Мавританская Испания. Эпоха правления халифов. VI–XI века

Али, сын Абу Талиба и муж Фатимы, дочери пророка, поставленный на халифат «защитниками», уволил всех правителей Османа и заменил их мусульманами старой школы, по большей части тоже «защитниками». Ортодоксальная партия одержала верх. Она принялась восстанавливать повсеместно свою власть, подавлять племенную знать и Омейядов – обращенных вчерашнего дня, которые стремились стать понтификами и наставниками завтрашнего дня. Только их триумф оказался непродолжительным. Разногласия начались даже на самом высоком уровне. Каждый из триумвиров, нанимая убийц Османа, считал, что халифат в его руках. Разочарованные Тальха и Зубайр, вынужденные под угрозой оружия принести клятву верности своему более удачливому сопернику, покинули Медину и присоединились к честолюбивой и коварной Аише. Вдова пророка раньше пыталась устроить заговор против Османа, но теперь призвала население отмстить за него и выступить против Али, которого она ненавидела всем сердцем – ведь он ранил ее гордость, опорочив ее еще при жизни супруга.

Никто не мог предвидеть исход борьбы, которую начала Аиша. Силы единомышленников все еще были невелики. Али мог рассчитывать только на убийц Османа и «защитников». Соперников могла рассудить нация в целом, но она оставалась нейтральной. Убийство хорошего старого человека вызвало негодование во всех провинциях раскинувшейся на большой территории империи, и, если бы пособничество Зубайра и Тальхи было менее известно, они, возможно, могли бы завоевать симпатию масс, как противники Али. Но об их участии в преступлении было известно всем. «Должны ли мы показать тебе, – говорили арабы Тальхе в мечети Басры, – письмо, в котором ты призываешь нас восстать против Османа?» А Зубайру напоминали, как он принуждал население Куфы бунтовать. Едва ли можно было найти человека, который поднял бы меч за одного из этих лицемеров, которых одинаково презирали.

Тем временем было признано желательным, насколько возможно, сохранить организацию, созданную Османом, а также правителей, которых он назначил. Соответственно, когда чиновник, которому Али поручил управление в Куфе, прибыл к месту назначения, его встретили арабы, заявившие, что требуют наказания убийц Османа, что они намерены сохранить своего прежнего правителя, а ему лучше немедленно вернуться, если, конечно, он не хочет лишиться головы. «Защитник», назначенный управлять Сирией, был остановлен на границе отрядом всадников. Их командир поинтересовался, зачем он приехал. Тот надменно ответил, что будет их эмиром. Ему сообщили, что если его послал любой другой человек, кроме Османа, то для него будет лучше повернуть обратно. «Защитник» спросил, знают ли эти люди, что произошло в Медине. «Мы знаем это очень хорошо и именно поэтому советуем тебе убраться туда, откуда ты пришел». «Защитник» оказался благоразумным и последовал совету.

Наконец Али удалось найти подходящих друзей и полезных слуг среди арабов Куфы. Их он привлек на свою сторону не без трудностей, обещав поселиться в этом городе и, таким образом, сделать его столицей империи. С их помощью он одержал верх в так называемой «верблюжьей битве», имевшей место недалеко от Басры в 656 году. Она получила название из-за верблюда Аиши, возле которого был пункт сбора. После этого сражения Али избавился от конкурентов. Тальха был смертельно ранен в бою, а Зубайр убит во время бегства. Аиша попросила о милосердии и получила его. Победу обеспечили защитники, которые составили большую часть кавалерии.

С тех пор Али стал хозяином Аравии, Ирака и Египта, в том смысле, что его власть открыто не оспаривалась в провинциях. Тем не менее к его правлению относились холодно, а нередко и с отвращением. Арабы Ирака, сотрудничество которых имело большое значение, неизменно находили повод не появляться на поле боя по его приказу. По собственному выражению Али, зимой для них было слишком холодно, а летом – слишком жарко.

Одна только Сирия упорно отказывалась признать Али. Муавия не мог покориться, даже если бы захотел, не запятнав свою честь. Разве мог Муавия оставить безнаказанным убийство родственника? Разве мог он покориться человеку, среди военачальников которого были убийцы? Более того, даже если бы он не слышал зова крови, его подстегивало честолюбие. При желании Муавия, вероятно, смог бы спасти Османа, выступив ему на помощь. Но это не принесло бы никакой выгоды самому Муавии, который при жизни Османа оставался бы тем же, кем был, – правителем Сирии, и не более того. Он признавал, что с тех пор, как пророк сказал ему: «Если ты получишь независимость, прояви себя с лучшей стороны», его единственной вожделенной целью был халифат.

