Иллюзии

30. «А что бы вы сделали, – сказал Учитель, – если бы Бог заговорил с каждым из вас и прямо сказал вам: «Я повелеваю, чтобы ты был счастлив в мире, пока ты жив!» Что бы вы сделали тогда?»

31. И молчала толпа, и ни голоса, ни звука не было слышно в холмах и долине, где они стояли.

32. И сказал тогда Учитель в тишине: «На тропе нашего счастья найдем мы знание, ради которого мы избрали эту жизнь. Вот что я узнал в этот день, и я выбираю покинуть вас, и теперь вы пойдете своим собственным путем, какой вам нравится».

33. И он ушел своей дорогой сквозь толпу и оставил их, и вернулся к повседневному миру людей и машин.

2

Была середина лета, когда случай свел меня с Дональдом Шимодой. За четыре года полетов мне ни разу не встретился ни один пилот, который делал бы то же самое, что и я: летал вместе с ветром с места на место на стареньком биплане и катал народ – три доллара за десять минут полета. Но однажды, пролетая к северу от Ферриса, штат Иллинойс, я глянул вниз из открытой кабины своего Флита, и, поверите ли, он был там, старый Тревл Эйр-4000, весь белый-и-золотой на изумрудно-лимонном огороженном поле.

Мне нравится моя свободная жизнь, но иногда бывает и одиноко. Я увидел биплан внизу, несколько минут подумал и решил, что не будет ничего плохого, если я ненадолго к нему присоединюсь. Убрав газ до малых оборотов, руль высоты до отказа вниз, мы – Флит и я – в широком развороте стали снижаться. Негромко и ласково, словно ветер в качающихся проводах, затянул мотор свое медленное «пок-пок», замедляя вращение пропеллера. Я сдвинул защитные очки на лоб, чтобы лучше видеть, куда садиться. Зеленые джунгли кукурузы со свистом проносились подо мной, мелькнул забор, а затем, насколько я мог видеть, недавно скошенное поле. Я выровнялся, затем тихо зашуршала земля под колесами – медленнее, медленнее, наконец быстрые выхлопы двигателя, и Флит остановился рядом с другим самолетом. Я выключил зажигание. Послышалось тихое «клак-клак», пропеллер замер, и наступила тишина июльского дня.

Пилот Тревл Эйра сидел в траве, прислонясь к левому колесу своего самолета, и наблюдал за мной. С полминуты я тоже молчал, дивясь тайне его спокойствия. Я бы лично не был бы таким невозмутимым и не сидел бы так, наблюдая, как рядом со мной приземляется другой самолет, всего в десяти ярдах. Я кивнул ему. Он мне понравился, сам не знаю почему.

– Ты выглядишь одиноким, – сказал я ему издали.

– Ты тоже.

– Не хочу мешать тебе. Если меня слишком много, полечу дальше.

– Нет, я ждал тебя.

Я улыбнулся на это:

– Прости, что опоздал.

– Ничего.

Я стянул шлем и очки, вылез из кабины и спрыгнул на землю. После пары-другой часов в кабине моего Флита это всегда приятно.

– Надеюсь, ты не откажешься от ветчины и сыра, – сказал он, – хлеб с ветчиной и сыром, а может, и с муравьем.

Никаких рукопожатий, никаких церемоний знакомства.

Он не выглядел слишком крепким. Волосы до плеч, чернее, чем резина на колесе, к которому он прислонился. Глаза темные, как у ястреба. Хорошо, когда такие глаза у друга, но у любого другого они заставили бы вас чувствовать себя очень неуютно. Он вполне мог бы быть мастером каратэ, собирающимся продемонстрировать свое жестокое и бесшумное искусство.

Я взял у него сандвич и стаканчик с водой из термоса.

– Все-таки – ты кто? – спросил я. – За годы, что я катаю фермеров на самолете, я ни разу не видел ни одного такого же бродяги, как я.

– Да я ни на что другое и не гожусь, – сказал он вполне беззаботно. – Немножко механик, сварщик, чуть халтурил с гусеничными тракторами. Задерживаясь на одном месте больше, чем нужно, я попадаю в переделки. Так что отремонтировал старый самолет и – бродяжничаю.

– А в каких моделях тракторов ты разбираешься? – Я с детства бредил дизельными тракторами.

– Д-8, Д-9. Да это было совсем недолго, в Огайо.

– Д-девятые! Такие большие, с дом! С двойным приводом! Это правда, что они могут спихнуть целую гору?

