Властелин Хаоса

Оставив проход открытым на тот случай, если придется отступать, и не отпуская саидин, Саммаэль осторожно шагнул на узорчатый шелковый ковер. Обычно он соглашался на встречи лишь у себя или, на худой конец, на нейтральной территории, но сюда приходил уже во второй раз. Приходил по необходимости. Он никогда не отличался доверчивостью и, уж конечно, не проникся ею после того, как узнал – разумеется, лишь отчасти, – что произошло на встрече Демандреда с тремя женщинами. У Саммаэля не было сомнений, что Грендаль рассказала ему лишь то, что сочла нужным, – у нее были свои планы, которыми она не собиралась делиться с другими Избранными. Ведь только один из них сможет стать Ни’блисом, а это стоит самого бессмертия.

Он стоял на огражденном с одной стороны мраморной балюстрадой помосте, где были расставлены золоченые столы и стулья, украшенные довольно фривольной резьбой и инкрустацией. Эта площадка не менее чем на десять футов возвышалась над длинным колонным залом. Лестница туда не вела. С помоста можно было наблюдать за увеселительными выступлениями внизу – по сути, весь зал представлял собой огромную сцену. Солнечный свет искрился в высоких окнах с причудливыми цветными витражами, но жара сюда не проникала. Воздух был прохладен и свеж, хотя Саммаэль ощущал это лишь отдаленно. Грендаль нуждалась в прохладе ничуть не больше его самого, но тем не менее не пожалела усилий на пустую прихоть. Удивительно, что она еще не оплела сетью весь дворец.

Со времени его последнего посещения в нижнем зале кое-что изменилось, но он пока не мог сообразить, что именно. По центральной оси зала располагались три неглубоких продолговатых бассейна с изысканных форм каменными фонтанами, посылавшими струи воды чуть ли не к резным мраморным выступам на высоком сводчатом потолке. В бассейнах и рядом с ними показывали свое искусство мужчины и женщины, едва прикрытые лоскутами тончайшего шелка. Здесь выступали жонглеры, акробаты, танцовщики и музыканты. Разного роста и телосложения, разных оттенков кожи, волос и глаз, они были прекрасны и соперничали друг с другом в физическом совершенстве. Все это предназначалось для услаждения взоров стоящих на помосте. Бессмысленная трата времени и сил. Как раз в духе Грендаль.

Когда Саммаэль ступил на помост, там никого не было, но он все равно удерживал саидин, а потому ощутил сладковатый, словно благоухание цветочного сада, аромат духов Грендаль и услышал легкий шелест ступавших по коврам туфелек задолго до того, как позади него раздался голос:

– Ну, разве мои зверушки не прекрасны?

Она подошла к балюстраде и встала рядом с ним, с улыбкой поглядывая на представление внизу. Тонкое голубое платье доманийского покроя облегало ее стройное тело, более открывая взору, нежели скрывая. Как обычно, все ее пальцы были унизаны перстнями – ни один самоцвет не повторялся, – на запястьях красовалось по несколько усыпанных драгоценными камнями браслетов, а высокий ворот платья обвивало колье из огромных сапфиров. Хотя Саммаэль и не слишком хорошо разбирался в подобных вещах, он не без оснований полагал, что ее прическа – нарочито небрежно ниспадающие на плечи золотые кудри, усеянные мерцающими тут и там лунниками, – являлась плодом сознательных усилий и точного расчета.

Саммаэлю случалось задумываться о Грендаль. Он никогда не встречал эту женщину до тех пор, пока не решил бросить безнадежное дело и последовать за Великим повелителем, но, конечно же, слышал о ней. Эту аскетичную отшельницу высоко чтили повсюду, ибо она врачевала умы и души, что неподвластно Целительству. Принеся клятву Великому повелителю, она тут же забыла о воздержании, отбросила благочестие и стала вести жизнь, противоположную той, какой славилась прежде. Создавалось впечатление, будто жажда удовольствий захватила ее полностью, не оставив места даже стремлению к власти. На деле все обстояло иначе, но она крайне редко выступала в открытую. Грендаль всегда умела скрывать свою истинную суть. Саммаэль полагал, что знает ее лучше, нежели любой другой из Избранных, – ведь это она сопровождала его в Шайол Гул, когда он отправился туда выразить почтение Великому повелителю, – но даже ему было не под силу проникнуть в ее истинные помыслы. Слишком сложной и многогранной натурой была эта женщина. Каждое ее слово, каждая мысль несли столько оттенков смысла, сколько чешуек у джегала, причем переходить от одного к другому она умела с быстротой молнии. Тогда хозяйкой положения была она, а Саммаэль, при всех своих воинских заслугах, мог лишь следовать за нею. Теперь, однако же, обстоятельства изменились.