А теперь обстоятельства благоприятствовали ему; он надеялся получить все и был готов пойти на риск. Его амбиции вот-вот реализуются! Он отбросит все колебания, все сомнения. Его дело правое. Он может положиться на арабов Сирии, которые принадлежали ему телом и душой. Культурный, дружелюбный, щедрый человек, хорошо понимающий людей, милосердный или жестокий – по обстоятельствам, Муавия знал, как добиться уважения и преданности своими личными качествами. Дополнительную связь между ним и его людьми образовала общность взглядов, чувств и интересов. Для сирийцев ислам был невостребованной, невнятной и чрезвычайно запутанной формулой, которой они даже не пытались придать смысл. Обязанности и церемонии, предписанные этой религией, были для них скучны. Они испытывали закоренелую ненависть к знатным выскочкам, которые не имели никакого права управлять ими, за исключением того, что были сподвижниками пророка и глубоко сожалели о вождях племен. Они были готовы без лишних слов идти на оба святых города, разграбить и сжечь их и убить жителей. Сын Абу Суфьяна и Хинд разделял их желания, их опасения, обиды и надежды. Таковы были причины симпатии, существовавшей между принцем и его подданными, и они проявились впоследствии, когда Муавия после долгого и славного правления испустил последний вздох и ему были отданы последние почести. Эмир, которому Муавия доверил управление до того, как наследник трона Язид прибыл в Дамаск, велел, чтобы гроб несли родственники славного покойника. Но в день погребения сирийцы обратились к эмиру с просьбой позволить им принять участие в церемониях. Они сказали, что при жизни халифа участвовали во всех его начинаниях, делили с ним радости и горести. Получив разрешение, они так энергично стремились вперед, чтобы коснуться кончиками пальцев носилок, на которых лежали останки любимого принца, что покров оказался разорванным в клочья.

С самого начала Али было ясно, что сирийцы считали дело Муавии своим. Ему рассказали, что каждый день сотни тысяч человек приходят к мечети и горюют перед запятнанной кровью рубашкой Османа, обещая отомстить за него. Прошло уже шесть месяцев после убийства, и Али, победитель в «верблюжьей битве», последний раз предложил Муавии покориться. Тогда Муавия продемонстрировал собравшимся в мечети арабам окровавленную одежду и несколько пальцев преданной жены Османа Наилы, которая пыталась его спасти, и попросил совета. Его почтительно выслушали, после чего один из собравшихся, выступавший от имени остальных, сказал: «Принц, это ты должен советовать и приказывать, а мы – подчиняться и исполнять». После этого было объявлено, что все мужчины, способные держать оружие, должны немедленно встать под знамена своего клана, и тот, кто окажется отсутствующим по истечении трех дней, будет казнен. В назначенное время явились все до единого человека. Энтузиазм был искренним и всеобщим. Людям предстояло бороться за общее дело. Одна только Сирия дала Муавии больше солдат, чем все остальные провинции, вместе взятые, дали солдат Али. Последнему оставалось только с большим сожалением сравнивать горячую преданность сирийцев с безразличием его арабов Ирака. «Я бы с удовольствием обменял десяток вас на одного солдата Муавии, – сказал он. – Судя по всему, сына «пожирательницы печени» ждет триумф».

Представлялось вероятным, что решающее сражение произойдет на равнинах Сиффина, у правого берега Евфрата, к западу от Никефориума, в месте слияния рек Евфрат и Белик. Однако после того как противоборствующие армии сблизились, еще несколько недель прошло в неэффективных переговорах и горячих, но ничего не решивших стычках местного значения. Обе стороны избегали генерального сражения. Но наконец, когда все попытки примирения оказались безуспешными, началась битва. Ветераны – сподвижники Мухаммеда – сражались с фанатичной яростью тех дней, когда они заставили бедуинов выбирать между исламом и смертью. В их глазах арабы Сирии были, по сути, язычниками. «Моя клятва! Моя клятва! – восклицал Аммар, бывший правитель Куфы, один из убийц Османа, – ему уже перевалило за девяносто. – Нет ничего более достойного в глазах Бога, чем вступить в бой с неверными. Если я погибну от ударов их копий, я стану мучеником за истинную веру. Следуйте за мной, сподвижники пророка. Ворота рая открыты для нас. Гурии ждут нашего прихода». Бросившись в самую гущу сражения, он дрался как лев, пока наконец, израненный, не пал мертвым. Арабы Ирака, осознав, что на карту поставлена их честь, сражались храбрее, чем можно было ожидать, и в какой-то момент кавалерия Али так энергично устремилась в атаку, что сирийцы дрогнули. Опасаясь, что сражение проиграно, Муавия уже поставил ногу в стремя, чтобы спасаться, но тут к нему пришел Амр, сын аль-Аса.

