Ноль рублей в месяц. Первый эпизод

– Кто ж енту нечисть знает? Когда сыт и доволен, он старым пнем прикидывается, когда спит – храпит – тогда он сухостой с дуплом, когда голоден – глаза и пасть раззявит да корягой валяется. Приметит человека – и давай его плутать. Глупый человек думает, что кругами по лесу ходит, а енто леший округ его бегает.

– Зачем?

– Затем. Работа у его такая. Рано иль поздно дурак сядет на корягу – и леший его пастью хвать! – да под землю утащит.

Иван уже не улыбался.

– Да не боись, – хлопнул его по плечу дед. – Мы тебя обучим. Леший не до мясу охотник, а шмоточник он, барахольщик… Вань, а ты енто, давай-ка к нам, лесником устраивайся. Всем людям трудиться положено, а пахарь из тебя… У меня будёшь поперва жить. Дале – глянем. Невест у нас много. Кровь твоя, тальянская, общине на пользу пойдет… А то одни Писькины и Попкины округ.

Иван рассмеялся.

– Еще и Попкины? А Сиськины здесь кто?

– Не пошли тута мне, срамник! – обиделся дед Афанасий. – Говорю ж – диссиденция мы. Страдаем за убеждения. Попкины – из деревни Попкино, Сопляковы – из Сопляково, Мошонкины – из Мошонков… Сиськиных нет, но есть Сосковы. Из Сосково. На твоё фамильё еще взглянем! Хер ты наш плачидо! Выделяться из нас всякими Иванами Ивановыми мы не позволим, раз ты свой!

– Ну простите, пожалуйста, я не со зла. А где, кстати, мы находимся? В какой области?

– Кто ж енто знает? Мотаются такие, как наши, деревни по всея Руси-матушке. То уж почти к китайцам занесет, то к поляка?м забросит… Поймешь, где ты, енто лишь тоды, кады из лесу нашенского в циливилизацию выйдешь.

«Дед всё же с поехавшей крышей… Жалко, приятный…»

– То есть у вас еще и лес волшебный?

– Волшебный не волшебный, а в чём-то ты прав. Черти нам енту службу сослужили, на пользу хоть раз сгодились… Пошли, Вань, – встал из-за стола дед. – Ко мне пошли – в баньку, отмоем тебя теперича, а твою мундиру позорную сожжем…

Когда они вышли из избы, то Иван разглядел вдали Марью, возвращающуюся из леса с ведром воды.

– Как невеста на свадьбу вынарядилась, – неодобрительно кивнул на яркую, красную фигурку дед Афанасий. – Неспроста… Мыслю я, Ваня, что енто для её тебя черти сюды приволокли. Сызнову с ими в карты сыграла!

– Так она у вас местная ведьма, что ли?

– Нет, ты чё? Она… нууу… ведьмочка… Бабка ей дару черного не передала, но премудростям кой-каким обучила…

Дед Афанасий потянул Ивана за рукав мундира.

– Пшли…

*

Деревня Ивану понравилась. Вроде ничего особенного – дворы как дворы, сплошное неяркое дерево, однако сразу было понятно, что люди здесь живут работящие. Никто не сидел, отдыхая, выпивая или играя, – все, даже детвора, что-то да таскали или суетились по хозяйству. Одни откормленные, жирные свиньи лениво разлеглись в теньке или у опустошенных корыт…

«Небогато, скромно, просто, но ничуть не убого, – замечая ровные плетни, думал он. – Даа, здесь не бухают… Хорошо, что я от водки у Марьи отказался… И тем более ничего спереть не попытался – да и куда потом с награбленным бежать? К лешему-барахольщику на торг, под землю, что ли?»

Избы, разделенные обширными огородами, стояли на приличном расстоянии друг от друга. А чем дальше – тем дома попадались всё наряднее и шире. Самый лучший двор, одетый в невысокий забор и ворота с портиком, разумеется, был у деревянной церквушки – тоже, по сути, большой избы, увенчанной единственной луковкой-главкой с крестом. Как Иван и думал, дед Афанасий имел отношение к церкви – он назвался смотрителем Божьего храма, пояснив, что попов в общине нет и не было.

