В тени Холокоста. Дневник Рении

Во-первых, позволь представиться. Я учусь в третьем классе женской средней школы имени Марии Конопницкой[5 - Женская средняя школа им. Марии Конопницкой в Пшемысле, ул. Гродзка, 4.] Меня зовут Рения, по крайней мере, так меня называют друзья. У меня есть маленькая сестренка Арианка[6 - Также Ариана, Ярошка, Ярка, Яра, Яруся, Ярося, Якуся – сестра Рении], которая хочет стать кинозвездой. (Отчасти она уже исполнила эту мечту, потому что снималась в фильмах.)

Наша мамочка живет в Варшаве. Раньше я жила в красивом барском доме на берегу реки Днестр. Мне там нравилось. Думаю, пока что это были самые счастливые дни моей жизни. Там были аисты на старых липах, в саду блестели яблоки, у меня был садик с аккуратными рядами очаровательных цветов. Но теперь это в прошлом, те дни никогда не вернутся. Нет больше барского дома, нет аистов на старых липах, нет яблок, нет цветов. Все это остается в воспоминаниях, сладких и приятных. А река Днестр – далекая, чужая и холодная – течет и бормочет что-то, но уже не для меня.

Теперь я живу в Пшемысле в доме бабушки. Но по правде сказать, у меня нет настоящего дома. Вот почему иногда мне так грустно, что приходится плакать. Я плачу, хотя я ни по чему не скучаю, ни по платьям, ни по сладостям, ни по моим странным и драгоценным мечтам. Я скучаю только по маме, по ее доброму сердцу. Я скучаю по дому, где мы жили все вместе, например, в белом барском доме на Днестре.

Я не сдержусь – заплачу я опять
О прошлом: не вернуть, но не отнять
У памяти наш теплый старый дом
И аистов над радостным гнездом.
Я вспомню прошлое – и захочу назад —
Туда, где ночью затихает сад,
Где медленный туман и тишина,
Где ветра колыбельная слышна:
В ней звуки ночи, сумрак и простор —
Наш дом и пруд мне снятся до сих пор,
И сад, и горизонта полоса.
И липы засмотрелись в небеса.

Но бывают у меня и радостные моменты, и их так много… Так много! Мне надо представить тебе мой класс, чтобы ты понимал все наши шуточки «для своих».

Со мной сидит моя лучшая подруга Норка[7 - Также Нора, Норушка, Норенька – подруга Рении.] Может быть, кто-то и скажет, что Норка им не нравится, но кто-то от нее в восторге. Мне Норка нравится всегда, для меня она всегда милая Норка. У нас все мысли одинаковые, те же взгляды и мнения. В нашей школе девочки часто «втюриваются» в учителей, вот и мы с Норкой влюбились по-настоящему (некоторые девочки это делают, просто чтобы подлизаться к учителям) в учительницу латыни г-жу Валерию Брзозовску, урожденную Брюхль. Мы зовем ее «Брюхла». Брюхла замужем за красивым офицером, который живет во Львове. Она к нему ездит через воскресенье. Мы пытались узнать его адрес через адресное бюро, но ничего не получилось, потому что мы не знаем, как его на самом деле зовут. (Мы его называем «Здислав».) Брюхла преподает латынь, у нас этот предмет идет хорошо, и это, разумеется, говорит о том, что мы ее любим по-настоящему.

Следующая девочка в нашем ряду – Белка, или Белания, толстая и кряжистая как три тысячи чертей! У нее исключительный талант к наукам – и еще более выдающийся талант вызывать неприязнь. Она ужасно «втюрилась» в г-жу Скорску[8 - Ольга Скорска]и, когда смотрит на нее, строит глупые рожи.

Дальше идет Ирка (Ira – Гнев[9 - Один из семи смертных грехов.]). Я не люблю Ирку, это у меня в крови. Эта ненависть наследственная: моя мамочка очень не любила Иркину мать, когда они учились в средней школе. Я невзлюбила Ирку еще больше, когда она начала подкапываться под меня в школе, – все это, плюс ее нечестные оценки в табеле и отвратительное сюсюканье, вранье и неискренность, заставило меня по-настоящему ее возненавидеть. Ко всему этому надо добавить, что Брюхла бывает у Ирки дома, мы это расследовали. А Иркина мать ходит в гости к Брюхле. Мы это раскрыли, заглядывая в окна первого этажа в доме Брюхлы, где я провела много часов, а Нора поджидала ее. Все это означает, что я не выношу эту девчонку! Но раз мы учимся в одном классе, приходится как-то жить. Так что мы с Норой просто сжали кулаки и ждем удобного момента.

