыденного людского взора в глухих стенах домов, а порой и в людях. Вещи в этом городе имеют не только историю, но душу, которую нужно подпитывать свежими эмоциями самыми яркими, самыми сильными, что произвестись на свет способны только хладнокровным насилием. Всё возведено в Абсолют, искусство не должно быть простым в понимании подобных ему, оно должно быть рождено в муках, как рождается в агонии дитя, коверкая лицо любящей матери нестерпимым страданием. Тянущиеся словно мотыльки на огонь – жертвы, и лишь одна из них видит, чует неизбежный конец, но как послушный агнец идет на заклание.

Реми Медьяр

Скорняжник

Глава 1

В маленьком квадрате окна чиркнула ласточка, расписывая небо дивными кружевами полета. Одна, вторая, третья, они резвились, перемещаясь по шести квадратам стекол, разделенных деревянными шпросами. Всё как любила Полина, высокие потолки, высокие окна из множества отделений, в которых сейчас то появлялись, то пропадали, клубясь дымком стаи ласточек. Глубокий вздох пронесся по полупустой комнате, пыль слегка содрогнулась от незванного гостя в лице худой, как щепа девушки, с блеклыми серыми глазами и такими же блеклыми серыми волосами.

– Поля, Поля! – звал из другой комнаты женский голос. Он был надрывный и требовательный. Строгая мать изучала новые владения, расхаживая и подмечая недочеты этой, как она говорила, развалюхи – Поля, здесь нельзя жить – причитала она, когда Полина вошла своим быстрым шагом в соседнюю комнату, предполагаемую спальню. Сейчас она была пуста и сиротлива, как и все другие помещения – это дыра! – голубые на выкате глаза матери гневно посмотри на дочь. Полину всякий раз аж передергивало, стоило матери состроить это каменное выражение на своей постаревшей физиономии.

– Мама, центр Питера, какая ж это дыра? – слабо возмутилась Полина. Матери в любом случае крыть было нечем, ипотека была взята, все страховые взносы внесены, а озадаченные родители впервые не смогли заставить любимую и единственную Полечку делать, как говорила мать «по-ихнему». Центр, не центр, Галину волновало только состояние квартиры, а здесь она обнаружила полнейший крах. Плевать она хотела на остатки лепнины на кухне, на допотопный паркет, по которому возможно хаживали известные лица в свое время. Она точно калькулятор ходила из угла в угол и прикидывала, в какую стоимость влетит обставить эту халупу. Радость и вдохновение на сером лице дочери её не трогали совсем, Галина была дамой расчетливой и всегда считала, что успех семьи и их положение в обществе зиждется только на её умении грамотно вести бюджет.

– Вся в отца пошла – фыркнула Галина, жамкая кривыми губами. Кривыми они стали пятью годами ранее из-за неудачной пластики. Тогда в свои сорок лет Галина усиленно пыталась вернуть себе остатки былой красоты. Муж её любил и такой, он всех вокруг любил и щедро сыпал деньгами. В этом они странным образом и сошлись в свое время, щедрый Петр Иванович и четкая до зазубрины Галина Сергеевна. В ином мире их брак считался бы браком по расчету, но один из двоих всё-таки любил и это была не Галина – что он всякую дребедень покупает, что ты – это относилось к его последней покупке антикварного проигрывателя. Проигрыватель, кстати, не проигрывал, а только пылился в серванте, в самом темном уголке, потому что Галина не могла взять в ум, как в её светлой, выбеленной квартире будет стоять эта гниль. Более того она была убеждена, что там непременно живут тараканы. Но само обладание радовало Петра Ивановича и точно также, с легкой и щедрой руки отца, была куплена квартира в центре Санкт-Петербурга, с видом на широкую шумную улицу, где денно и нощно сновали автомобили.

Полина виновато стояла, поглядывая на стертые носы своих туфель, купленных на барахолке. Мать их ещё не приметила, как тут приметить какую-то мелочь, когда вокруг целый развалившийся дом. Тут и там отпадает штукатурка, нет даже намека на обои, а туалет вообще оклеен газетами. Нет-нет, всё это надо будет приводить в порядок, белые занавески, обои в цветочек и люстры в скандинавском стиле. В воображении Галины каждый угол обретал новый образ, но на одном месте глаз стало резать от невозможности смотреть без брезгливого отвращение.