– А вот и ты! – воскликнул принц. – Ты всегда хвастался, что умеешь преодолевать трудности. Быть может, тебе известен способ предотвратить несчастье, которое нам угрожает? Ты же помнишь, я обещал тебе управление Египтом, если мы одержим верх. Посоветуй, что делать. – Амр, поддерживавший связь с армией Али, посоветовал Муавии приказать всем солдатам, у которых есть копия Корана, привязать свитки к остриям своих копий, а после этого объявить, что спор решит сама священная книга.

– Я беру на себя всю ответственность за этот совет. Он надежен.

На самом деле Амр, предвидя поражение, предварительно договорился об этом театральном ударе с несколькими вражескими лидерами, среди которых был Ашас, величайший предатель своего времени. У Ашаса (который, еще будучи язычником, храбро присвоил себе титул царя) не было причин хорошо относиться к исламу и его творцу. Когда он отрекся от ислама при Абу Бакре, он видел, как весь гарнизон его крепости был обезглавлен мусульманами. Муавия последовал совету Амра и приказал, чтобы солдаты привязали свитки Корана к остриям копий. Только немногие из восьмидесяти тысяч человек имели в своем распоряжении священную книгу. Едва нашлось пять сотен экземпляров. Но и этого хватило. Ашас и его друзья собрались вокруг халифа и сказали:

– Мы покоряемся решению священной книги и просим перемирия.

– Это хитрость! – воскликнул Али, дрожа от ярости. – Грязный трюк. Эти сирийцы не знают, что такое Коран: все их действия нарушают его наставления.

Ему возразили, что борьба идет за священную книгу и нельзя отказаться от ее решения.

– Нет, мы воюем, чтобы заставить этих людей подчиниться божественным законам. Они восстали против Всевышнего; они отвергли священную книгу. Вы думаете, что Муавии, Амру и остальным есть дело до религии или Корана? Я знаю их лучше, чем вы. Я знал их еще детьми, знал их мужчинами и отцами своих детей. Они всегда были пособниками беззакония. – На это он получил ответ, что тем не менее противник обратился к божественной книге, а халиф Али – к мечу.

Али, осознав, что его бросают, объявил:

– Ах так? Убирайтесь! Присоединяйтесь к тем, кто организовал союз против пророка. Уходите и объединяйтесь с людьми, которые кричат: «Бог и его пророк», но все это ложь и обман.

Тогда от него потребовали, чтобы он отозвал Аштара, который командовал кавалерией с поля, иначе его постигнет судьба Османа.

Понимая, что они, не задумываясь, претворят в жизнь угрозу, Али покорился. Он отправил соответствующий приказ победоносному военачальнику аль-Аштару, преследовавшему отступающего противника. Аштар отказался подчиниться. Он заявил, что не может повернуть обратно, когда победа уже практически в его руках. И тогда один из посланников, араб из Ирака, сказал: «Что стоит твоя победа, если Али будет убит?» С тяжелым сердцем храбрый Аштар приказал отступать. В тот день бывший царь Кинды познал сладость мести: это он организовал поражение благочестивых мусульман, которые лишили его царства и убили его соплеменников. Али послал его к Муавии, чтобы уточнить, как он предлагает решить спор с помощью Корана. Муавия ответил, что он и Али должны выбрать посредника. А уже потом два посредника решат, в соответствии с Кораном, у кого из нас двоих больше прав на халифат. Сам он выбрал Амра, сына аль-Аса.

Получив ответ, Али решил выбрать Абдуллу, сына Аббаса. Но это посчитали недопустимым: такой близкий родственник не может быть беспристрастным. Далее Али предложил своего храброго военачальника Аштара. Люди возразили, считая, что именно Аштар разжег костер войны, и предатель Ашас сказал, что посредником должен стать Абу Муса – другого люди не признают.

