Экспедиция к Южному полюсу. 1910–1912 гг. Том 1

До последней минуты, пока карандаш не выскользнул из окоченевших пальцев, капитан Скотт вел свой дневник. Надежда, что у его тела найдут эти записи, свидетельствующие о мужестве английской нации, поддерживала его в этих нечеловеческих усилиях. Омертвевшей рукой ему еще удается начертать последнюю волю: «Перешлите этот дневник моей жене!» Но в жестоком сознании грядущей смерти он вычеркивает «моей жене» и пишет сверху страшные слова: «Моей вдове».

Ответ

Неделями ждут зимовщики в бревенчатой хижине. Сначала спокойно, потом с легким беспокойством, наконец, с возрастающей тревогой. Дважды выходили на помощь экспедиции, но непогода загоняла их обратно. Всю долгую зиму проводят оставшиеся без руководства полярники на своей стоянке; предчувствие беды черной тенью ложится на сердце. В эти месяцы судьба и подвиг капитана Роберта Скотта скрыты в снегу и молчании. Лед заключил их в стеклянный гроб, и только 29 октября, с наступлением полярной весны, снаряжается экспедиция, чтобы найти хотя бы останки героев и завещанную ими весть. 12 ноября они достигают палатки; они видят замерзшие в спальных мешках тела, видят Скотта, который, умирая, братски обнял Уилсона, находят письма, документы; они предают погребению погибших героев. Простой черный крест над снеговым холмиком одиноко высится в белом просторе, где навеки похоронено живое свидетельство героического подвига.

Нет, не навеки! Неожиданно их деяния воскресают: свершилось чудо техники нашего века! Друзья привозят на родину негативы и пленки, их проявляют, и вот снова виден Скотт со своими спутниками в походе, видны картины полярной природы, которые, кроме них, созерцал один лишь Амундсен. По электрическим проводам весть о его дневнике и письмах облетает изумленный мир, английский король в соборе преклоняет колена, чествуя память героев. Так подвиг, казавшийся напрасным, становится животворным, неудача – пламенным призывом к человечеству напрячь свои силы для достижения доселе недостижимого; доблестная смерть порождает удесятеренную волю к жизни, трагическая гибель – неудержимое стремление к уходящим в бесконечность вершинам. Ибо только тщеславие тешит себя случайной удачей и легким успехом, и ничто так не возвышает душу, как смертельная схватка человека с грозными силами судьбы – эта величайшая трагедия всех времен, которую поэты создают иногда, а жизнь – тысячи и тысячи раз.

С. Цвейг

Глава I

По бурным морям

Последние приготовления в Новой Зеландии

Первые три недели ноября пролетели так быстро, что я не мог заниматься своим дневником и теперь должен восстанавливать его лишь по памяти.

Даты тут не имеют значения, но в течение всего этого периода офицеры и команда неустанно работали.

По прибытии с судна были выгружены все грузы береговой партии, включая постройки, сани и т. п. Пять дней оно простояло в доке. Боуэрс подверг тщательному осмотру и сортировке все запасы и освободил много места, выгрузив тару и сложив содержимое ящиков в лазарет. Наш приятель Миллер в это время осмотрел течь в судне и проследил ее до кормы. Он нашел трещину в фалстеме. В одном случае отверстие, проделанное для сквозного стержня, оказалось слишком велико для болта. Миллер сумел преодолеть это затруднение, и когда судно спустили на воду и нагрузили, то течь чрезвычайно уменьшилась. Хотя она все же существовала, но была лишь немного больше той, какую всегда можно ожидать в старом деревянном судне.

Струя воды, которая была видна и слышна на корме, совершенно остановлена. Без паров течь можно удерживать посредством ручной помпы, качая два раза в день по четверти часа или двадцати минут. Но в сильно нагруженном состоянии судна, как в настоящее время, для этого понадобится от трех до четырех часов ежедневной работы насосом.