– А это что такое? – возмущенно спросила она, потом прошла в гостиную и задрала голову к потолку – что это за… мама дорогая, какое космическое уродство! – широкие ладони хлопнули по бокам. Полина стояла в дверях и смотрела на потолок. Он был необычным, а остальное не важно – натяжной?

– Ну да – спокойно отвечала Полина и цокая низким каблучком прошла к матери.

– Снять, сжечь, ободрать тут всё к чертям! – распалялась Галина, угрожая потолку кулаком. Полина чуть было не рассмеялась, с годами проще становилось мириться с этими замашками матери и всё благодаря отцу. Он поучал Полину как переживать эти неизменные взрывы буйной души Галины. Нужно было только ждать, а потом ключ в замок и никого на порог – первый раз вижу такое! Кто вообще до такого додумался? Его из кусков простыни сшили как будто – Полина прищурилась, без очков видела не очень даже на таком расстоянии.

Потолок был выкрашен в затертую позолоту и действительно был будто сшит из не менее чем тридцати кусков ткани разного размера. Большое золотое под старину полотно растягивалось по всему потолку, а по центру висела люстра с лампадками в виде свечек.

«Какой вкус» подумала Полина, с нетерпением ожидая момента, когда впихнет в люстру все лампочки и комната, а особенно этот необычный потолок, засияют новой жизнью.

– Потолок надо содрать в первейшую очередь. Там точно тараканы обосновались, а может даже и крысы – Галина быстро отирала морщинистые ладошки влажной салфеткой, потом искоса глянула на дочь. Всегда её поражало насколько это не её дочь, будто подменили. Но всё в Полине было от отца, вкус к жизни, умение видеть истинную красоту и плыть своей дорогой вопреки желаниям матери. Да и внешностью она пошла в отца, точно слепок сделали. Эти мутные глаза. Тогда как у Галины были ясные синие, отец и дочь были обладателями серых, блеклых глазенок. Жидкие волосы также передались от отца, потому что мать никогда не беспокоилась на тему аллопеции, густые темно серые волосы были точно на зависть Полине с её-то крысиным хвостиком. Галина и в половину не понимала, насколько она стала причиной заниженной самооценки дочери, что по сей день та не замечает в себе этой поэтичной красоты. Практичность, вот что противопоставлялось расточительности остальных – это был святой принцип Галины.

– Хорошо, мам, я подумаю, что можно сделать – говорила Полина, мать махнула рукой, мол пропащий это дом и толку тут марать руки, но больше ничего не сказала. Она вышла на лестничную клетку, а Полина обернулась. Через коридор она видела гостиную и этот чудной потолок. На секунду ей показалось, что он даже качается в унисон её собственной бальной музыке в голове. Усмехнулась, сочтя это за добрый знак, вышла и хлопнула дверью.

– Это территория моей свободы, понимаешь? – спросила Полина, разогнув спину и осмотрев свои владения влетевшие в копеечку. Мало того что ипотека дело недешевое, так ещё и на работе она теперь впахивает со стойким ощущением принуждения.

– И моего рабства видимо – добавила подруга Полины, рыжеватая, толстощекая и удивительно нескладная выпускница художки. Сегодня она не рисовала, сегодня её чуткие до прекрасного руки, отжимали тряпку и натирали полы до блеска. Конечно, это был некий акт доброй воли, но в основном рыжая Аглая надеялась на то, что сможет жить у зажиточной подруги бесплатно. Халупа ей эта, разумеется, как и Галине не нравилась, но за неимением лучшего, сойдет и такое. Тем более центр. «Урвала так урвала» думала про себя Аглая, натирая чужие полы.

Самым обставленным помещением в квартире была ванная комната. Унитаз и ванна, всё как полагается, но без зеркала и прочих мелочей. Они начали с ванной, считая, что отхожее место нужно мыть первым. Следом перешли в кухню, в планах было приготовить на доставшейся от щедрого или равнодушного хозяина плите. Старенькая, с двумя конфорками она сиротливо моргала черными ямами конфорок в сторону двух изрядно суетливых девиц.