– Но этот человек затаил на меня злобу! – вскричал Али. – Я лишил его поста правителя в Куфе, и с тех пор он меня обманывает. Это он помешал арабам Ирака участвовать в бою. Ему нельзя доверять.

Но другого посредника люди отказались признавать, и снова начались угрозы. В конце концов Али был вынужден дать свое согласие. Двенадцать тысяч солдат потребовали, чтобы он отказался от этого соглашения, и, получив отказ, покинули поле боя. Среди них был, как минимум, один предатель – Ашас, но в основном это были благочестивые чтецы Корана, честные люди, преданные своей религии – традиционному исламу. Но то, что они считали традиционным исламом, не было таковым в понимании Али и мединской знати. В течение долгого времени, возмущенные порочностью и лицемерием сподвижников пророка, которые использовали религию для продвижения своих земных честолюбивых идей, эти «нонконформисты» решили при первой возможности отделиться от официальной церкви. Они называли себя хариджитами, что значит: «тот, кто покидает дом среди неверующих во имя Бога». Они все до единого были республиканцами и демократами, как в религии, так и в политике, строгими моралистами, ставившими безбожие в один ряд со смертными грехами. У них можно найти общие черты с английскими приверженцами Кромвеля.

Некоторые хронисты утверждают, что посредника, выбранного Али, перехитрил его коллега; другие уверены, что он предал своего хозяина. В любом случае война вспыхнула снова. Али терпел одно поражение за другим, покрывая себя позором. Победоносный противник лишил его последовательно Египта и Аравии. Хозяин Медины, сирийский военачальник, взойдя на трон, воскликнул: «Аус и хазрадж! Что стало с почтенным старым человеком, который здесь жил? Клянусь небом, если бы я не опасался гнева Муавии, моего хозяина, то не пощадил бы ни одного из вас. А так поклянитесь в верности Муавии, и вы будете прощены!» Большинство защитников отсутствовали – были в армии Али – но клятва прозвучала от остальных.

Вскоре после этого Али пал жертвой мести юной девушки из хариджитов, отца и брата которой он приказал обезглавить и которая, в качестве платы за свое согласие на брак с кузеном, потребовала от него голову халифа (661 г.).

Хасан, сын Али, получивший прозвище Разводящийся, унаследовал претензии отца на халифат. Он не был прирожденным лидером. Ленивый и чувственный, он предпочитал легкую роскошную жизнь без осложнений славе, могуществу и заботам трона. Поэтому фактическим главой партии стал Кайс, сын Сааада, «защитник»-ансар, человек гигантского роста и атлетического телосложения, находившийся в отличной физической форме, отличившийся храбростью в двадцати сражениях. Его набожность была достойна подражания. Что бы ни происходило, он всегда выполнял свои религиозные обязанности. Как-то раз во время молитвы он увидел большую змею, свернувшуюся на том самом месте, которого он должен был коснуться лбом. Слишком ответственный, чтобы прервать молитву, он опустил голову на пол рядом со змеей. Та обвилась вокруг его шеи, не причинив ему зла. Только закончив молитву, от схватил рептилию и отбросил ее прочь. Этот благочестивый мусульманин ненавидел Муавию потому, что считал его врагом своих соплеменников вообще и своей семьи в частности, а также неверным. Кайс ни за что бы не признал, что Муавия тоже мусульманин. Взаимная ненависть эти двух людей достигла такой глубины, что, когда Кайс был правителем Египта – при Али, они обменивались письмами лишь для того, чтобы оскорблять друг друга. Один начинал свое письмо словами «еврей, сын еврея», а другой отвечал на это: «Язычник, сын язычника! Ты принял ислам неохотно, по принуждению, зато отрекся от него по доброй воле. Твоя вера, если она у тебя есть, принадлежит вчерашнему дню, но твое лицемерие вечно». С самого начала мирные цели Хасана не признавались. «Протяни руку, – обращался к нему Кайс. – Я поклянусь тебе в верности, если ты сначала поклянешься подчиняться Божественной книге, а также законам, установленным пророком, и обращать меч против наших врагов». «Я клянусь, – отвечал ему Хасан, – покориться небесам и подчиниться Божественной книге и законам пророка; но ты должен, в свою очередь, покориться мне, воевать с теми, кому я объявляю войну, и вкладывать меч в ножны, когда я заключаю мир». Кайс дал клятву, но слова халифа оказали вредное воздействие. Люди считали, что он не тот человек, который нужен, и никогда не станет воевать. Для «защитников»-ансаров все будет потеряно, если Муавия одержит верх. Их опасения довольно быстро оправдались. В течение нескольких месяцев Хасан, хотя в его распоряжении были отнюдь не малые силы, бездействовал при Мадаине, что на Тигре (его называли двойным городом, поскольку он находился на месте более древнего Ктесифона и Селевкии). Вероятно, велись переговоры с Муавией. Наконец, Хасан направил Кайса к сирийской границе, но со слишком малыми силами, и бравый ансар был разгромлен более крупными силами противника. Беженцы, в большом смятении добравшиеся до Мадаина, выразили недовольство Хасаном, который, если и не предал их открыто, дал повод себя заподозрить. После этого Хасан, отказавшись от всех претензий на халифат, заключил мир с Муавией. Последний гарантировал ему отличную пенсию и амнистию для всех его последователей.

