Темный карнавал

Я выкрикнул ее имя. Я позвал ее раз десять.

– Талли! Талли! Ну, Талли!

Так странно – когда тебе еще мало лет, ты прямо вот по-честному ждешь, что кто-то откликнется на твой зов. Тебе кажется, что все, о чем ты думаешь, может стать реальностью. И иногда это даже случается.

Я думал о Талли – девочке с тоненькими светлыми косичками, которая в мае прошлого года плавала в этой воде, и смеялась, и на ее маленькие двенадцатилетние плечи светило солнце. О том, как на ее месте вдруг стала просто гладкая вода, и в нее прыгнул спасатель, как кричала мама Талли, но Талли так и не вынырнула…

Спасатель пытался уговорить ее выйти обратно, но она не вышла. Когда он вернулся, в узловатых пальцах у него были только куски водорослей, а Талли исчезла. Она больше не будет сидеть напротив меня в школе, гонять мячики по мощеным улицам летними вечерами. Она ушла слишком далеко, и озеро не отпустит ее обратно.

И вот теперь, пустынной осенью, когда есть только огромное небо, и огромная вода, и страшно длинный пляж, я в последний раз зашел в воду, один.

Я звал ее по имени, снова и снова. Талли, ну же, Талли!

Ветер тихонько дул мне в уши – так же, как он дует в устья морских раковин, чтобы в них был шепот. Вода поднималась, обнимала мою грудь, спускалась к коленям… Тянула вверх-вниз, назад-вперед, засасывая в дно мои пятки.

– Талли! Вернись, Талли!

Мне было всего двенадцать. Но я понимаю, насколько сильно я любил ее. Это была любовь, которая выше всех телесных и моральных ценностей. Вроде той, что соединяет в неразлучный союз ветер, море и песок. В нее входило все – наши теплые долгие дни на пляже, и тихое жужжание школьных будней со всей их учебной болтовней, и долгие осенние дни прежних лет, когда я носил из школы домой ее книжки.

Талли!

Я выкрикнул ее имя в последний раз. Меня била дрожь. И эти капли на щеках – я не понял, откуда они там взялись. Брызги от волн не долетали так высоко.

Я вышел из воды на песок и стоял там еще примерно полчаса, надеясь отыскать хоть один промельк, хоть один знак, хоть маленький кусочек Талли на память. А потом опустился на коленки и стал строить замок из песка. Я лепил его очень старательно, так же, как мы их строили обычно с Талли. Но в этот раз на песке была только одна половина замка. Моя. Я встал и сказал:

– Талли, если ты меня слышишь, приходи и дострой остальное.

Я пошел к далекой точке, которая была мамой. В это время вода одну за другой размывала круглые стены песочного замка, постепенно превращая его в мокрый гладкий песок.

Я молча шел вдоль берега.

Вдалеке позвякивала карусель, но это она просто от ветра.

На следующий день я сел на поезд и уехал. У поезда плохая память – все пролетает мимо, ничего не задерживается. Он проезжает и тут же забывает кукурузные поля Иллинойса, реки детства, мосты, озера, долины, дома, обиды и радости. Он отбрасывает их назад – и они падают куда-то за горизонт.

У меня удлинились кости, я оброс плотью, сменил свой юный ум на более взрослый, выбросил одежду, потому что она мне больше не годилась, прошел все ступени от начальной школы до средней, и дальше – к университетским учебникам и книгам по праву. А потом у меня появилась девушка, в Сакраменто. Какое-то время мы встречались, потом поженились.

Я продолжал изучать право. К двадцати двум годам я почти забыл, как выглядит восток.

Но Маргарет предложила провести в этих краях наш отложенный медовый месяц.

Так же, как и память, поезд работает в обе стороны. Он может вернуть все то, что было оставлено позади много лет назад.

На горизонте появился Лейк-Блафф – город с населением 10 000 человек. Маргарет прекрасно выглядела в своей красивой новой одежде. Но я уже чувствовал, как мой старый мир начинает затягивать меня обратно в свое бытие. И Маргарет заметила это. Все время, пока поезд подъезжал к станции Блафф и вывозили наш багаж, она не выпускала моей руки.

Годы, что они делают с лицами и телами людей… Когда мы шли по городу, мне не встретилось никого, кого бы я узнал. Были лица с какими-то отзвуками. Как эхо в ущельях. Лица, в которых узнаются глупые смешки на уроке где-нибудь в закрытой гимназии, и как они качались на железных качелях и гоняли туда-сюда на роликах. Но я молчал. Я шел и смотрел, и складывал в себя все эти воспоминания, как осенью сгребают листья, чтобы потом сжечь.

В общей сложности мы пробыли там две недели и все места объезжали вместе. Дни были счастливыми. Маргарет была очень любима мной. По крайней мере, мне так казалось.

В один из последних дней нашего пребывания мы гуляли по берегу. Было еще не то время года, как в тот день много лет назад, но на берегу уже появились первые признаки запустения. Толпа поредела, несколько киосков с хот-догами были закрыты и заколочены, а ветер взял дыхание, чтобы исполнить нам свои извечные песнопения.

Я почти как наяву увидел маму, сидящую на песке, как она обычно сидела. И точно так же мне захотелось побыть одному. Но разве я мог сказать об этом Маргарет. Нет, я только держал ее за руку и ждал.

День клонился к закату. Почти все дети разошлись по домам, и только несколько мужчин и женщин нежились в лучах солнца.

К берегу подплыла спасательная лодка. Из нее стал медленно вылезать спасатель, который нес что-то в руках.

Я замер на месте. Затаил дыхание – и вдруг стал маленьким. Мне всего двенадцать, я ужасно мал, просто бесконечно мал, и мне очень страшно. И завывает ветер. И нет никакой Маргарет. Я видел только берег и на нем спасателя, который медленно-медленно выходит из лодки с серым, видно, что не очень тяжелым, мешком в руках, почти таким же, как его серое морщинистое лицо.

– Посиди здесь, Маргарет, – сказал я.

Я не знаю, почему я это сказал.

– Но почему?

– Просто посиди здесь, и все…

Я медленно пошел по песку к месту, где стоял спасатель. Он посмотрел на меня.

– Что это? – спросил я.

Спасатель долго смотрел на меня и не мог говорить. Он поставил серый мешок на песок, вода с шипеньем обступила его и тут же ушла обратно.

– Что это? – еще раз спросил я.

– Погибшая, – тихо сказал спасатель.

Я ждал.

– Это очень странно, – сказал он тихо, – никогда не видел ничего подобного. Она погибла… очень давно.

Я повторил за ним, как эхо.

Он кивнул.

– Я бы сказал, уже лет десять как. В этом году здесь не было ни одного утонувшего ребенка. С 1933 года здесь утонуло двенадцать детей, но их всех нашли, в течение несколько часов. Всех, кроме одной, я помню. А это тело, как раз, наверное, лет десять пролежало в воде. Зрелище не из приятных.

Я, не отрываясь, смотрел на серый мешок в его руках.

– Откройте, – сказал я.

Не знаю, почему я это сказал. Ветер взвыл еще громче. Спасатель продолжал возиться с мешком.

– Насколько я понял, это девочка, потому что на ней сохранился медальон. Больше ничего сказать не могу.

– Открывайте, скорее! – крикнул я.

– Лучше не стоит, – сказал он.