Чёрный атаман. История малоросского Робин Гуда и его леди Марианн

Махно, не обращая на нее внимания, как будто был один, расстегнул поясной ремень и пуговицы на гимнастерке, прошагал к лежанке, сел, подвинулся, чтобы опереться спиной о стену, похлопал ладонью по тюфяку:

– Саша, подойди.

Голос его как будто стал ниже, даже чуть хриплым, но он, хоть и подзывал ее точно кошку, не понукал, не злился, спокойно ждал… Знал, что никуда она не денется.

Саша медленно стащила с плеч турецкую шаль, бросила ее на кресло, прямо на атаманскую портупею, сама присела на край, машинально стащила черные ботики – натереть мозоли не успела, но разгоряченные ступни ныли, просили отдыха. Ах, сейчас бы теплую ванну, да чашечку ароматного чая со смородиновым листом и мятой, да с кусочком Агашиного пирога, воздушного, из антоновки – и спать, спаать…

Это все ей снится. Гуляйполе, хмель, гармошка, запах сена, резеды и подсолнухов, резкий, жгучий водочный вкус, и атаман со свирепыми синими глазами. Она в жару – в этом все дело, и сладкая, тянущая боль внизу живота – просто от лихорадки.

Махно сглотнул, громко перевел дыхание, ладонью уперся в пах… Ждал.

Она подняла руки, распустила «прическу» из кос, наспех собранных в пучок на затылке. Шпильки посыпались дождем на пол, темная волна расплетенных волос укрыла ее ниже пояса, как шелковый плащ. Встала, расстегнула тугие жемчужные пуговки на вороте платья… вот и обнажилась шея, ткань поползла вниз, открывая плечи.

Он не выдержал, позвал снова:

– Иди сюда! Не бойся, не съем…

Саша – босиком, с распущенными волосами, в открытом платье, сползающем с плеч – подошла. Думала, Махно схватит грубо, повалит, но он лишь за руку взял, усадил рядом, сам повернулся к ней:

– Сашенька… ну що ж ты за дикушка? Нешто на Москве все барышни такие?

Ладонь у него была жесткая, шершавая, пальцы – как железо, а касался он нежно, пальцев не сжимал, словно поймал птенчика и повредить боялся. Саше вдруг отчаянно захотелось, чтобы обнял, стиснул покрепче, как в танго, и накрыл собой, спрятал. Она надрывно всхлипнула и сама обняла его, уткнулась лицом в грудь. Он задышал жарко, хрипло – видно, легкое повреждено пулей или болезнью – но сердце билось сильно, громко, ровно: как молот стучал по наковальне.

Усмехнулся ей в волосы:

– Любушка моя… Ты мужа-то знала – али наврала?

– Знала… – Саша, не понимая, откуда в ней взялось такое бесстыдство, подхваченная горячей волной, стала целовать его шею, пахнущую табаком и горячей степью, и еще чем-то незнакомым, приятным, до того волнующим, что она застонала в голос – и тут же почувствовала его ладони на своей груди.

«О Боже мой, пропала я…»

Муж, бывало, трогал ее за грудь, даже соски облизывал, но ей становилось смешно или щекотно, вот и все… но никогда Сашу не стискивали так жадно и… так умело… да – умело, иначе и не сказать. Атамановы руки ласкали ее сверху, а влажной она становилась внизу, между бедрами, и еще глубже чувствовала себя – пустой.

Нестор резко выдохнул, придержал ее, отодвинул… она уставилась на него, не понимая, и тогда он снова схватил ее за руку, потянул к своему паху, прижал к горячему и твердому стволу.

– Ты жеребца на дыбы подняла – тебе и усмирять его, любушка…

– Да… да… – шепнула она, окончательно потеряв стыд. – Но не знаю, как… чтобы тебе было хорошо…

И снова атаман усмехнулся, а в глазах точно звезды вспыхнули:

– Ничего, коханка, я пособлю… Иди-ка сперва поближе.

Долго возились с пуговицами его галифе, в нетерпении мешая друг другу, наконец, Махно отстранил Сашину руку:

– Подожди трошки. – справился сам, расстегнул все что надо, выпростал член, стоящий навытяжку, как солдат в почетном карауле… она ахнула, увидев размер, и еще больше испугалась, что все это мужское богатство сейчас войдет в нее до самого корня. За всю жизнь она знала лишь одного мужчину – покойного супруга, но Роман Андреевич, хоть и гордился своей статью, был оснащен куда скромнее атамана Нестора Махно.