У Кайса, однако, все еще оставалось под командованием пять тысяч воинов: все они после смерти Али в знак траура побрили головы. С этой небольшой армией он намеревался продолжать войну. Правда, он не был уверен, что воины разделяют его пылкий энтузиазм, и потому обратился к ним со следующими словами: «Если таково ваше желание, мы будем продолжать сражаться и умрем все до последнего человека, но не сдадимся. Но если вы хотите просить о мире, да будет так. Делайте выбор». Солдаты выбрали мир.

Кайс в сопровождении своих самых близких соплеменников явился к Муавии, чтобы молить о прощении для себя и своих людей. Он напомнил ему слова пророка, который, уже находясь на смертном одре, поручил «защитников» другим мусульманам, сказав: «Почет и хвала тем, кто давал убежище пророку и твердо закрепил фундамент его дела».

В заключение Каис дал понять Муавии, что ансары с радостью будут служить ему: несмотря на их набожность и нежелание служить неверующему, они не могут примириться с утратой важных и выгодных постов. Муавия на это ответил:

– Я не знаю, ансары, какое право вы имеете на мое милосердие. Клянусь небом, вы всегда были моими непримиримыми врагами. Это вы в битве при Сиффине едва не разгромили меня – тогда ваши блестящие копья сеяли панику среди моих людей. Сатира ваших поэтов больно жалила меня. А теперь, когда Бог установил то, что вы старались разрушить, вы приходите ко мне и предлагаете обратить внимание на слова пророка. Нет, союз между нами едва ли возможен!

Кайс, гордость которого была уязвлена, сменил тон:

– Право на твое милосердие дает нам то, что мы хорошие мусульмане: одного только этого достаточно в глазах Бога. Это правда, что люди, объединившиеся против пророка, имеют другие доводы, более весомые для тебя. Мы не завидуем им. Да, мы были твоими врагами на поле боя, но, будь у тебя желание, ты мог бы предотвратить войну. Пусть наши поэты провоцировали тебя своими сатирами, но то, что в них ложно, забудется, а правда останется. Твоя власть установлена. Хотя с сожалением, но мы признаем этот факт. В битве при Сиффине, когда мы были близки к победе над тобой, мы сражались под знаменами человека, который верил, что выполняет волю Всевышнего. Что касается наставлений пророка, каждый правоверный будет следовать им. Но раз ты заявляешь, что наше единство невозможно, теперь только Бог может помешать тебе творить зло, о Муавия!

Возмущенный такой дерзостью, халиф закричал:

– Немедленно убирайтесь!

«Защитники» уступили. Власть вернулась к вождям племен – старой знати. Тем не менее сирийцы не чувствовали удовлетворения. Они рассчитывали полностью насладиться всеобъемлющей местью. Муавия, человек умеренный, не позволил этого, однако они понимали: настанет день, когда конфликт вспыхнет снова, и тогда борьба уже будет не на жизнь, а на смерть. Что касается «защитников», их сердца терзали гнев и раздражение. Пока жив Муавия, власть Омейядов настолько прочна, что пытаться свергнуть ее – бесполезно. Но Муавия не бессмертен. Решив не поддаваться отчаянию, мединцы стали готовиться к будущим сражениям.