Никто из выступающих внизу даже не поднял глаз, но с появлением Грендаль у них будто добавилось вдохновения и даже, если это вообще возможно, грации. Все они старались показать себя с наилучшей стороны, ибо существовали лишь для того, чтобы угождать своей госпоже. В этом Грендаль была уверена.

Она небрежным жестом указала на могучего темноволосого мужчину, удерживающего на весу трех стройных женщин. Тела акробатов были умащены маслом, и медного оттенка кожа лоснилась.

– Вот эти, пожалуй, мои любимцы. Рамзид – брат доманийского короля. На плечах он держит свою жену, а две другие женщины – младшая сестра короля и его старшая дочь. Право же, просто удивительно, чего могут добиться люди, если наставить их на путь истинный. Сколько талантов пропадает впустую.

Это было одно из любимых высказываний Грендаль. Она утверждала, что каждый должен занимать предназначенное ему место и делать свое дело в соответствии с собственными способностями и потребностями общества. Каковые потребности, похоже, сосредоточивались на удовлетворении прихотей Грендаль. Саммаэля эта философия раздражала, – исходя из подобных соображений, он и сейчас должен бы оставаться тем, кем был.

Акробат медленно повернулся, чтобы с возвышения можно было лучше рассмотреть живую пирамиду – одна женщина стояла у него на плечах с распростертыми руками, а две другие – на его руках, тоже расставленных в стороны.

Грендаль тем временем обернулась к темнокожей курчавой паре. Мужчина и женщина, стройные и очень красивые, играли на странных продолговатых арфах, увешанных колокольчиками, которые хрустальным эхом вторили струнам.

– Каковы, а? Мое последнее приобретение – они из тех земель, что лежат за Айильской пустыней. Им следует благодарить меня за то, что я их спасла. Чиап была там Ш’боан, что-то вроде императрицы. Она только что овдовела, а Шаофан должен был жениться на ней и стать Ш’ботэй. Ей предстояло править своей страной семь лет, а на восьмом году умереть. После того ему надлежало избрать новую Ш’боан и править так же безраздельно следующие семь лет – до своей смерти. Можешь себе представить, они следовали этому правилу три тысячи лет без перерыва! – Грендаль издала смешок и недоуменно покачала головой. – Самое удивительное, что и Шаофан, и Чиап считают эти смерти естественными. Воля Узора – так они это называют. У них на все один ответ – Воля Узора.

Саммаэль продолжал смотреть на выступающих. Грендаль щебетала без умолку, словно легкомысленная глупышка, но только настоящий дурак мог бы счесть ее таковой. Вся эта болтовня была тщательно продумана, каждое будто бы случайно оброненное слово направлено точно в цель, как игла конджи. Не помешало бы выяснить, зачем она все это затеяла и что хотела для себя выгадать. С чего это, например, она стала набирать себе любимцев в таких дальних краях? Ее поступки никогда не бывали случайными. Может быть, она хотела отвлечь его внимание, убедить, будто ее интересы связаны со странами, отрезанными от остального мира Пустыней? Но поле будущей битвы находилось здесь. Именно здесь коснется мира Великий повелитель после своего освобождения. Весь прочий мир скроется за завесой бурь, бури истерзают землю, но рассылаться они будут именно отсюда.

– Странно, что ты не удостоила своим вниманием все королевское семейство Арад Домана, – сухо заметил Саммаэль.

Если она хотела его отвлечь, то этот номер не пройдет. Сама угодит в собственную ловушку. Ей ведь и в голову не приходит, что кто-то может знать о ней достаточно, чтобы разгадать ее хитрости.