Прежде чем судно вышло из дока, Боуэрс и Уайт вместе с частью грузчиков снова пересмотрели под навесом все запасы береговой партии. По-видимому, все шло без всякой заминки. Покупки, сделанные в Новой Зеландии, и полученные там подарки – масло, сыр, копченые окорока, грудинка, языки, мясные консервы – были собраны и оприходованы.

Одновременно на обширном пространстве гавани соорудили постройки. Все было снова пересмотрено, рассортировано и помечено, чтобы не произошло никаких затруднений при сборке на месте. Наш превосходный плотник Дэвис, Форд, Эббот и Кэохэйн – все участвовали в этой работе. Была воздвигнута большая зеленая палатка и сделаны для нее стойки.

Когда судно вышло из дока, на палубе закипела работа. Офицеры и команда с частью грузчиков занялись погрузкой судна. Люди Миллера строили стойла для лошадей, убирали палубу, укрепляли палубные надстройки и приводили все в порядок. В машинном отделении работала команда Андерсена; ученые занимались организацией своих лабораторий, а повар – устройством камбуза и т. д. На судне не находилось местечка, которое не было бы занято рабочими.

Мы готовились произвести погрузку следующим образом: в главном трюме укладывались все припасы береговой партии и части домов. Над этим сверху, на главной палубе, чрезвычайно тесно были уложены лесоматериалы, оставшиеся от домов, сани и всякое походное снаряжение, а также более крупные инструменты и машины, употребляемые для научных наблюдений. Все это сильно урезало пространство, предназначенное для людей, но размеры его были определены ими самими. Люди передавали через Эванса, что просят не принимать их в расчет и готовы стеснить себя насколько возможно. Несколько меньше кубических футов свободного пространства не имеет значения для них, говорили они. Пространство, отведенное людям, простирается от носового люка до штевня на главной палубе.

Под баком помещаются стойла для пятнадцати лошадей – максимум того, что можно было им отвести; спереди узкая, неправильной формы часть этого пространства набивается фуражом.

Прямо позади переборки бака находится маленький люк, служащий входом в обеденное помещение команды в бурную погоду. Далее идет фок-мачта, а между нею и передним люком – камбуз и шпиль. С левой стороны переднего люка помещается очень крепкая деревянная постройка – стойла для четырех лошадей.

Позади носового люка находится холодильник. Он набит тремя тоннами льда. Туда положены 162 бараньи, три говяжьи туши и несколько жестянок со сладким мясом и почками. Туши уложены рядами, и между ними проложены деревянные доски. Такой порядок очень удобен, и я твердо надеюсь, что мы будем иметь всю зиму свежую баранину.

С каждой стороны главного люка и непосредственно примыкая к холодильнику помещены двое из наших трех моторных саней. Третьи сани стоят поперек кормы, там, где раньше помещалась лебедка. Впереди этого места устроен склад баков с керосином. Другой такой склад, покрытый сверху кипами фуража, находится между главным люком и грот-мачтой. Кроме того, ящики с керосином, парафином и спиртом расставлены вдоль всех проходов.

Мы запаслись 405 тоннами угля в бункерах и главном трюме, 25 тонн сложены в пространстве, оставленном в переднем трюме, и несколько больше 30 тонн на верхней палубе. Мешки с этим углем, вдобавок к тем предметам, о которых мы уже упоминали, составляют очень уж тяжелый палубный груз, и опасения за него вполне естественны. Но все, что можно было сделать для его укрепления и безопасности, было сделано.

Сумятицу на палубе завершают наши 33 собаки, привязанные цепями к стойкам и болтам на холодильнике и главном люке между моторными санями.

Со всем этим грузом на борту судно все-таки сидит на два дюйма выше грузовой марки. Резервуары наполнены прессованным фуражом, за исключением одного, содержащего 12 тонн пресной воды – количества, достаточного, как я надеюсь, на тот промежуток времени, когда мы дойдем до льдов.