Во время этого периода вынужденного бездействия задача воинов перешла к поэтам обеих сторон. Кровожадные сатиры давали выход взаимной ненависти. Ссоры и перебранки вспыхивали ежедневно. И если сирийцы и принцы из Омейядов не упускали ни одной возможности продемонстрировать ансарам ненависть и презрение, последние платили им той же монетой.

Глава 4

Язид I

Муавия незадолго до смерти посоветовал своему сыну Язиду бдительно следить за Хусейном, вторым сыном Али. Его старший сын, Хасан Разводящийся, к этому времени уже умер, отравленный одной из жен. Шииты верили, что к этому причастен Муавия. Также следовало присматривать за Абдуллахом, сыном Зубайра, в свое время претендовавшим на трон. Эти люди были опасны. Они оба жили в Медине. Когда Хусейн сообщил Абдуллаху, что халиф, судя по всему, мертв, тот проинформировал его о своих намерениях: «Я никогда не признаю Язида своим сувереном! Он пьяница, распутник и имеет безрассудную страсть к охоте». Абдуллах не ответил, хотя имел такое же мнение.

Язид I не обладал ни умеренностью, ни утонченными манерами отца, а также не разделял его склонности к легкой жизни и комфорту. Он был точной копией своей матери Майсун, удалой бедуинки, которая, по ее собственному выражению, предпочитала свист ветра в пустыне стараниям даже самых талантливых музыкантов и сухую корку хлеба, съеденную в тени шатра, всем пышным яствам, подаваемых ей в роскошных залах Дамаска. Прошедший обучение под руководством матери в племени бени кельб, Язид получил качества скорее уместные для молодого вождя племени, чем для монарха. Он презирал церемонии и этикет, был учтив со всеми, весел, щедр, красноречив. Кроме того, он был весьма неплохим поэтом, любил охоту, танцы, вино и песни. Его отношение к строгой религии, во главе которой его поставил случай и против которой безуспешно боролся его дед, было прохладным. Набожность – часто неискренняя, и высокие моральные устои – нередко притворные, ветеранов ислама были чужды его открытой натуре. Он даже не пытался скрывать, что предпочитает то время, которое теологи назвали Джахилией – веком невежества. И он без каких-либо угрызений совести предавался наслаждениям, запрещенным Кораном, исполняя любой каприз своего изменчивого нрава. При этом он ни с кем не соблюдал строгий этикет. В Медине его ненавидели, зато в Сирии обожали. По крайней мере, так считал Исидор. Замечания этого почти современного писателя о характере Омейядов представляют особый интерес, поскольку он выражал мнение сирийцев Испании, а более поздние арабские хронисты судили этих принцев с точки зрения мединцев.

Как и прежде, старая мусульманская партия имела изобилие командиров, но без войск. Хусейн, который, легко избежав пристального внимания доверчивого правителя Медины, нашел убежище вместе с Абдуллахом на священной земле Мекки, был счастлив, получив письмо от арабов Куфы, попросивших его возглавить их. Они обещали признать его халифом и заставить сделать то же самое все население Ирака. Посланцы из Куфы прибывали один за другим, и последний доставил послание выдающейся длины. Одни только подписи заняли сто пятьдесят листов. Напрасно осторожные и дальновидные друзья советовали ему не бросаться сломя голову в столь опасную авантюру и не доверять обещаниям и фальшивому энтузиазму народа, обманувшего и предавшего его отца. Только Хусейн, гордо демонстрируя полученные им петиции, которых, по его утверждению, было так много, что хватило бы навьючить верблюда, предпочитал слушать вредные подсказки своего честолюбия. Он покорился своей судьбе и отправился в Куфу, к большому удовлетворению своего фальшивого друга Абдуллаха, который, в то время как все считали его неспособным противостоять внуку пророка, внутренне ликовал, видя, как он покорно идет навстречу гибели, можно сказать, подставляет голову палачу.