Гибкая темноволосая женщина, уже не молодая, но отличающаяся той неувядающей красотой и изяществом, какие останутся с нею до конца дней, появилась у его локтя, бережно держа в руках хрустальный кубок с темным винным пуншем. Саммаэль взял его, хотя пить не собирался. Новички всегда наблюдают за направлением главного удара, покуда глаза не заболят, а одинокий убийца тем временем подкрадывается сзади. Союзники, пусть даже временные, это, конечно, неплохо, но чем меньше Избранных уцелеет ко Дню возвращения, тем больше будет у каждого из них шансов быть названным Ни’блисом. Великий повелитель всегда поощрял такого рода… соперничество. Служить ему достойны лишь самые способные. Порой Саммаэлю казалось, что править миром, как обещано, будет последний, единственный Избранный, оставшийся в живых.

Женщина повернулась к мускулистому молодому человеку, облаченному, как и она, в белое полупрозрачное одеяние. Тот держал в руках золоченый поднос с еще одним кубком и высоким, под стать кубку, хрустальным кувшином. И она, и он украдкой бросали быстрые взгляды на открытые врата, через которые виднелись покои Саммаэля в Иллиане. Прислуживая Грендаль, женщина смотрела на нее с обожанием. Грендаль могла позволить себе говорить свободно в присутствии своих слуг и «зверушек», хотя среди них не было ни одного приверженца Тьмы. Приверженцам Тьмы она не доверяла, утверждая, что любого из них ничего не стоит склонить к измене, не то что ее людей. По отношению к своим любимцам и слугам она использовала столь высокий уровень Принуждения, что в их сознании почти не оставалось места для чего-либо, кроме безмерного восхищения своей госпожой.

– Я уже почти ожидал, что сам король будет подносить здесь вина, – продолжил он.

– Ты же знаешь, я приближаю к себе лишь самых изысканных, утонченных людей. Алсалам никак не соответствует моим требованиям.

Грендаль приняла вино у женщины, даже не взглянув на нее, и Саммаэль уже в который раз задумался, не являются ли все эти любимцы всего лишь ширмой, как и легкомысленная болтовня. Пожалуй, стоит продолжить этот разговор, вдруг она обронит лишнее словечко, которое позволит заглянуть за завесу.

– Рано или поздно, Грендаль, ты все равно допустишь оплошность. Что, если один из твоих гостей узнает того, кто поднесет ему вино или станет убирать постель, и у этого гостя достанет ума попридержать язык до ухода? Что, скажи на милость, ты будешь делать, когда кто-нибудь заявится в этот дворец? И приведет армию, чтобы спасти мужа или сестру? Конечно, шоковым копьям нынешние стрелы не чета, но и стрелы способны разить насмерть.

Грендаль откинула голову назад и рассмеялась – мелодичная трель должна была обозначать скорее веселое недоумение, чем обиду, будто она не усмотрела в его словах и намека на оскорбление. Во всяком случае, так могло показаться тому, кто ее не знал.

– Ох, Саммаэль, что это тебе взбрело в голову? С чего ты решил, что я позволяю посетителям высматривать у меня, что им вздумается? Уж конечно, мои любимые зверушки и мои личные слуги им прислуживать не станут. У меня бывают и сторонники Алсалама, и его враги, и… Да что там, даже принявшие Дракона покидают мой дом в твердом убеждении, будто я поддерживаю их и только их. И потом, кто и в чем может заподозрить калеку?

Кожу Саммаэля начало слегка покалывать. Грендаль направила Силу, и в одно мгновение облик ее изменился. Медная кожа потускнела, волосы словно выцвели, темные глаза утратили блеск. Она выглядела болезненно худой и хрупкой. Ни дать ни взять – некогда прекрасная доманийка, медленно проигрывающая схватку со смертельным недугом.

Саммаэль едва удержался от усмешки. Достаточно было одного прикосновения, чтобы обман раскрылся. Лишь очень тонкое использование Иллюзии позволяло пройти это простое испытание, Грендаль же, похоже, была склонна к примитивным эффектам. В следующее мгновение она вновь стала прежней, на губах ее играла кривая усмешка.

– Ты и представить себе не можешь, как все они верят мне и слушаются меня.

