Дураков нет

– Вообще-то Рут замужем за другим. И она есть у него, а не у меня.

Руб задумался над ответом Салли, быть может, даже поверил, а если так, то во всем Бате в это верили только он и муж Рут, хотя и наверняка это знали немногие.

– Просто все говорят… – решил пояснить Руб.

– Плевать я хотел на то, что все говорят, – перебил Салли. – Я знаю, что я тебе говорю.

– Даже Бутси утверждает… – начал было Руб, но осекся, почувствовав, что сейчас получит леща. – Я всего лишь имел в виду, что тебе и бабу не привести, потому что старая леди Пиплз шпионит за тобой, – стоял на своем Руб.

– Ясно. Я так и думал, что ты именно это имел в виду, – сказал Салли и добавил: – Правда, Рут огорчится, когда узнает, что ты назвал ее “бабой”.

Руб явно испугался, что Рут об этом каким-то образом узнает, он боялся женщин вообще и Рут в частности. Его жена, Бутси, была сущим кошмаром, а Рут и того хуже; Руб восхищался Салли, ведь тому хватало смелости связаться с такой женщиной, как Рут: язык у нее острый, и она никому не дает спуску.

– Я не называл ее так, – пошел он на попятный.

– А мне показалось, назвал, – ответил Салли.

Руб нахмурился, перебирая в уме разговор, и наконец сдался.

– Я не нарочно, – промямлил он, надеясь, что этого достаточно. С Салли порой так и было, а вот старая леди Пиплз подобным объяснением не удовлетворилась ни разу, никогда.

* * *

Закусочной “Ланч у Хэтти”, одним из старейших заведений Норт-Бата, ныне управляла дочь Хэтти, Кассандра, полагавшая, что дела надо вести в строгом соответствии с законом убывающей доходности[5 - Закон убывающей доходности гласит, что новые дополнительные затраты (труда, капитала и пр.) дают все меньший прирост дохода.]. Она планировала продать закусочную и перебраться на запад, как только мать умрет, ведь рано или поздно это случится, хотя старушка – ей было почти девяносто – явно намеревалась жить вечно. Пять лет назад Хэтти перенесла инсульт, и Касс решила, что это начало конца, но мать чудом выкарабкалась. “Чудом” – определение доктора, Касс бы в голову не пришло назвать так выздоровление матери, пусть и неожиданное. Доктора дивились, что женщина в возрасте Хэтти так бодро идет на поправку, восхищались тем, как она цепляется за жизнь и упорно не желает сдаваться. Называли это “торжеством человеческого духа”.

Касс называла это упертостью. Она любила старушку, но не восторгалась ее долголетием так же бурно, как врачи. “Просто мама привыкла всегда добиваться своего”, – поясняла Касс. Но, не считая друга Салли – ему можно было рассказать что угодно, все равно он забудет, едва выйдет за дверь, – Касс ни с кем не делилась досадой, поскольку сознавала, что не встретит ни понимания, ни снисхождения. Закусочная Хэтти работала в Бате уже много лет, к тому же стариков вечно идеализируют, так как видят в них собственных умерших родителей, бабушек и дедушек, большинство которых оставило детям обыденное наследство, состоящее из чувства вины и избирательной памяти. Многие матери и отцы оказали своим детям величайшую милость – умерли до того, как начали ходить под себя, до того, как дети привыкли ассоциировать их с пропитанным мочой исподним и прочими суровыми спутниками немощи и преклонного возраста. Касс хватало ума не ожидать, что ее поймут, вдобавок она видела, как велико желание считать стариков невинными душами, несмотря на то что все свидетельствует об обратном. Порой, вот как сегодня, ее так и подмывало рассказать всем посетителям закусочной кое-что о себе и о матери. В основном о себе. Ей хотелось рассказать хоть кому-нибудь, что, меняя старой Хэтти чулки, она всякий раз чувствует, что ее собственная жизнь ускользает, и что когда старуха выдвигает ей одно вздорное требование за другим, у нее так и чешутся руки отрезвить мать пощечиной. Касс могла бы признаться кое в чем еще: она боится, что к тому времени, как матери не станет, ей самой потребуется помощь, поскольку она не разделяет яростного желания Хэтти продолжать дышать любой ценой. Касс лишь мрачно радовалась, что бездетна, а значит, когда придет ее время, никому не станет обузой. А тот, кому выпадет с нею возиться, будет получать деньги за свой труд.

