Искра

– Я только… – Быстро придумать оправдание не выходит.

Закир дает мне затрещину, и моя голова резко наклоняется вперед. Теперь он бьет меня только по затылку. На моей золотой коже быстро появляются синяки темного блестящего цвета, но под волосами их никто не увидит.

– Ты еще с час назад должна быть в «Уединении»! – рявкает он и наклоняется к моему лицу. – Ублюдок появился и наорал на меня за то, что ты так и не пришла, а парень, которого я приставил за тобой следить, сказал, что ты слиняла через черный ход!

Неправда. Я вылезла через разбитое окно погреба. Сбежать по глухой улице за трактиром было проще. Еще одним вариантом был боковой переулок, но в нем обитало много бродячих собак, дерущихся за объедки из мусорных ящиков.

– Чтоб тебя, ты меня слышала?

Я хватаюсь за грязные юбки и сжимаю их пальцами, словно пытаясь выдавить из себя ответ.

– Я больше не хочу возвращаться в «Уединение».

Мой голос хриплый, напоминает звук, при котором неумелый мастер обрабатывает мрамор. Мне даже думать не хочется о трактире, и уж тем более – говорить о нем. Несмотря на название, уединение – это последнее, что я могу там найти. Там, где мою невинность украли, как жадные карманники обворовывают своих жертв. В «Уединении» меня ждут только угнетающие неприятные взгляды и омерзительные прикосновения.

Лицо Закира становится еще более суровым, и кажется, будто он вот-вот снова стукнет меня по голове своими толстыми пальцами с кольцами, но хозяин этого не делает. Интересно, сколько монет, заработанных моим непосильным трудом, уходит на эти заржавевшие золотые украшения.

– У меня есть дела поважнее, чтобы волноваться о том, чего ты хочешь. Ты работаешь на меня, Аурен.

От отчаяния у меня сдавливает горло, перекрывая доступ к воздуху.

– Тогда отправь меня обратно на улицы просить милостыню или воровать у покупателей на рынке, – молю я. – Только не отправляй в трактир. Я больше не могу этим заниматься. – Глаза невольно наполняются слезами. Вот что еще проливается в Дерфорте.

Закир вздыхает, но с его лица не сходит гнусная ухмылка.

– Эй, не хныкай мне тут. Я и без того долго тебя не трогал, а такой милости от большинства торговцев плотью ты бы не получила. Если не будешь приносить мне прибыль, то нет нужды тебя держать, – предупреждает он. – Ты пользуешься моей добротой. Помни об этом, девчонка.

Доброта.

Это слово крутится в голове, пока я вспоминаю свою жизнь за последние десять лет. Большинство других детей появляются и исчезают, тогда как я задержалась дольше остальных из-за своей необычной золотой кожи, которая приносит Закиру нужное количество прибыли. Но ни разу за все это время я бы не назвала свою жизнь полной доброты.

Мне, вынужденной целыми днями попрошайничать на улицах и совершать карманные кражи по ночам, пришлось научиться пользоваться своей странной внешностью, пока я шныряла по портовому городу. Либо так, либо приходилось драить дом Закира, скрести щеткой до тех пор, пока у меня не трескалась кожа на пальцах и не начинали ныть колени. И все же очистить погреб до конца ни разу не вышло. От него всегда разило холодом, плесенью и одиночеством.

Там, внизу, нас было обычно от десяти до тридцати человек. Мы ютились в тесноте под гнилыми одеялами и старыми мешками. Детей продавали, покупали и заставляли работать. Детей, которые ни разу не играли, не учились и не смеялись. Мы спали и зарабатывали монеты, и этого было достаточно. Дружбу между нами пресекали, ее не существовало, а под бдительным оком Закира неизменно взращивались подлость и соперничество. Мы были точно собаки, с пеной у пасти дерущиеся за косточку.

Но я должна смотреть на это со светлой стороны. Потому что даже если жизнь не была полной доброты… она могла стать намного хуже.

– И на что ты, интересно, рассчитывала? – фыркает Закир так, словно я наивная дурочка. – Ты знала, что тебя ждет, поскольку видела остальных девушек. Тебе известно правило, Аурен.

Я пристально смотрю ему в глаза.

– Отрабатывай свое содержание.

– Именно. Ты отрабатываешь свое содержание. – Закир оглядывает меня, остановив взгляд на обрызганном грязью подоле, и из его обожженного дымом горла вырывается раздраженный кашель. – Ну какая же ты грязнуля, девчонка.