Сейчас они намывали самую большую и самую любимую Полиной комнату – гостиную. Она то и дело отрывалась от работы и оглядывала помещение, дивясь красоте. Аглая не отрывалась от пола и ведра, всеми известными словами проклиная подруга, но про себя. Аглая была по природе неконфликтная, потому что считала конфликт непрактичным делом. Как и Галина, в её жизни каждая вещь и каждый человек нес какую-то пользу. «Бесполезные, нищие, немощные – мимо!» заявляла она как с трибуны, когда листала сайты знакомств.

– Открой окна, жара ведь – взмолилась Аглая и Полина, бросив тряпку рванула к окну, с дикой живостью принялась распахивать одну створку – какая ж тупая любовь к окнам – добавила Аглая в полголоса и в лицо пахнуло свежим уличным Петербургом. Дышать становилось всё легче, она втягивала пыльный воздух носом, выдыхала ртом.

Полина высунулась в окно, тут же волны порывистого ветра подхватили взмокшие от пота барашки блеклых волос и забренчали ими как посеревшей с дороги листвой. Дышалось и пелось Полине в этом месте. Ничто её не смущало, ни запах старины, ни развалившиеся межкомнатные стены. Это был некий даже шаг к новой жизни, демонстративный отказ от всех прошлых обид, болей. Она закрывалась в эту квартиру, как в ракушку, и даже язвительные замечания подруги не могли проникнуть под каменный панцирь Полины.

– Он сказал, что я не смогу жить самостоятельно – рассказывала с живостью Полина. Аглая потягивала сигарету и смотрела на собранный словно из сотен клочков потолок гостиной.

Историю странной любви Полины и сорокалетнего антиквара она знала наизусть и чуточку даже была рада, что разошлись. Больно уж хороший да щедрый оказался мужчина. Схоронив жену, он удачно набрел на Полину и почти три года они провели вместе. Аглая не понимала, что он в ней нашел, как и не понимала, почему ей такие кадры не попадаются, вечно какой-то глупый молодняк не способный даже оплатить кофе. Аглая всё в своей жизни получала упорным трудом, тогда как Полина казалось вечно была обласкана отцом, либо любовником.

– Вот, пожалуйста, живу.

– Угу – бездумно согласилась Аглая.

– Живу и очень даже рада. Это этап, это новый шаг – «ей никогда не нравились молодые мужчины» подумала вдруг Аглая, глядя как Полина пустилась в витиеватый рассказа о её планах по преображению квартиры.

– Закрой, а то сквозняк – попросила, перебивая подругу Аглая, Полина покорно встала и прикрыла окно.

За пыльными стеклами на город ложились розовые тона заката. Летний вечер обещал быть ясным и теплым. Лишь на секунду Полина задумалась о том, откуда тут может быть сквозняк, когда окна были открыты только в этой комнате. До того это была банальная на фоне всех её треклятых приключений вещь, что тут же забылась. Мало ли откуда может поддувать вечно замерзавшей Аглае, может и с парадной дует. Створка окна хлопнула, что-то словно тяжело дохнуло в помещении, но суетливый рассказ Полины перекрыл этот шум, а мысли Аглаи и того были далеки отсюда, чтобы заметить, как комната будто задышала, подобно старому деду, который делает свой последний вдох, прежде чем уйти на тот свет.

– Нового тебе надо найти, помоложе – советовала, выходя из комнаты Аглая. Она странно глянула за спину подруги, туда, в темную гостиную, где упорно топталась ночь – страшно тут одной ночевать небось? – Полина оглянулась, ища того, что так привлекло внимание подруги. Страшно было, разве что в первую ночь, но совсем не из-за детских фантазий, а из-за шумных, сомнительного порядка, соседей. Дверь здесь была хлипенькая, заходи не хочу как говорится, так что в первую ночь Полина ерзала на своем тонком матрасике на полу, постоянно вслушиваясь в громкие мужские голоса, несшиеся с лестничной клетки.