Что касается девочек, сидящих за Иркой, либо мне вовсе нет до них дела, либо они мне немножко нравятся. С другой стороны, меня немного больше интересуют девочки, которые сидят в самом конце класса, а именно Луна, она сидит за мной и постоянно бомбардирует мне спину. Она считает себя очень талантливым и неземным созданием. На вечерах и вообще всегда она прикидывается то такой, то сякой, старается привлечь внимание к своей красоте (которой у нее нет), к своим исключительным способностям (которые плод ее воображения) и к своей значимости (которой никогда не было). Луна всегда пытается привлечь внимание мальчиков, поэтому при своем маленьком росте она носит высокие каблуки, подрисовывает брови и пудрится. Сначала она одолжила пудру у Ирки Лозинской как бы «смеха ради». А теперь она это делает совсем не «ради смеха», а вполне серьезно.

Ирка Лозинска наверняка самая красивая девочка в нашем классе, а может быть, и во всей школе. Не мешают даже ее темная, почти оранжевая (не без пудры, конечно) кожа и высокомерный тон, или резкие слова из кораллово-красных губ, обнажающих красивые белоснежные зубы. Но у Ирки худший из всех недостатков – у нее туберкулез… Да, иногда у нее идет кровь из рта и из носа. Мне жаль Ирку. У нее есть друг, который ее любит, но он не знает, что его подруга так серьезно больна.

Ирка сидит в самом конце класса. Рядом с ней две твердокаменных фигуры: Галина (очень плохая) с замысловатой прической и Славка, которая всегда делает удивленное лицо, никогда не отвечает и прячет Галину под партой, когда та не хочет отвечать на вопрос учителя. Потом еще есть третья Ирка, худая как щепка и очень некрасивая. Рядом с ней сидит Эльза, моя бывшая соседка. Она изображает святую невинность, но я-то очень хорошо знаю, что это только игра. У нее приличные оценки, но табель всегда лучше, чем она заслуживает. Вероятно, она всегда списывает домашнее задание по латыни у третьей Ирки… но кого это волнует.

Потом еще есть староста нашего класса Кжишка. Кжишка не знает ничего, а говорит, как-будто у нее во рту вареники с песком, но она хорошенькая и всегда по уши влюблена во всех своих Збышеков, Славеков, Лежеков и т. д. Она дружит с Луной.

Перед ней, наклонившись, раскачивается первая Эда (всего их три). Эда – «дама с коготками», она помолвлена, у нее классная фигура и вообще. Вторая Эда – бывшая подруга Белки. Она тоже запала на г-жу Скорску, но не успевает по истории, что кажется мне подозрительным. Третья Эда была нашим врагом всего несколько месяцев назад. Только представь себе, мой дорогой Дневник, приезжает какая-то неизвестно кто, какая-то деревенщина, и хочет быть боссом, пытается нам показать, какие мы недоразвитые, и считает себя «абсолютным талантом». Серьезно?

Лушка и Джунка сидят перед Эдой. Джунка производит «нервно-тектонические» движения. Я была с ней в плохих отношениях больше года, но сумела справиться с этим в день именин Брюхлы. Джунка считается самой занудной в классе, и правда, так оно и есть. Лушка глупая, бестолковая и отсталая. Ей можно рассказывать что угодно. Но она и веселая, всегда на вечеринках со мной танцует «Андрусово». Как-то раз Лушка завопила на уроке математики: «Пани, пани, меня так давно не вызывали, а я так люблю математику!» Нора на это отреагировала так: «Лушка, ты что, не будь дурой». – «Вовсе нет», – ответила Лушка, но потом, когда поняла, что она сделала, стала заикаться и таращить глаза.

Перед ними, перед первой Эдой, Лушкой и Джункой, стоит странная парта для «антиквариата». Это означает Янку. Янка лучше всех в классе умеет «прикидываться дурочкой», при этом ее выручает только помощь со стороны. Когда ее вызывают к доске, все ответы у нее написаны на ногтях. Если, случаем, учительница замечает что-то подозрительное, Янка быстро слизывает чернила и изображает святую невинность. Янка умеет по заказу плакать, рыдать и даже падать в обморок, совсем как первая Эда, которой вдруг становится плохо, когда Пакула собирается вызвать ее прочитать стих. Янка вообще очень талантливая насчет устраивания сцен. Рядом с ней сидит Визия, крошка ростом меньше метра в свои пятнадцать лет. Третья в ряду Фрейка, или Салка. У нее то и дело бывают нервные приступы, иногда она слова не может сказать, если слишком расстроится, еще у нее смешная подпрыгивающая походка, и она часто «не выносит» сидение за партой.

Нужно еще сказать о Нинке, этой необычной девочке, которая выглядит совершенно невинной, но получает письма до востребования от разных «людей», устраивает встречи на темных улицах, посещает одиноких мужчин и очень этим гордится. Она довольно милая. В нашем классе есть еще девочки вроде нее; они меня или вообще не интересуют, или мне не хочется водить с ними компанию, потому что я хорошая девочка.

Мы уже несколько месяцев готовим вечер. Спорили и ссорились, но вот он будет в следующую субботу.

2 февраля 1939 г.

Дорогой мой Дневник! С гимнастикой у меня всегда получалось посредственно, поэтому я тренируюсь дома, чтобы стать лучше. Только что у меня в первый раз получилось сальто. Никто из моих подруг этого не может. Я торжествую, хотя содрала коленку.