В приверженности, которую демонстрировали делу Хусейна в Ираке, не было религиозной составляющей. Эта провинция была в особом положении. Муавия, хотя родился в Мекке, основал династию, по сути, сирийскую. При нем Сирия превратилась в доминирующую провинцию. Дамаск стал столицей империи; при халифате Али Куфа занимала почетное место. Уязвленные в своей гордыне арабы Ирака с самого начала проявили беспокойный, мятежный, анархичный – в общем, очень арабский дух. Вскоре провинция стала местом сбора политических смутьянов всех мастей, бандитов и убийц. После этого Муавия доверил управление ею Зияду, своему сводному брату. Кто был отец Зияда, точно неизвестно, но Муавия признал его сыном Абу Суфьяна. Зияд не удовлетворился тем, что держал горячих голов в узде: он их уничтожил. Он ездил по стране с отрядом солдат, ликторов и палачей и железной рукой подавлял любые попытки поднять политические или социальные беспорядки. Благодаря его суровому, можно сказать, безжалостному управлению в провинции установилась спокойная обстановка, но именно по этой причине Ирак был готов приветствовать Хусейна.

Однако терроризм держал в своих когтях жителей провинции крепче, чем они сами это понимали. Зияда больше не было, но он оставил сына, достойного отца – его звали Обайдаллах. Именно ему Зияд доверил задачу подавить заговор в Куфе, когда Нуман ибн Башир, правитель города, выказал умеренность, показавшуюся халифу подозрительной. Выступив из Басры во главе войска, Обайдаллах остановился на некотором расстоянии от Куфы. Закрыв лицо, он ночью вошел в город в сопровождении всего десяти солдат. Чтобы прозондировать настроения горожан, он сказал своим людям, чтобы они во всеуслышание называли его Хусейном. Многие знатные горожане предложили ему гостеприимство. Фальшивый Хусейн отказался от их приглашений, и, окруженный взволнованной толпой, скандировавшей «Да здравствует Хусейн!», он направился к крепости. Нуман сразу приказал закрыть ворота. Обайдаллах потребовал, чтобы их открыли и впустили внука пророка. Нуман ответил: «Возвращайся туда, откуда пришел. Я предвижу твою судьбу и не хотел бы, чтобы разнесся слух об убийстве Хусейна, сына Али, в замке Нумана». Удовлетворенный этим ответом, Обайдаллах открыл лицо. Узнав его, толпа рассеялась, охваченная ужасом. А Нуман почтительно приветствовал его и пригласил в крепость. На следующий день Обайдаллах объявил верующим, собравшимся в мечети, что станет отцом родным для всех, кто ему покорится, но мятежников истребит его меч. Последовали волнения, но они были довольно скоро подавлены. С тех пор больше никто не говорил о восстании.

Слухи об этих событиях достигли ушей Хусейна, когда он был недалеко от Куфы. С ним было не больше сотни человек, в основном его родственники. Тем не менее он продолжил движение вперед. Слепая и глупая доверчивость, владевшая многими претендентами, не миновала и его. Он был убежден, что, стоит ему появиться у ворот Куфы, горожане с оружием перейдут на его сторону. В районе Кербелы навстречу ему вышел отряд, посланный Обайдаллахом, получивший приказ захватить его живым или мертвым. Получив предложение сдаться, Хусейн начал переговоры. Командир отряда Омейядов – Амир ибн Саад – не выполнил отданный ему приказ. Он колебался. Амир был курашитом, сыном одного из первых учеников Мухаммеда, и идея пролить кровь сына Фатимы не могла ему понравиться. Поэтому он обратился к своему начальнику и передал ему предложения Хусейна. Получив это сообщение, даже сам Обайдаллах заколебался. Но Шамир ибн Диль-Джаушан, представитель куфанской знати, командир армии Омейядов, – араб арабов, как и его внук, с которым мы впоследствии встретимся в Испании, – укрепил его решимость, заявив, что, если судьба отдает врага тебе в руки, колебания неуместны. Хусейн должен сдаться без всяких условий. И Обайдаллах отправил своему командиру соответствующий приказ. Но хотя Хусейн отказался сдаться без условий, его не атаковали. Тогда Обайдаллах выслал другой отряд, которым командовал Шамир, отдав ему приказ отрубить курашиту голову и принять командование его отрядом, если тот будет упорствовать в своем бездействии. Но когда Шамир добрался до лагеря, курашит, больше не колеблясь, отдал приказ о наступлении. Тщетны были увещевания Хусейна: «Если вы верите в религию, основанную моим дедом, как вы сможете оправдать свои поступки в Судный день?» Не помогло и привязывание свитков Корана к копьям. По приказу Шамира его люди с мечами напали на Хусейна и зарубили его. По другой версии, он был пронзен стрелой. Почти все его спутники постарались продать свои жизни как можно дороже, но в конце концов пали на поле сражения. Это случилось 10 октября 680 года.