– Дверь сменили – тихо сказала она и ещё раз в голове скользнула мысль, что дверь поставили основательную, да такую, что даже дым сигарет с клетки не пропускает, не то, чтобы сквозняк. «А ведь и впрямь дуло» подумала она и снова забылась – молодые парни не для меня. Ты знаешь, я их вообще не понимаю, они глупенькие все. Мне бы более зрелого, сознательного.

– Такие обычно женаты – намекнула Аглая и накинув на плечико сумку ещё раз многозначительно глянула на Полину.

– Да и я пока не готова искать прям кого-то. Столько дел, столько дел, куда мне сейчас мужик? Лучше уж я с тобой жить буду – они рассмеялись в голос, но Аглая посерьёзнела раньше, чем глупышка Поля.

– А если и так, то я всеми за. Я знаешь, не твоя мать, мне без разницы в каком углу ютиться, лишь бы бесплатно – снова смех, Полина понимала бедственное положении Аглаи, приезжей и не имевшей здесь ничего. Отцова щедрость передалась вместе с блеклыми серыми глазами дочери.

– Тогда заселяйся, только матрас найди, извини у меня тут как видишь…

– Вижу – перебила Аглая – а за матрас не беспокойся, матрас дело наживное, сегодня – нет, завтра – есть.

Глава 2

Эхом отражались от стен парадной жуткие женские вопли. Полина точно сломанная спичка согнулась на постели, подмяла под себя одеяло, и вся вжалась в матрасик в ожидании развязки. Дурман сна ещё не сошел, чтобы потянуться к телефону и кому-то позвонить, она лежала в полном оцепенении, до сегодня никогда не знавшая, что кто-то может так истошно вопить. Разве что в фильмах видала и слыхала, но то были фильмы, а тут живой, мучительный крик, будто человек даже вдоха не делает между заливистыми раскатами воя. По стенам гостиной, там, где обосновалась Полина для ночлега, позли огни проезжавших вдали машин. Точно мертвенного цвета солнечные зайчики, они пробегали по обшарпанной штукатурке, равнодушные к трагедии на лестнице.

Спустя пару минут Полине уже казалось, что в этом крике есть подтона, что было странно. Думалось по началу кричит один человек, но если вслушаться, то за тенью одного голоса, звучали более слабые, но гармонично подстраивавшиеся под ведущий голос, чтобы не сбивать его. Настоящее оперное пение, но только в очень жутком исполнение и которое в данный момент оцепенелая от ужаса Полина оценить не могла. Тонкими пальчиками она мяла край одеяла, губы были плотно сжаты. Если бы сейчас на неё обрушились бы те беды, что творились в парадной она бы и не пикнула, сгинула бы от разрыва сердца и всё на том. Галина неприятно шутила на тему, что в стрессовой ситуация Поля не хуже испуганной овцы, может просто упасть и околеть всем телом до тех пора, пока буря не утихнет. Полина в целом не спорила с матерью, пусть слова и звучали обидно, но было в них больше правды, чем лжи. А сейчас о матери думалось и того с благоговением, ведь эту даму такими орами не спугнуть. Она бы вмиг поднялась с койки и деловито отправилась устраивать разнос тем, кто нарушил её покой. Ничего Галину не страшило, кроме как счет на оплату.

– Мама – прошептала Полина и, переборов всю свою немощь, кинулась искать в ворохе одеяла телефон. Это было интуитивное решение внутреннего ребенка. Она хотела позвонить матери, но часом ранее уснула с телефон в руках и теперь одному богу было известно, в какой складке пододеяльника его искать. Руки дрожали как в припадке, хотя ещё ни разу настоящих припадков у Полины не было. Правда и не было в её жизни поры, когда она жила в одиночестве.

Всё стихло в тот же миг. Руки Полины опустились, она вся обратилась в слух. Ни шороха не доносилось до нее. Она часто дышала и в унисон ей дышала вся квартира. По голым ногам, с которых в панике было скинуто одеяло струился прохладный воздух.