Что касается фуража, то я первоначально заказал в Мельбурне 30 тонн прессованного овсяного сена, но Отс постепенно убедил нас, что этого корма далеко не достаточно, и количество сена для наших лошадей увеличилось до 45 тонн, кроме 3 или 4 тонн для немедленного употребления. Излишек состоит из 5 тонн сена, 5 или 6 тонн жмыхов, 4 или 5 тонн отрубей и некоторого количества дробленого овса. Мы совершенно не берем с собой зерна.

Мы ухитрились всюду насовать собачьих сухарей; общий вес их около 5 тонн. Мирз противится кормежке собак тюленьим мясом, но я думаю, что нам придется так поступать в течение зимы.

Мы остановились у Кинсеев в их доме «Те Ноm» в Клифтоне. Дом этот стоит на краю утеса, поднимающегося на 400 футов над морем. Оттуда вид открывается далеко на равнины Крайстчерча и на северный берег, ограничивающий их.

Если взглянуть прямо вниз, то видна гавань и извилистые устья двух маленьких речек, Эйвона и Уаимакарири. Вдали высятся горы, постоянно изменяющие свой вид, а еще дальше за северным изгибом моря можно видеть в ясную погоду красивые, покрытые снегом пики Канкура. Это чарующее зрелище. Такой вид, когда любуешься им из какого-нибудь защищенного от солнца уголка в саду, пылающего массой красных и золотистых цветов, порождает в душе чувство неизъяснимого удовлетворения всем окружающим. Ночью мы спали в этом саду под спокойным ясным небом. Днем я отправлялся в свою канцелярию в Крайстчерче, заходил на судно или на остров и возвращался домой по горной дороге над Порт-Хиллзом. Приятно вспоминать эти прогулки, они мне давали досуг для многих необходимых совещаний с Кинсеем. Он чрезвычайно интересовался экспедицией. Такой интерес со стороны чисто делового человека является и для меня преимуществом, которым я не замедлил воспользоваться. Кинсей будет моим агентом в Крайстчерче во время моего отсутствия. Я дал ему обычные полномочия своего поверенного и полагаю, что снабдил его всеми необходимыми сведениями. Его доброта к нам была выше всякой похвалы.

Выход в море

Суббота, 26 ноября. Мы назначили отплытие на 3 ч пополудни, и за три минуты до этого часа «Teppa Нова» отошла от пристани. Собралась масса народа. Кинсей и я завтракали с друзьями на судне Новозеландской компании «Ruapehu» (Кинсей, Энслей, Артур и Джордж Родс, сэр Джордж Клиффорд и др.) и затем проводили «Teppa Нова» до мыса, пройдя «Кэмбриэн» («Cambrian»), единственный находившийся тут военный корабль. Мы возвратились на портовом буксире. Два других буксирных судна, а также бесчисленное множество лодок следовали за уходившим судном. Киноаппарат усердно работал. Мы прошли по холмам в Сумнер. Видели «Teppa Нова». Она казалась маленькой точкой на северо-востоке.

Понедельник, 28 ноября. В 8 ч я захватил экспресс, шедший в Порт-Чалмерс. Кинсей проводил нас. Уилсон присоединился в поезде. Родс встретил нас в Тимару. Получил телеграмму, в которой сообщалось, что «Teppa Нова» прибыла в воскресенье вечером. Приехал в Порт-Чалмерс в 4 ч 30 м. Нашел все в порядке.

Вторник, 29 ноября. Видел в городе Фенвика по поводу «Central News». Благодарил Гленденинга за прекрасные подарки (130 серых фуфаек). Отправился в ратушу, чтобы повидать городского голову. На корабле все благополучно.

Мы покинули пристань в 2 ч 30 м. Яркое солнце, веселый вид. Мелких судов провожало нас несколько больше, чем в Литтелтоне. Миссис Уилсон, миссис Эванс и Кинсей оставили нас и вернулись назад на портовом буксире. Другие буксиры следовали дальше с резервной канонеркой. Около 4 ч 30 м все покинули нас. Пеннел проверил компас, и корабль двинулся полным ходом.