– Есть гораздо лучший способ двигать горы, – сказал он с улыбкой, которая длилась разве что долю секунды.

С минуту я изучал его, прислонясь к нижнему крылу его самолета. Игра света… На него трудно было смотреть вблизи. Как если бы он был окружен серебристым сиянием, создающим слабый светящийся фон.

– Что-нибудь не так? – спросил он.

– В какие такие переделки ты попадал?

– О, ничего особенного. Просто сейчас мне нравится все время менять места. Как и тебе.

Я взял свой сандвич и обошел самолет кругом. Это была машина выпуска 1928 или 1929 года, нисколько не поцарапанная. Заводы не выпускают таких новеньких самолетов и не ставят их на стоянку в поле. По меньшей мере двадцать слоев авиалака сияли как зеркало на полированных вручную деревянных деталях машины. Под кабиной золотыми буквами старинным английским шрифтом написано: «Дон», а на регистрационной карте значилось: «Д. У. Шимода». Приборы новехонькие, как только что из упаковки, настоящие авиационные приборы образца 1928 года. Дубовая полированная приборная доска и ручка управления, регулятор смеси и опережения зажигания слева. Теперь уже нигде не встретишь опережение зажигания, даже в самых лучших реставрированных самолетах. И нигде ни царапины, ни пятнышка на перкалевой обшивке, ни одного подтека масла на фюзеляже. Ни единой соломинки на полу кабины, как будто его машина никогда не летала. Словно она просто материализовалась на этом самом месте сквозь какую-то дыру во времени протяженностью полвека. Я почувствовал, как от всего этого у меня по спине забегали мурашки.

– И давно ты уже катаешь фермеров? – спросил я у него, глядя на самолет.

– С месяц, может, недель пять.

Он лгал. Пять недель полетов над полями – и кто бы вы ни были, на вашем самолете появятся и грязь, и солома на полу кабины. Хоть что-нибудь да будет. Но эта машина… Ни капли масла на ветровом стекле, ни пятнышка от травы на несущих плоскостях, ни расплющенных на пропеллере насекомых. Летом в Иллинойсе это невозможно ни для какого самолета. Я изучал Тревл Эйр еще минут пять, а потом вернулся и сел на траву под крылом лицом к пилоту. Мне не было страшно. Мне все еще нравился этот парень, но только что-то здесь было явно не так.

– Почему ты не скажешь мне правду?

– Я сказал тебе правду, Ричард, – сказал он. Мое имя тоже нарисовано на моем самолете.

– Слушай, человек не может катать пассажиров на своем самолете целый месяц без того, чтобы не замаслить его или хотя бы, друг мой, не запачкать хоть что-нибудь. Хоть одно пятнышко на обшивке, а? Господи, ну хоть травинка на полу?

Он спокойно улыбнулся мне:

– Есть вещи, о которых ты еще не знаешь.

В этот момент он был чужаком, пришельцем с другой планеты. Я поверил тому, о чем он говорил, но у меня не было никакого объяснения для пребывания этой ювелирной вещицы посреди летного поля.

– Это правда. Но когда-нибудь я их узнаю. Все узнаю. И тогда ты сможешь забрать себе мой самолет, Дональд, – чтобы летать, он мне уже не понадобится.

Он посмотрел на меня с интересом, его черные брови поднялись.

– Да ну? Расскажи мне.

Я был в восторге! Кто-то хочет услышать мои теории!

– Долгое время люди не умели летать. Думаю, это происходило просто оттого, что они считали это невозможным, поэтому, конечно, и не научились первому закону аэродинамики. Мне хочется верить, что где-то существует другой закон: вам не нужны самолеты, чтобы летать… или добираться до других планет. Мы можем научиться делать все это и без машин. Если захотим.

Он улыбнулся едва заметно и серьезно кивнул:

– И ты думаешь, что научишься всему этому, если будешь катать пассажиров над полями по три доллара за рейс?

– Единственное знание, которое имеет для меня смысл, это то, которое получаешь самостоятельно, делая то, что хочешь. Нет и не может быть на земле ни одной души, которая могла бы научить меня большему, чем мой самолет и небо. И если бы такой человек был, я бы тут же направился разыскивать его. Или ее.

Темные глаза спокойно смотрели на меня.

– А тебе не приходило в голову, что тебя на самом деле кто-то ведет, раз ты хочешь всему этому научиться?