– Сквозняк? – удивилась Полина и это обыденное слово, как бы странно сейчас не звучало, вернуло ей бодрость духа. Она хихикнула, заткнула себе ладошкой рот и рассмеялась собственной глупости. Сквозняк и правда дул из неизвестного угла, Полина улеглась в постель, давая себе зарок найти источник постоянного ветерка в этой комнате и прикрыла дрожащие от пережитого веки. Страх и тревога мигом сомкнулись над её головой страшным желанием выспаться. Было до глубины души плевать, кто там и кого убивал, лишь бы больше такого не случалось. Она засыпала под шум прибоя, под шум ветра в волосах и это убаюкивало – сквозняк – пробормотал она и утонула во сне, где и впрямь явилось море, окатывающее лицо Полины солоноватым морским воздухом.

К утру всё забылось, приехала Аглая со своей необъятной горой вещей, которым казалось места было физически не найти. Второй выходной они всецело отдали под разбор созданного сызнова бардака. Аглая заняла спальню, Полина осталась в гостиной, которую больше всего любила. Работы по преображению продолжились и был даже запланирован поход на воскресную барахолку для покупки пары стульев и может быть книжного стеллажа. Книг у Полины была уйма, у Аглаи только две: первая про любовь, зачитанная до дыр, вторая про саморазвитие. Но казалось двум девушкам ни капли не мешала разница интересов и скорее лишь потому, что Аглая имела опыт приживательства. Подстраивалась под людей любого порядка, знала, что стоит сказать, а где нужно промолчать, засунув свое мнение поглубже в оное место. Полина подстраиваться тоже умела и всё благодаря матери, чье переменчивое настроение заставляло со всей чуткостью прислушиваться к малейшим полутонам в голосе.

К середине дня, когда над крышами домов немного распогодилось и мелкая морось дождя перестала сыпать серебром, обе девушки собрались наведаться на барахолку, в паре кварталов от их дома. Собирались основательно, как и полагается молодым девушками, которым должно быть во все оружия даже на подобном неприглядном мероприятии, где семьдесят процентов составляют пожилые люди. Аглая не умела выходить из дому не наряженная, оттого и вещей у неё была такая прорва. Обосновывала она это без зазрения совести тем, что ни рожей, ни кожей по природе не вышла, а значит марафет в её случае дело принудительное. Полина, выращенная строгой и вечно гонящейся за красотой матерью, наряжалась и красилась скорее по привычке, хотя в её понимании на блеклости её внешнего вида это совсем не сказывалось.

– Банально нужно взять платяной шкаф и не с барахолки. Вещи ведь провоняют старьем. Мне кажется, я уже смержу – ворчала, нагоняя в парадной Полину Аглая – да, однозначно уже воняю. С того раза я до сих пор под ногтями не отмыла, а мне ещё гель-лак делать. Фу, куда я такая – в лицо ударил бело-серый свет улицы, пасмурность проникала в стены, в дома, в окна, в людей и Аглая со своей горячностью жаркого Приволжья всегда теряла остатки своего зажигательного настроения в такие дни.

Другое дело Полина, коренная жительница Петербурга буквально жила такой погодой и олицетворяла саму себя с ней. Её больше поражало, когда выдавались долгие жаркие и солнечные дни. В такие моменты она чувствовала себя неуместно, со всей своей блеклостью, забивалась в уголок и ждала дождливых пасмурных времен. И опять-таки ни сколечко это не мешало им дружить, в некоторой мере они как будто дополняли друг дружку своими недостатками и положительными сторонами.

– Вот будут деньги, тогда и займусь. А пока стулья на первом месте. Не все же время на полу сидеть. Стол конечно бы ещё в гостиную, но папа обещал со старой работы привезти их древний письменный стол. Я плохо его помню, в детстве только там довелось побывать, но вроде он огромен. Не хуже стола в музее Достоевского – хвалилась Полина, душный воздух улицы дурманил её воображение. Мечтательница, она желала стать художником с большой буквы, но была дизайнером для плевых сайтов, где от её талантов нужно было только умение подобрать тона настолько, чтобы глаз не резало.

– Стол в музее Достоевского ужасен – бросила Аглая, хоть ни разу там не была, но полагала, что он стар, как и сам Достоевский – много надо купить, я поговорю с парнями со склада, может кто что сможет отдать. Вообще надо посмотреть, что бесплатно отдают.

– Рухлядь.