Он никогда не понимал, чего ради она предпочитала оставаться здесь, в терзаемой распрями стране, да еще и во дворце, известном всему Арад Доману. Само собой, она вряд ли могла допустить, чтобы о ее пристанище узнали остальные Избранные. То, что она доверилась Саммаэлю, не могло не насторожить его. Грендаль ценила удобства, но вовсе не любила утруждать себя их поддержанием, а этот дворец находился поблизости от Гор тумана. Приходилось прилагать немало усилий, чтобы до нее не докатилась царившая в стране анархия, чтобы никто не задавался вопросом, куда подевался прежний владелец со всеми своими домочадцами и челядью. Саммаэль не удивился бы, узнав, что всякий побывавший здесь доманиец уезжал, пребывая в убеждении, будто эта земля передавалась в ее семье из поколения в поколение со времен Разлома. Грендаль настолько часто пользовалась Принуждением, словно молотом, что могло создаться впечатление, будто она не владеет более деликатными его формами, позволявшими направлять чужой разум исподволь, столь тонко и изощренно, что обнаружить следы постороннего вмешательства было практически невозможно. В действительности же она великолепно владела и этим методом. Пожалуй, в области Принуждения Грендаль не знала себе равных.

Он позволил своим вратам исчезнуть, но продолжал держаться за Истинный Источник. Против обернувшегося в саидин ее штучки не сработают. Кроме того, он подсознательно наслаждался этой постоянной борьбой с потоком, борьбой не на жизнь, а на смерть. Выживает сильнейший – таково было убеждение Саммаэля, и, касаясь Источника, он всякий раз словно подтверждал свое право на существование. Грендаль не могла знать, продолжает ли он удерживать саидин, но, глядя поверх своего кубка, лукаво улыбнулась с таким видом, будто для нее не существует секретов. Ему это не нравилось. Саммаэль терпеть не мог, когда люди делали вид, будто что-то знают, но еще больше не любил, когда они действительно знали нечто неизвестное ему.

– Так что ты хотела мне сказать?

Вопрос прозвучал, пожалуй, слишком грубо.

– Сказать? А, это насчет Льюса Тэрина. Ты ведь, похоже, ничем другим не интересуешься. Так вот, его место среди моих зверушек. Он будет гордостью моей коллекции. Конечно, он не столь красив, как некоторые другие, но, памятуя о том, кто он, можно закрыть на это глаза. – Она снова улыбнулась и пробормотала так тихо, что без саидин Саммаэль мог бы и не расслышать: – К тому же мне нравятся рослые мужчины.

Он едва сдержался, успев подавить непроизвольную попытку приосаниться. Саммаэль был далеко не коротышкой, но втайне терзался, считая, что его рост никак не соответствует выдающимся способностям. Льюс Тэрин был на голову выше его, и этот ал’Тор тоже. Почему-то рост всегда считался чуть ли не главным достоинством мужчины. Еще одно усилие потребовалось ему, чтобы не коснуться шрама, пересекающего лицо от волос до квадратной бородки. Рану нанес ему Льюс Тэрин, и Саммаэль сохранил шрам как напоминание. Он заподозрил, что Грендаль намеренно сделала вид, будто не совсем поняла вопрос, ибо желала применить его как наживку.

– Льюс Тэрин давным-давно умер, – резко бросил он. – А этот выскочка Ранд ал’Тор всего-навсего деревенский мальчишка-навозник, которому случайно повезло!

Грендаль взглянула на него с деланым удивлением и даже заморгала:

– Ты и впрямь так думаешь? А мне кажется, тут замешано нечто большее, чем простое везение. На одной удаче, знаешь ли, его бы так далеко и так быстро не занесло.

Саммаэль явился сюда вовсе не затем, чтобы говорить об ал’Торе, и сейчас по спине у него пробежал холодок. В голову лезли непрошеные мысли, которые он всеми силами гнал прочь. Ал’Тор не был Льюсом Тэрином, но являл собой воплощение возродившейся души Льюса Тэрина, как и сам Льюс Тэрин – воплощение той, иной души. Саммаэль не был ни философом, ни теологом, но вот Ишамаэль был и тем и другим, и он утверждал, что в этом факте сокрыта одна из величайших тайн мироздания. Конечно, Ишамаэль погиб, впав в безумие, но и тогда, когда он пребывал в здравом рассудке, когда казалось, что они вот-вот нанесут Льюсу Тэрину Теламону поражение, – и тогда он утверждал, будто эта борьба ведется со дня Творения. Нескончаемая война между Великим повелителем и Творцом, в которой и тот и другой используют суррогаты людей. Более того, Ишамаэль говорил, что, как только Великий повелитель освободится, он обратит Льюса Тэрина к служению Тени. Возможно, Ишамаэль уже тогда начинал сходить с ума, но попытки привлечь Льюса Тэрина на сторону Великого повелителя действительно имели место. А по словам Ишамаэля, выходило, будто такое случалось и прежде, причем бывало, что поборник Творца создавал творение Тени и сам возвышался, как поборник Тени.