Обычно грязь помогала играть роль нищей сиротки, но я из нее уже выросла. В день, когда мне исполнилось пятнадцать, Закир сменил мои заплатанные лохмотья на дамские платья.

Когда он принес первый наряд, я подумала, что выгляжу мило. Но была конченой дурочкой, раз решила, что Закир подарил мне платье на день рождения. Спереди были настоящие розовые кружева, а сзади – бант, и прекраснее вещицы с тех пор, как стала тут жить, я не видывала.

Но то было до того, как я осознала, что это красивое платье таит омерзительный умысел.

– Отправляйся в «Уединение», – велит мне Закир, и тон его голоса не допускает возражений.

Когда он ведет взглядом вверх по моему телу, живот сводит от ужаса.

– Но…

Мне в лицо тычут пальцем с желтым ногтем.

– Завсегдатай уже за тебя заплатил, и он свое получит. Местные годами ждали, когда вырастет разукрашенная золотая девчонка. Ты пользуешься большим спросом, Аурен. Спросом, который я же и увеличил, заставив их ждать, – и за это ты тоже должна быть мне благодарна.

Добро. Благодарность. Закир употребляет эти слова, но сомневаюсь, что ему известно их истинное значение.

– Я сделал тебя самой дорогой шлюхой в Дерфорте, а ведь ты даже не работаешь в борделе. Наложницы негодуют от зависти. – Закир говорит так, словно этим стоит гордиться, словно он окрылен тем, что я не нравлюсь даже остальным потаскухам.

Он чешет щеку, а в его глазах появляется алчный блеск.

– Разукрашенная золотом нищенка из гавани Дерфорт наконец-то повзрослела, и теперь ее можно купить на ночь. Ты не помешаешь мне заработать эти монеты и не уничтожишь мою репутацию на улицах, – говорит он голосом грубым, словно бушующие воды.

Я сжимаю руки в кулаки, впиваясь в ладони ногтями, а между лопатками покалывает, зудит. Если бы в том был толк, я бы содрала с себя кожу и вырвала волосы. Я пошла бы на все, чтобы избавиться от блеска своего тела.

Бывали ночи, когда именно этим я и пыталась заниматься, пока другие дети спали. Но вопреки кружащим в Дерфорте сплетням, я не раскрашена краской. Это золото никогда не сойдет, сколько бы раз я ни смывала и ни сдирала его. Обновленные кожа и волосы блестят точно так же, как раньше.

Родители называли меня маленьким солнышком, и раньше я гордилась своим сиянием. А в мире, полном глазеющих ореанцев и горюющего неба, хочу лишь, чтобы этот блеск потускнел. Хочу наконец найти тайное место, где никто не сможет меня отыскать.

Закир, глаза которого налились кровью от ночных игр в карты, с негодованием качает головой. Над ним, как обычно, нависает облако дыма. С мгновение он как будто сомневается, а потом отклоняется назад и, скрестив руки, произносит:

– На твой след вышли шпионы Бардена Иста.

У меня округляются глаза.

– Ч-что? – шепотом испуганно переспрашиваю я.

Здесь, в порту, Барден – это еще один торговец плотью. Он заправляет Истсайдом – потому и взял себе такое имя. Однако в отличие от Закира, который еще более-менее терпелив, я слышала, что Барден… отнюдь не такой.

Закир проявил порядочность и дождался, когда я стану считаться взрослой, и только после этого сделал меня наложницей для проезжих моряков и горожан. Но в Дерфорте поговаривали, что нет торговца плотью ужаснее, чем Барден, который такой порядочностью не обладал. Он не связывался с детьми-попрошайками и карманниками. Барден нажил богатство при помощи головорезов и пиратов, торговли людьми и проституции. Я никогда не бывала в Истсайде, но ходили слухи, будто Барден заправляет делами так, что Закир в сравнении с ним кажется святым.

– Почему? – спрашиваю я, но слово звучит невнятно, поскольку горло сжимает невидимая петля, обернутая вокруг моей шеи.

Закир смотрит на меня жестким взглядом.

– Ты знаешь почему. По той же причине, по которой наложницы в борделе начали разрисовывать себе кожу разными цветами. У тебя особенная… внешность, а теперь, когда ты стала женщиной…

По горлу поднимается желчь. Забавно, что по вкусу она напоминает морскую воду.

– Пожалуйста, не продавай меня ему.

Закир делает шаг вперед и теснит меня к боковой части здания. Шею покалывает от его близости, кожу на спине щиплет, словно страх хочет пустить ростки.