Ученик монстролога

– Разве ты не понимаешь, Уилл Генри? Их не может быть больше двух-трех. Значит, размножающиеся и распространяющиеся Антропофаги вокруг Нового Иерусалима невозможны!

Он снова принялся шагать из угла в угол, проводя пальцами по густым растрепанным волосам, и, по мере того как он говорил, мое присутствие растаяло перед его взором, как тает солнце в осеннем небе.

– Один только факт породил мой страх – страх, вытеснивший из моего сознания все остальное, а это остальное было чрезвычайно важно и просто лежало на поверхности. Да, это факт: типичное племя состоит из приблизительно тридцати чудовищ. Но правда также в том, что Антропофаги – не местные. С того момента как открыли Америку, здесь не было зафиксировано ни одного случая появления данной особи, не найдено ни следов их пребывания, ни их останков. Нет также ни одного подходящего мифа или легенды о них в национальном фольклоре.

Он остановился, наконец, и посмотрел на меня:

– Теперь ты понимаешь, Уилл Генри?

– Я… Я… Думаю, да, сэр.

– Чушь! – завопил он. – Ясно же, что ты не понял ни слова! И не лги мне, Уилл Генри! Ни мне, ни кому-то другому – никогда не лги! Ложь – самый дурной вид шутовства!

– Да, сэр.

– Мы должны объединить два факта: Антропофаги не местные на этой земле, и они чрезвычайно агрессивны. Растущее племя не осталось бы незамеченным просто потому, что тогда не хватает кое-чего. Чего нам не хватает, Уилл Генри?

Он не стал дожидаться моего ответа, возможно, понимая, что его у меня попросту нет.

– В этом случае нам не хватает жертв. Жертв! Антропофаги должны питаться, чтобы процветать и размножаться. Однако не было ни одного сообщения о нападении, ни одного свидетеля, ни одной жертвы, ни улик, прямых или косвенных. Кроме этого, – он указал пальцем на монстра, подвешенного на крюке, – и вот этого, – он обернулся к прикрытому простыней трупу девушки, лежащему на столе.

– Поэтому я делаю простой вывод, что их здесь не много. Вот видишь, Уилл Генри, как наш враг – страх – делает невозможное возможным, а нелогичное логичным! Да. Мы имеем дело с недавно прибывшими монстрами. Вот этот и, возможно, еще одна или две самки. Самая большая загадка – не то, сколько их, а как они сюда попали. Они – не амфибии, так что приплыть они не могли. У них нет крыльев, значит, они не прилетели… так как же они сюда попали? Вот на этот вопрос мы и должны ответить, Уилл Генри, в заключение сегодняшнего дела. Итак, где список?

– Список, сэр?

– Да, да, список, список, Уилл Генри. Что ты так на меня уставился? Я что, сумасшедший, по-твоему? Или я неясно выражаюсь?

– Я не… Я не видел… Вы не давали мне никакого списка, сэр.

– Нельзя быть рассеянными сейчас, Уилл Генри. Только не сейчас, когда наша рассеянность может стоить нам жизни. Даже одна или две самки Антропофагов очень опасны. У них все почти так же, как у львов, – самки более опасны, чем вялые самцы, которые довольствуются остатками трапезы после того, как самки убивают.

Он схватил листок бумаги, который лежал на груди мертвой девушки.

– Ах да, вот он, Уилл Генри. Там, куда кто-то его и положил.

В голосе его прозвучал некоторый упрек, словно, будь у него время и факты, он без труда доказал бы, что именно я положил туда список. Он протянул мне листок:

– Держи, упакуй побыстрее и положи у задней двери. Да пошевеливайся, Уилл Генри!