Все эти вызывающие тревогу суждения были слишком запутанными и сложными, но одно не шло у Саммаэля из головы. Он вовсе не исключал вероятность того, что Великий повелитель захочет сделать Ни’блисом именно ал’Тора. Но невозможно возвыситься в пустоте, без всякой опоры. Ал’Тору требуется помощь, и, судя по всему, он ее получает. Помощь – вот что объясняет удачу, которая сопутствовала ему до сих пор.

– Ты узнала, где ал’Тор прячет Асмодиана? Или где находится Ланфир? Или Могидин?

Впрочем, Могидин скрывалась всегда. Ее не зря прозвали Паучихой, она, как паук, нападает, когда думаешь, что она уже мертва.

– На сей счет тебе известно столько же, сколько и мне, – беспечно ответила Грендаль, отпив из кубка. – Я думаю, что Льюс Тэрин всех их поубивал. Ой, да не морщись ты так! Пусть будет ал’Тор, раз ты настаиваешь.

Похоже, ее это особо не беспокоило. Впрочем, Грендаль не собиралась вступать в открытую борьбу с ал’Тором. Это не в ее духе. Если ал’Тор вызнает, где она прячется, Грендаль просто-напросто сбежит и устроит себе логово в другом месте, ну а коли не удастся удрать, сдастся прежде, чем он успеет нанести удар, и тут же примется убеждать его в том, что без нее ему не обойтись.

– Из Кайриэна доходили слухи, будто Ланфир умерла на руках Льюса Тэрина в тот самый день, когда он убил Равина.

– Слухи, они слухи и есть. Ланфир, если хочешь знать мое мнение, помогала ал’Тору с самого начала. Я заполучил бы его голову еще в Твердыне Тира, если б кто-то не послал мурддраалов и троллоков ему на выручку. Это сделала Ланфир, кто же еще? Она мне надоела, я ее убью, если только увижу! И зачем, скажи пожалуйста, ему убивать Асмодиана? Вот я убил бы его, попадись он мне в руки, а ему какая с того корысть? Асмодиан перебежал к ал’Тору и учит его, помяни мое слово!

– Вечно ты находишь оправдание своим промахам, – прошептала Грендаль в свой кубок и снова так тихо, что лишь саидин позволила Саммаэлю расслышать эти слова. Затем она заговорила чуть погромче: – Что ж, выбирай те объяснения, которые тебе больше нравятся. Может, ты и прав. Но мне кажется, что Льюс Тэрин выводит нас из игры одного за другим.

Рука Саммаэля дрогнула от гнева, да так, что он едва не расплескал пунш. Ранд ал’Тор! Ранд ал’Тор, а никакой не Льюс Тэрин. Он, Саммаэль, пережил великого Льюса Тэрина Теламона, пожиная плоды побед, которые не мог одержать сам, и ожидая новых, чтобы насладиться ими. Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что не осталось могилы Льюса Тэрина, чтобы можно было на нее плюнуть.

Помахав унизанными перстнями пальцами в такт доносившейся снизу мелодии, Грендаль заговорила рассеянно, словно музыка и вправду отвлекала ее:

– Так много наших уже сложило головы, столкнувшись с ним. Агинор и Балтамел. Ишамаэль, Бе’лал и Равин. И Ланфир с Асмодианом, что бы ты там ни думал. Могидин, та, может быть, и впрямь таится где-нибудь в тенях, выжидая, когда все мы погибнем, у нее на это глупости хватит. Я все же надеюсь, что ты уже присмотрел местечко, куда бежать. Похоже, следующим, на кого он обрушится, будешь как раз ты. И случится это, сдается мне, скоро. Так что мне здесь едва ли придется выдерживать натиск чьей-нибудь армии, а вот про тебя этого не скажешь. Я слышала, будто Льюс Тэрин собрал немалое войско против тебя. Такую цену приходится платить, если не только хочешь обладать властью, но еще и желаешь, чтобы все это видели.

Конечно же, Саммаэль подготовил пути к отступлению – этого требовало простое благоразумие, – но в голосе Грендаль слышалась бесившая его уверенность, что они ему понадобятся.