А за церковью находился двор деда Афанасия. Жил он один, если не считать ласковой рыжеватой собачонки Мульки и черно-белого, потрепанного, как заправский бандит, кота Николая; скотины дед не держал, в огороде выращивал лечебные травы и цветы, обменивая сборы на нужные ему продукты. Избушка его внутри оказалась обителью аскета, зато просторной, то есть незахламленной, и чистой. Спальное место Ивану дед определил на лавке.

Вместе они растопили баньку. А после бани Иван, будто с грязью смыв прошлое, почувствовал себя новорожденным. Дед тоже нарядил его в длинное черное платье, подобрал ему по размеру отличные немецкие сапоги. Бритвы, по утверждению Афанасия, во всей деревне ни у кого отродясь не имелось. (Бросай тальянский замашки, Ваня, рощи бороду, как нормальнай русскай мужик).

Так, за превращением «тальянца» в «нормального русского мужика», подоспело время обеда – Иван это понял, потому что зачастили женщины с гостинцами для гостя. Дед Афанасий на них бухтел, цыкал, велел нести свои пряники восвояси и не развращать его подопечного. Но женщины, посмеиваясь, ворчуна упорно не слушались – мол, ничё-ничё, пущай немецкая скелета котлеты отведает, а то, видать, нище у них там, в Италиях, вовсе кушать нечего, – снег и пальмы одни – прутся без конца на Русь! Словом, обед выдался по местным меркам царским – копчения и жарения, сало, селедка и яйца, квашенья, консервации, мед и хлеба всех сортов… Лишь Марья ничего не принесла.

Садясь за заставленный угощениями стол, Иван понял, что он хочет стать своим здесь, в Писькино, что хочет здесь дом. Он, должно быть, долго его искал – то место, где прежде дают, а не пытаются получить, где не кидают и где у него не возникает желания никого кинуть…

Неспешно обедая, Иван и дед Афанасий вновь заговорили о чертях, вернее, Иван попросил рассказать ему о загадочной «ведьмочке» Марье. Двигало им банальное любопытство. Не каждый день встретишь ту, кто с чертями на короткой ноге!

– Черти, Ваня, – просвещал его дед, – тока в Аду рогатые и хвостатые. По земле они в людском обличье мотаются. Обличье не меняют, стареть не стареют, одёжу и ту, пока до дыр не износят, не выбросят. Раздеваться они не любят!

– Почему?

– Бог так решил, чтоб нам, людя?м, помочь енту пакость распознать. Черт всегда ляжет спать в дневной одёжде и обувки наверняка не скинет. А черти они, Ваня, разные: есть и жулье всех мастей, и купцы, и трактирщаки, и банщики, и даж попы. В карты же токо высшие из их играют – на душу твою, бессмертную. Сулят богатств несметных, любвови, славы… На енто точно не ведись. Енто всё предметы сложные, люзорные, – миражи! Ни потрогать, ни понюхать, ни во рте распробовать! Прежде, чем жать им руку, надобно подробно черта расспросить. Черт – тварь хоть и лукавая по сущности, как вся нечисть, а всё ж честно на все твои вопросы ответит, – Бог так решил, позволив им среди нас шататься. Если правильные твои вопросы будут, то, можь, получишь от черта, что хошь. Хотя они незбежно, из принципу своего зловредного, подлянку, пущай и самую мелкую, да подкинут! Черти, чё с их взять. Ну а дале, коды сел с чертом в карты играть… молись не молись, Бог не услышит. Всё на волю случая… Проиграешь черту – помрешь, а он в демона обратится, но о демонах как-нибудь потом. Выиграешь – черт любое чудо исполнит, иначе сам помрет. Так вот, значит, когда мы настрадались из-за интарвентов, монархистов и опиумов для народу, да к двадцать второму сбежали сюды, Марья, мала девчонка, впервые с чертом сыграла в карты – на то, чтобы оставили нас все в покое! И белые, и красные, и попы, и любое вражье нерусское. С тех пор наша деревня мотается по Руси – сегодня там, завтра сям! Никто сюда точного ходу не знает. Но и нашанские ходоки должны, когда в циливилизацию ходят, вернуться до закату в лес наш… Летом-то вроде бы сподручнее енто – день долог, а всё ж коварство в ентом и есть. На юга, к примеру, занесет нас – у нас-то в лесу светло, а там уж темно. Замешкаешься – и всё – дверца к нам закрыта! А мы своих терять не могём! Да в беде своего не бросим. Призвала тоды Марья черта во второй раз. Выиграла. Получили мы часы с цифирями, какие время крутят. Но тута тож не всё просто. Оно, время, в ответ как порой скакнет вперед! И цельный год порой после назад, к нулям, падает… Да и лады говорю, Марья, переживем – не играй больше с чертями в карты, по черте ходишь! Но не выдержала – на зеркальце соблазнилась. Мир, мол, хочу глянуть и умнай быть!.. Вот на кой ей ентот ум, да, Вань? Горести и беды одни от такого уму! Эх, хорошо хоть то, что черт ей телек с видиком без звука подсунул!