Вечер. Неясные очертания земли. Мерцает маяк на мысе Саундерс.

Среда, 30 ноября, полдень. Пройдено 110 миль. Весь день дул легкий ветерок с севера, усиливающийся к ночи и повернувший к северо-западу. Яркое солнце. Корабль качает на юго-западном волнении. Все бодры, за исключением одного или двух, страдающих от качки.

Мы идем вперед и легко скользим по волнам, но сжигаем уголь. По сообщению, в восемь утра сожгли за сутки уже 8 тонн.

Четверг, 1 декабря. Месяц начинается довольно хорошо. В течение ночи ветер усилился; мы ускорили ход до 8, 9 и 9,5 узла. Свежий северо-западный ветер и неспокойное море. Проснулся от сильного волнения.

Судно при этих условиях представляет любопытный, но не особенно приятный вид.

Внизу все так плотно заставлено и упаковано, как только способен ухитриться человек. А на палубе!.. Под баком стоят пятнадцать лошадей бок о бок, мордой к морде, семь с одной стороны, восемь с другой, а в проходе между ними – конюх; и все это качается, качается, качается непрерывно, повинуясь неправильному, ныряющему движению судна.

Если заглянуть в отверстие, оставленное в переборке, видишь ряд голов с грустными, терпеливыми глазами, наклоняющихся вперед со стороны правого борта, тогда как противоположный ряд откидывается назад; затем наклоняется левый ряд голов, а правый откидывается. Должно быть пыткой для бедных животных выносить день за днем по целым неделям такую качку. В самом деле, хотя они продолжают исправно есть, но от постоянного напряжения теряют вес и вообще хиреют. Все же об их ощущениях нельзя судить по нашей мерке. Есть лошади, которые никогда не ложатся, и все лошади могут спать стоя; у них в каждой ноге есть связка, которая поддерживает их вес, не напрягая чрезмерно их силы. Даже наши бедные животные ухитряются отдыхать и спать, невзирая на ужасную качку. Полагается им 4 или 5 тонн корма, и наш вечно бдительный Антон убирает с бака остаток. Он сильно страдает от морской болезни, но прошлой ночью курил сигару. Немного затянулся, затем наступил перерыв вследствие рвоты, но все-таки он вернулся к своей сигаре и, потирая живот, заметил Отсу: «Нехорошо». Ну, не молодчина ли этот Антон!..

Помещающиеся у переднего подветренного люка четыре лошади защищены брезентами, и им вообще, пожалуй, лучше, чем их товарищам. За холодильником, по обе стороны главного люка, в двух громадных ящиках стоят моторные сани; ящики эти 16 г 5 г 4 поставлены на несколько дюймов выше палубы и занимают ужасно много места. Третьи сани стоят поперек кормы, где раньше помещалась задняя лебедка. Все эти ящики покрыты грубым брезентом и прикреплены толстыми цепями и канатами, так что неподвижность их вполне обеспечена.

Керосин для саней хранится в жестянках и баках, упакованных в крепкие ящики, установленные в ряд, поперек палубы перед самым ютом и рядом с моторными санями. Керосина взято 2,5 тонны, и он занимает порядочно места.

Вокруг этих ящиков, от камбуза до руля, палуба завалена мешками с углем, составляющими палубный запас, – быстро, впрочем, убывающий.

Мы вышли из Порт-Чалмерса, имея на корабле 462 тонны угля. Это было больше, чем я рассчитывал, и все-таки грузовая марка была на 3 дюйма выше уровня воды. Корабль сидел кормой фута на два глубже, но это скоро должно измениться.