Сегодня утром у Хэтти, как всегда, было людно. По рабочим дням с половины седьмого до половины десятого утра Руф, чернокожий повар, едва успевал жарить яичницу для “специального предложения” их закусочной – два яйца, гренок, жареная картошка, чашка кофе, и все это за доллар сорок девять центов. Салли и Рубу не нашлось места ни за короткой, на шесть табуретов, стойкой бара, ни в дюжине квадратных кабинок из пластика, хотя четверо строителей в дальней кабинке явно собирались уходить. Старая Хэтти занимала крошечную кабинку, вполовину меньше прочих, у самой двери, и Салли, к смятению Руба, предусмотрительно скользнул на диванчик напротив пожилой леди, бросив Руба в толпе у порога.

– Как поживаешь, старушка? – спросил Салли. Хэтти повернула на звук затянутые молочной пленкой глаза. – Я смотрю, ты все следишь за порядком.

– Слежу за порядком, – повторила Хэтти и энергично закивала. – Слежу… – И старушка – так бывало всегда во время разговоров – отвлеклась на звон кассы (ее любимый звук). Хэтти просидела за кассой без малого шестьдесят лет и всякий раз, как слышала этот звон, представляла, будто по-прежнему там сидит. – Ах! – воскликнула она. – Ах…

– Там кабинка освободилась, – сообщил Руб, углядев, что дорожные рабочие поднялись, взяли чеки и пошли расплачиваться.

– Хорошо, – ответил Салли. – Иди садись.

Руб терпеть не мог, когда от него вот так пытались отделаться, однако сделал, как было сказано, поскольку боялся потерять кабинку. Та вообще-то была идеальная, последняя в ряду, в глубине заведения, там можно с глазу на глаз попросить у Салли взаймы, почти не опасаясь, что помешают.

– Может, сходим как-нибудь на танцы? Что скажешь? – предложил Салли громко – отчасти потому, что Хэтти была туговата на ухо, отчасти потому, что завсегдатаи за стойкой с удовольствием слушали их разговор, кое-кто даже развернулся к ним.

– На танцы? – переспросила Хэтти и крикнула во все горло: – На танцы!

Теперь на них уже смотрели все.

– Почему бы и нет? – произнес Салли. – Только мы с тобой вдвоем. Сперва на танцы, потом пойдем ко мне.

Старуха лукаво улыбнулась:

– Лучше сразу пойдем к тебе. Нахрен танцы.

– Окей, – сказал Салли и подмигнул Касс, та, как обычно, наблюдала за ними с угрюмым неодобрением.

– Скажи мне только одно! – рявкнула Хэтти. Голос ее в такие минуты задорности неизменно напоминал Салли рев моржа в зоопарке. – Ты кто?

– То есть как это – кто? – с деланым возмущением ответил Салли. – Слепая ты, что ли?

– Судя по голосу, ты Салли, черт бы тебя побрал.

– Он самый, – заверил Салли.

– Стара я для танцев, – продолжала Хэтти. – Да и чтобы пойти к тебе, тоже стара. Ты живешь на втором этаже.

– Твоя правда. – Салли потер колено. – Я и сам с трудом поднимаюсь и спускаюсь по лестнице.

– Сколько же тебе лет? – спросила Хэтти.

– Шестьдесят, – ответил Салли. – Но я чувствую себя старше.

– А мне восемьдесят девять. – Хэтти гордо захихикала.

– Знаю. Ты, часом, не собираешься на встречу к святому Петру? Чтобы освободить место другим?

– Не-а!

Салли вылез из кабинки, выставив вперед ногу, чтобы она не подкосилась и можно было на нее наступить.

– Не спеши, старушка. – Он похлопал ее по руке в старческой гречке. – Кассу-то еще слышишь?

– Даже не сомневайся, – заверила его Хэтти.

– Вот и славно, – сказал Салли. – Если как-нибудь утром проснешься и не услышишь, то поймешь, что умерла во сне.

Звон старой кассы и правда успокаивал Хэтти. Вместе со стуком тарелок, которые убирали со столов, и громким хриплым хохотом мужчин дребезг и лязг древнего аппарата открывал двери памяти Хэтти достаточно широко, чтобы старушка юркнула в них и провела приятное утро в обществе тех, кого двадцать лет как не было в живых. А когда ее дочь закрывала за последним посетителем двери закусочной и вела Хэтти обратно в квартирку, где они жили вдвоем, старуха уже выбивалась из сил и ей казалось, она устала, потому что весь день работала.

С краю стойки освободился табурет, Салли занял его, и Касс мрачно взглянула на Салли.

– А ты как поймешь, что умер? – поинтересовалась она.

– Наверное, если жизнь перестанет смешить меня до колик, – ответил Салли.

– Судя по шмоткам, ты собрался не на учебу, – заметила Касс. – У тебя сегодня нет занятий?

– У меня – нет.

Она впилась в него взглядом:

– То есть ты бросил колледж.