Он, верно, принял ее вздох за комплимент, потому что усмехнулся самодовольно, пошутил:

– А ты шо ж думала – если росту два аршина, так и между ногами полвершка? Близорукий взгляд, барышня. Буржуазный. – и тут же без улыбки, напряженно, пылко:

– Вишь, заждался тебя жеребчик. Оседлай его, любушка.

От этих слов Саша вспыхнула не стыдом – страстью, неизведанной ранее, потянулась к нему, плавно, текуче, он ее приподнял, направил… обхватил ладонями пониже спины, охнул, когда уперся в тесный вход:

– Ухх, жаркая ты!.. Тихише, кохана, не стискайся, не то спущу…

Она едва ли понимала умом, что он ей говорит, просто слушалась его рук, опускалась медленно, вскрикивая при каждом толчке, и сама себе не могла поверить, когда все-таки приняла его полностью и не порвалась пополам. Атаман придвинул ее вплотную, прижал животом к животу, засмеялся жадно, скаля зубы – моя, моя! – и Саша ощутила, как он властно движется внутри, ощутила вместе с жаркой волной, проходящей через все тело. Она отвечала, двигалась на нем, настойчиво, в сладкой, горячей ярости, словно и в самом деле укрощала сильного и непокорного зверя… Он оставил ее груди, обхватил за шею, притянул губами к губам, и Саша снова в страхе зажмурилась, прежде чем получить первый поцелуй. Так ее еще никогда не целовали…

В глубине тела вдруг возник сильный спазм, она задохнулась – сердце чуть не выскочило из груди, спазм отпустил, и появился снова, и снова, вместе с горячей и страстной негой… со стонами, которых она не могла сдержать…

Нестор вдруг хрипло зарычал, приподнял ее, столкнул с себя – и словно выстрелил длинной жаркой струей ей на живот. Она в полубеспамятстве схватилась за него, он обнял, прижал к себе, откинулся на подушки.

– Любушка моя… Ну що, дюже страшно было?

Саша и слова сказать не могла, она и шевелилась с трудом, только уткнулась ему в плечо.

Глава 4. Культпросвет батьки Махно

Ночью Саше снилась степь, поросшая густым ковылем. Она сидела верхом на коне, и конь шел широким галопом, уносил ее все дальше и дальше, медвяный ветер бил в лицо, трепал волосы, и на сердце было жутко и сладко. Солнце, огромное, красное, с пылающими золотыми краями, медленно уходило за горизонт, лучи растекались по земле, точно кровь… Потом она увидела, почуяла, что это и в самом деле кровь – целый поток крови, река… и поднималась все выше и выше, вот дошла коню до груди, вот захлестнула по шею. Конь зафыркал, попытался плыть, и Саша изо всех сил вцепилась в длинную гриву, боясь, что не удержится, соскользнет в кровяную реку, и неведомая страшная сила утянет ее на дно.

Вдруг чья-то тень мелькнула, свирепые синие глаза заслонили свет… все исчезло.

Заиграла гармошка, высокий баритон протяжно запел:

– Подай же, дивчина,

подай же, гарная,

На коня рученьку…

От печальной песни навернулись слезы, защемило сердце. Саша очнулась на тюфяке, под лоскутным одеялом, на подушке, что еще хранила запах табака, кострового дыма и горьких степных трав – запах Нестора. Его не было рядом – конечно же, не было, с чего бы ему тут оставаться?.. – и не во сне, а наяву перед ней стояла Дуня, в щегольском платье, свежая как роза, словно накануне вечером и не пила наравне с мужчинами…

– Ляксандра, вставай, вставай, голуба!. Неча разлеживаться.

– Да, да, сейчас… – Саша, прикрываясь одеялом, села. Она надеялась, что Дуня уйдет и даст ей возможность спокойно одеться, но разбитная баба уходить не собиралась, пялилась с веселым и жадным любопытством, и, кажется, с трудом удерживала на губах вопрос:

«Ну и как оно?»

Нужно было что-то сказать, но Саша не знала – что, и улыбаться через силу ей не хотелось.

К счастью, Дуня не стала играть в молчанку и снова заторопила ее:

– Подымайся, швидче, швидче! Ну ты що обомлела-то опять?.. Боишься, що ноги не сойдутся, али у тебя за ночь хвост русалочий отрос? – хихикнула и слегка подтолкнула Сашу:

– Сорочку твою и прочую одежонку замыть надоть, а другое платьишко я тебе зараз принесу после баньки. Чайку попьем, и велено тебя в кульпросвет сопроводить, голуба.

– Куда-куда сопроводить?.. – Саша предпочла не уточнять, кем это «велено».