Иван не выдержал и расхохотался.

– Прости, дед, – смеялся и смеялся он. – Я не над тобой смеюсь, хотя сказок ты мне наплел с три короба! Начиная с бегства от интервентов в двадцатых девятнадцатого века. Сто лет назад это было! Поверь мне, сейчас уже двадцать первый век! Разуй глаза: у тебя чайник китайский! Ширпотреб! Не чертовы часы время крутят, а ты, Афоня, попутал истории бабок с реальностью!

Дед молча встал и полез за печку.

– Не обижайся, Афанасий… Я же как лучше для тебя хочу!

– Знаешь что, Ваня, немчура тальяская, – бурчал у печки дед, копаясь в каких-то тряпках, – ты тута, в Писькино, не самый умный! А самый большой дурак. Три дня обратно меня сызнова насмерть «ханде-хохнули» – и мы время вспять крутанули… Можь, ты и пришелец из будущности, но… О, нашел! – и он направился к Ивану. – Вот, – бросил он на стол что-то мелкое. – Вот что у того «ханде-хоха» в котомке было!

Иван, перестав улыбаться, глядел на новенький, тонкий, коробок с надписями на немецком, с фашистским орлом и со свастикой. Слева под крыльями орла чернела цифра «19», справа – «43». Иван взял в руки коробок, открыл его, внимательно рассмотрел. Ну никак не мог, валяясь за печкой, так великолепно сохраниться этот бумажный «экспонат»!

– И какой сейчас, по-твоему, год? – ошеломленно спросил он.

– Точно не знаю… Но знаю, что если год часы чертовы не крутить, время точно к нулю вернется. И вновь станет сорок третий… Можь, уж завтра станет, можь, через неделю, можь, через год. Часы-то у нас от чертей! Барахлят…

– А можно на них, на те часы, посмотреть?

– Нет.

И подумав, дед Афанасий взял с полки бутылку с толстым горлом. Это оказалась водка. По крайней мере так утверждала скромная этикетка от «Главспирта». На ней были, кроме общей цены, проставлены цены за бутылку и за пробку. «ВОЗВРАЩАЙТЕ ПОСУДУ и пробку» – требовала этикетка.

– Давай по глотку, – нацедил в чарочки водки дед Афанасий и убрал бутылку. – Мы тута не спиртуемся, сам уж понял, но… по большущему поводу можно. Не каждый день у нас в Писькино прибавление – енто всегда праздник. За тебя!

Они выпили, а затем дед продолжил сказ:

– Ну так вот, тепереча тебя черти приволокли… А Марья-то по кой разоделась с утру сёдня? – знала день, коды тебя встречать! Выходит, в чатвертый раз с картежным чертом свиделась! Диво везучая она, как и ты…

– А что она до сих пор одна? Миловидная же, изба своя есть, хозяйственная вроде. Чего с ней не так?

– Всё с ей так, да ведьмочка! Сторонятся ее женихи. И без чертей многое слишком знает. Муж у ей будет под ее пятой – приворожит, околдует. Да и она разборчива больно – виной тому чертов телек, видик и ум! Ничё от чертей безвредного не получишь… Говорил ей: дура, на любвовь с чертом никоды не играй! Никоды-никоды! Не знают они ничё о любви и знать не могут. Всё, на чё они способны, так енто секс людя?м дать!

Дед Афанасий произнес слово «секс» с презрением, через «е», а Иван хохотнул.

– Не скалься! Без сексов человек прожить могёт, без любви – нет, – вот в чем разница. А она видать, срамница, в свое зеркало про секс спросила, всё увидала и захотела ентого сексу! Ух, Марья! – горько произнес дед.

– А ты откуда про секс знаешь? – смеялся Иван.