Будущие поколения, даже склонные к сентиментальности относительно судьбы своих неудачливых предков и зачастую не обращающие внимания на соображения правосудия, национального мира и ужасов гражданской войны, не остановленной в самом начале, считали Хусейна жертвой жестокого преступления. Персидский фанатизм довершил картину: он изобразил святого вместо обычного авантюриста, спешившего навстречу гибели из-за странного заблуждения и безумного честолюбия. Подавляющее большинство современников видели его в ином свете: они считали его клятвопреступником, виновным в государственной измене – ведь он поклялся в верности Язиду при жизни Муавии и не сумел добиться успеха, реализовав свое право на халифат.

Смерть Хусейна открыла путь другому претенденту, который был благоразумнее и по крайней мере в своих глазах способнее, чем его предшественник. Это Абдуллах, сын Зубайра. Он делал вид, что дружит с Хусейном, однако его истинные чувства были очевидны даже для Хусейна и его сторонников. «Успокойся, Ибн-Зубайр, – сказал Абдуллах ибн Аббас, распрощавшись с Хусейном, которого тщетно пытался убедить не идти в Куфу. – Для тебя, жаворонок, небеса открыты. Откладывай яйца, пой, чисть перышки – словом, делай то, что сердце пожелает. Хусейн ушел в Ирак, и весь Хиджаз твой». Тем не менее, хотя Ибн-Зубайр втайне принял титул халифа, как только уход Хусейна в Ирак освободил место, он изобразил глубочайшее потрясение и неизбывное горе, когда святого города достигли новости о трагедии. Он даже поспешил произнести патетический панегирик убитому. Абдуллах был прирожденным оратором. Он был необычайно красноречив, и никто не владел лучше него искусством сокрытия истинных чувств и демонстрации чувств притворных. Едва ли с ним мог кто-нибудь сравниться в умении скрывать пожирающую его жажду богатств и власти под правильными словами долга, добродетели, религии и благочестия. В этом заключался секрет его влияния. Теперь, когда Хусейн больше не стоял у него на пути, Абдуллах назвал его праведным халифом, всячески превознес его добродетели и благочестие и обрушил поток брани на предателей и бандитов – арабов Ирака. Эффектную концовку его речи Язид мог бы применить к себе, если бы счел уместным: «Еще никогда этот святой человек не предпочитал звуки музыки чтению Корана, развлечения угрызениям совести, вызванным страхом перед Аллахом, обильные возлияния посту или удовольствия охоты благочестивым размышлениям. …Очень скоро нечестивцы пожнут плоды своих богомерзких дел».

Для Абдуллаха стало делом первостепенной важности привлечь на свою сторону наиболее влиятельных «беженцев» – мухаджирунов. Он опасался, что их будет не так легко одурачить, как простой люд, относительно истинных мотивов своего восстания. Он предвидел противодействие, особенно со стороны Абдуллаха, сына халифа Омара (Умара), человека бескорыстного, глубоко религиозного и очень проницательного. Между тем Ибн-Зубайр не был малодушным и не имел обыкновение пасовать перед трудностями. Сын Омара имел супругу, набожность которой могла сравниться только с ее доверчивостью. Эта дама убедила Ибн-Зубайра, что он должен начать. Он посетил ее и долго разглагольствовал с привычной бойкостью о своем ревностном энтузиазме в отношении к ансарам, мухаджирунам, пророку и Аллаху. Когда он увидел, что его елейные речи произвели соответствующее впечатление, он попросил ее убедить Ибн-Омара признать его халифом. Она обещала сделать все от нее зависящее и тем же вечером, подавая ужин супругу, стала на все лады расхваливать Ибн-Зубайра. Свой панегирик она завершила словами:

– Ему на самом деле не нужно ничего, кроме сохранения и приумножения славы Всевышнего!

Ее муж сухо и холодно ответил:

– Ты помнишь роскошный кортеж, который обычно следовал в обозе Муавии, когда он отправлялся в паломничество, – особенно великолепных белых мулов, покрытых пурпурными попонами, на которых сидели дамы в ослепительных одеждах, украшенные жемчугами и бриллиантами? Ты не могла их забыть. Именно эти мулы нужны твоему святому другу. – Сказав это, он продолжил ужин и больше не слушал свою простодушную жену.