Я взял листок. Его почерк был ужасен, но я уже достаточно долго работал у Доктора, чтобы разобрать написанное. Я побежал вверх по лестнице. Начиналась игра, в которой счет идет на время, – игра по поиску вещей. Именно так можно было назвать то, чем я занялся, потому что насколько Доктор был отвратительным поваром, почти настолько же был он и человеком несобранным. Например, десять минут у меня ушло на то, чтобы найти его револьвер (это был первый предмет в списке), который лежал не на своем обычном месте – в левом ящике стола, – а на полке книжного шкафа, стоящего за ним. И наткнулся я на него, тем не менее, методично находя и собирая другие вещи по списку.

Длинный охотничий нож. Фонари. Мешки для образцов…

Порох. Спички. Палки…

Керосин. Веревка. Медицинская сумка, лопата…

И как я ни старался следовать совету Доктора сосредоточиться только на насущном деле – на предметах из списка и их комплектации, – все же я не мог не догадаться: мы готовимся к вылазке.

И всю дорогу, пока я бегал вверх-вниз по лестнице, из одной комнаты в другую, от одного шкафа к противоположному, перерывая содержимое полок и ящиков, голос Доктора, пронзительный и всепроникающий, доносился снизу:

– Уилл Генри? Уилл Генри, почему ты так долго? Пошевеливайся, Уилл Генри, пошевеливайся!

Когда пробило полночь и я стоял у задней двери, пытаясь коротенькой веревкой перевязать пучок деревянных кольев, под аккомпанемент непрекращающихся разглагольствований Доктора («Я же не требую от тебя ничего невозможного, Уилл Генри, не так ли? Разве я когда-нибудь требовал от тебя невозможного?»), кто-то поскребся в дверь, что прервало наши сборы, мои попытки и его упреки.

– Доктор! – тихо позвал я, как только он вышел на верхнюю площадку лестницы. – Там кто-то за дверью!

– Так открой, Уилл Генри, – сказал он нетерпеливо. Он сдернул свой пропитанный кровью халат и бросил его на стул.

Эразмус Грей, старик – расхититель могил, который приходил почти в это же время вчера ночью, стоял, сгорбившись, на крыльце. На нем была все та же потрепанная широкополая шляпа. За его спиной я углядел все ту же костлявую лошадь и расшатанную телегу; они были наполовину скрыты туманом. У меня возникло отчетливое неприятное чувство, будто все повторяется, как это бывает в кошмарном сне, и на секунду мне показалось, совершенно явственно, что на старую телегу взгроможден еще один страшный сверток.

Как только я открыл дверь, старик стянул шляпу и искоса посмотрел на мое поднятое кверху лицо; его слезящиеся глаза исчезали под нависающими морщинистыми веками.

– Скажи Доктору, я пришел, – сказал он тихо.

Но говорить ничего не пришлось. Доктор вырос у меня за спиной, широко распахнул дверь и втащил Эразмуса Грея в кухню. Втащить его было не лишним, ибо старик еле переставлял ноги, буквально – едва волочил их по полу. И кто бы его осудил? Из троих человек, оказавшихся на кухне, только один с нетерпением предвкушал вылазку, и этим человеком не был ни Эразмус Грей, ни юный ассистент Доктора.

– Погрузи вещи в повозку, Уилл Генри, – скомандовал Доктор. Одновременно он твердо взял старика под локоть и повел его – скорее, потащил – вниз по ступеням крыльца.

Весенний воздух был прохладным и сырым; туман легким поцелуем коснулся моей щеки. Когда я приблизился к лошади, держа в руках первый мешок, она наклонила голову, словно признавая меня своим собратом. Я задержался, чтобы похлопать ее по шее. Лошадь изучала меня большими одухотворенными глазами, и я вспомнил о другом животном, подвешенном сейчас на крюке в подвале, о его глазах – непроницаемых, темных, наполненных такой же пустотой, как пространство меж звезд. Была ли это смерть, что так пугала в тех глазах, или то была еще более страшная бездна? Я уже видел свое отражение в мертвых, бездушных глазах Антропофага – и насколько же иным отразился я сейчас в глазах этой доброй, ласковой лошади! Было ли это просто отличие живого теплого взгляда от холодного пристального взгляда смерти? Или мой образ виделся этим созданиям по-разному? Для одного я был друг, для другого – добыча?