5 февраля 1939 г.

Дорогой мой Дневник, вечер был наконец-то! Я так счастлива. Вечер был потрясающий, все, особенно Брюхла, отлично провели время. Но после вечера на меня нашла какая-то тоска. И опять, в какой уже раз я подумала: «Как хочется, чтобы мама здесь была». Дело в том, что Иркина мама, г-жа Оберхард, все время крутилась около Брюхлы, подлизывалась к ней изо всех сил, что, конечно, в ближайшее время принесет пользу Ирке и ее младшей сестре. О, дорогой Дневник, если бы ты только знал, как тяжело так сильно хотеть чего-то, так стараться ради этого, а потом на финишной прямой получить отказ. А чего я на самом деле хотела? Не знаю. Меня очень хвалила Пакула, что меня никак не волнует (она говорила с нами, со мной и Норкой). Брюхла была вполне мила. А мне все же чего-то не хватило.

Луна выступила два раза, и я тоже. Сегодня я видела Брюхлу с г-жой Оберхард – скорее всего, возвращались от нее. Я вежливо поклонилась, прошла мимо них и сказала Норе: «Ты как думаешь? Она опять у нее была, да?» И тут я вижу – она корчит глупую рожу. Оглядываюсь и вижу, что Брюхла идет прямо за нами. Она выглядит ужасно, не знаю, что с ней, я бы хотела что-то для нее сделать, помочь, может быть, что-то посоветовать, но нас разделяет огромная пропасть, очень-очень огромная… Может быть, даже больше, чем с мамой. Она бы тоже могла мне помочь, дать совет. Но преодолеть эту пропасть труднее. О, намного труднее.

8 февраля 1939 г.

Дорогой Дневник! Прошло несколько дней с тех пор, как я рассказала тебе о своих делах, а вообще-то ничего особенного и не было. Жизнь течет как обычно, с некоторыми небольшими исключениями. Брюхла была на конференции учителей латыни, поэтому латынь преподавал г-н Скорский. Г-н Джиджик очень хвалил Ирку (незаслуженно), Белка получила плохую отметку, меня пронесло, но я беспокоюсь насчет завтра, потому что это в самом деле может быть неудачный день. Вот все, что мне нужно было тебе рассказать.

11 февраля 1939 г.

Сегодня дождь… Такой грустный серый день. Но мне не очень грустно. Не знаю почему. Может быть, это идея об отъезде в Канаду, хотя, в конце концов, не так уж она и хороша. А может быть, это потому, что я делаю греческую вазу. Во всяком случае, мне не так грустно, как обычно бывает в дождливые дни, когда я просто стою у окна и считаю слезы, стекающие по стеклу. Их много. Вот бежит одна маленькая, потом другая, побольше, следом за ней еще одна, потом пятая, шестая… и две по моим щекам. Они все сбегают вниз, как будто хотят упасть на мокрую, слякотную улицу, как будто хотят ее сделать еще грязнее, как будто хотят изуродовать этот день, сделать его еще противнее. Но сегодня – это какая-то загадка. Как… как мусорный бак. Все считают, что это ерунда, вообще ничего. Но это не так. Не знаю. Можно надо мной смеяться, но я думаю, что неодушевленные предметы могут разговаривать. Может быть, надо мной посмеются, но ты наверняка поймешь, мой дорогой друг. Дело в том, что иногда мне кажется, будто неодушевленные предметы могут говорить. (На самом деле они вовсе не неодушевленные. У них есть душа, совсем как у людей.) Иногда мне кажется, что водопровод хихикает. И не только я так думаю, значит, это так и есть. Люди называют это хихиканье по-разному, но им никогда не приходит в голову, что это именно хихиканье. Или мусорный бак:

– Ну наконец-то ночь и темнота!
Глаза б не видели! Здесь жизнь совсем не та,
Что в городском киоске: там суета,
Огни вокруг. А тут –
Лежу себе бумажный мятый мяч –
Не абы кто – афиша передач!
Еженедельная! Пожить бы мне!
А я вот в урне мусорной! На дне!

– Подумаешь! Ты хоть узнала мир! –
Взвыл новостной листок, зачитанный до дыр.
Я на прилавке не лежал,
Не грел бока без дела –
Носился я по площадям,
Кричал, как угорелый.
И день пронесся – смерч смертельный!
Я б лучше был еженедельный!

– А я с рождения к такой судьбе готова,
Я не упертая. – сказала яркая обертка.
Вздохнула. И вздохнула снова.

– Но я-то не готов! Я – детский журнал!
С красивыми картинками цветными!
Все восхищаются страницами моими.
Чтоб я – и в урне мусорной лежал!
Нет! Невозможно! Я вообще-то
Не ежедневная газета!
И не афиша глупая,
И не вот это… –
Он на обертку посмотрел. –
Держитесь от меня подальше! Вы не у дел!

Что началось тут: «Я в тебе дыру
Проделаю! А ну-ка получи, печатное изделье!
Нашелся тут! Хватай! Держи его!
И поутру