На мешках с углем, на санях, в пространстве между ними и на холодильнике размещаются собаки – всего 33. Их поневоле приходится держать на цепи; они пользуются прикрытием, насколько возможно на палубе, но положение их незавидное. Волны беспрестанно разбиваются о наветренный борт и рассыпаются тяжелым дождем брызг. Собаки сидят, повернувшись хвостами к потокам воды, и вода бежит с них струями. Жаль смотреть, как они ежатся от холода, и вся их поза выражает страдание; иной раз та или другая бедняжка жалобно взвизгивает. Вся группа представляет печальную, унылую картину. Поистине тяжелая жизнь у этих бедных созданий!

Мы кое-как ухитряемся все усесться за столом в кают-компании, хотя нас 24 офицера. Двое или трое обыкновенно бывают на вахте, а все же тесно. Стол у нас очень простой. Замечательно, как наши два буфетчика, Хупер и Нилд, умудряются со всем справляться: посуду вымоют, каюты приберут, всегда и везде готовы услужить и при этом неизменно веселы и приветливы.

При таком большом составе команды, по девяти матросов на каждую вахту, управлять судном легко. У Мирза и Отса свои помощники для ухода за собаками и лошадьми; но в такую ночь, как прошедшая, целая компания добровольцев не спит и проявляет трогательное усердие. Одни готовы помочь управиться с лошадьми и собаками в случае каких-либо осложнений; другие вызываются ставить или убирать паруса или наполнять ящики углем из палубного запаса.

Больше всех от морской болезни страдает, кажется, Пристли. Другие, которым не многим лучше, имеют уже некоторый опыт: им качка не впервые. Понтинг видеть не может пищи, но работы не прерывает. Мне рассказывали, что на пути в Порт-Чалмерс он ставил несколько групп перед кинематографическим аппаратом, хотя неоднократно должен был отходить к борту. Вчера он проявлял пластинки, держа ванночку для них в одной руке и обыкновенный таз в другой!..

Мы прошли сегодня 190 миль. Это хорошее начало, но в одном отношении оно было невыгодно. Мы шли к острову Кэмпбелл, но уже рано утром стало ясно, что благодаря такому быстрому ходу мы прибудем к острову среди ночи, вместо того чтобы прибыть туда завтра, как я предполагал. Задерживаться в ожидании наступления дня было бы невыгодно при данных обстоятельствах, и потому мы отказались от этой части нашей программы.

Позднее днем ветер отошел к западу, слегка задерживая нас. Я надеюсь, что он не будет кружить дальше. Мы отошли теперь больше чем на один румб к востоку от нашего курса ко льдам и больше чем на три румба от подветренной стороны острова Кэмпбелл, так что никак не можем подойти к острову.

Пятница, 2 декабря. День величайших бедствий. С 4 ч вечера ветер стал быстро свежеть, и вскоре мы шли только под марселями, кливером и стакселем. Ветер дул все сильнее, и море сразу забушевало. Скоро судно глубоко заныряло, забирая много воды через подветренный борт. Отс и Аткинсон с помощью еще нескольких человек работали при лошадях, удерживая их на ногах. Ящики с керосином, фуражом и пр. стали срываться с верхней палубы. Больше всего бед наделали мешки с углем; волны буквально срывали их и швыряли на привязанные ящики. «Вы знаете, как тщательно все было привязано, но, как бы старательно все ни было привязано и прикреплено, ничто не могло устоять перед напором этих ящиков с углем»; они действовали как тараны. «Ничего другого не оставалось, как только бороться со злом. Почти все люди работали целыми часами, сбрасывая со шкафута мешки с углем за борт, перевязывая и укрепляя ящики с керосином и пр., насколько можно было при столь трудных и опасных условиях. Волны беспрестанно заливали людей и временами почти накрывали их. В такие минуты приходилось цепляться за что попало, чтобы не быть смытыми за борт. Только сорвавшиеся мешки с углем и ящики делали эту задачу весьма нелегкой. Едва восстанавливалось некоторое подобие порядка, набегала какая-нибудь чудовищная волна, вырывала из рук веревки, и работу приходилось начинать сначала».