Когда я закинул последний мешок в телегу, появились Доктор и старик. Они несли тело мертвой девушки, все так же завернутое в самодельный саван из простыни, держа его с двух сторон. Я быстро отступил в сторону, уступая им дорогу, и потихоньку встал поближе к теплому умиротворяющему свету, струящемуся из открытых дверей дома. Из-под савана высунулась бледная рука; указательный палец на ней был вытянут, как будто указывал на землю.

– Запри дверь, Уилл Генри, – мягко сказал мне Доктор, хотя его приказ едва ли требовался: я был на полпути к двери и уже держал ключ в руке.

На маленьком сиденье, которое находилось впереди старой телеги, места для меня не хватило, так что я вскарабкался в саму телегу, рядом с телом. Старик повернул голову и нахмурился при виде меня, съежившегося рядом с телом в саване. Он бросил злобный взгляд на Доктора:

– Мальчик что, едет с нами?

Доктор Уортроп нетерпеливо кивнул:

– Естественно, едет.

– Прошу извинить меня, Доктор, но это дело – никак не для ребенка.

– Уилл Генри – мой ассистент, – ответил Доктор с улыбкой. Он по-отечески погладил меня по голове. – Внешне, возможно, он и ребенок, но внутренне он развит не по годам и крепче, чем может показаться тому, кто мало его знает. Его услуги мне необходимы. Он незаменим.

Тон, каким это было сказано, не допускал возражений, нравилось Эразмусу Грею решение Доктора или нет. Старик еще раз бросил взгляд на мою скрюченную фигуру, ибо я согнулся, обхватив руками колени и дрожа от весеннего холода. Мне показалось, что в его глазах промелькнула жалость, и не только горькое сочувствие моему обязательному участию в этой мрачной экспедиции, а нечто большее. Возможно, он интуитивно понял, сколь высока цена «быть необходимым» Доктору Пеллинору Уортропу.

А что до меня, то я вспоминал свои наивные отчаянные просьбы, обращенные к отцу год назад, взять меня с собой. Теперь, по иронии судьбы, он делил свое местопребывание с мертвой девушкой, лежащей рядом со мной. А я-то молил: «Я хочу пойти с тобой! Пожалуйста, пожалуйста, возьми меня с собой!»

Эразмус Грей отвернулся, но неодобрительно крякнул и покачал старой головой. Он взялся за вожжи, телега дернулась, и наше зловещее путешествие началось.

Теперь, читатель, уж много лет минуло с той вызывающей суеверный ужас кошмарной весенней ночи 1888 года. И, однако же, за все эти годы не было ни единого дня, чтобы я не вспоминал ее с удивлением и вечным, непроходящим страхом – безумным страхом ребенка, когда в его сознание брошены первые семена разочарования. Мы можем оттягивать этот момент. Мы можем стараться изо всех сил отложить горький урожай, но день, когда молотят зерна, все равно настанет.

Есть вопрос, который не дает мне покоя до сих пор и будет мучить всегда, покуда я не присоединюсь, наконец, к своим родителям. Если бы монстролог знал, что за ужасы ждут нас не только той ночью на кладбище, но и в последующие дни, стал бы он все так же настаивать на моем участии? Потребовал бы он в таком случае или нет, чтобы ребенок погрузился столь глубоко в колодец человеческих страданий и жертв – буквально в море крови? И если бы ответом на этот вопрос было «Да», тогда можно было бы утверждать, что есть на свете чудовища пострашнее Антропофагов.

Чудовища, которые, с улыбкой гладя по голове и успокаивая, готовы принести в жертву ребенка, положив его на алтарь своего собственного честолюбия и гордыни.