Каирн на мысе

Каирн на мысе
Роберт Ирвин Говард

Роберт Говард

Каирн на мысе

Рассказ рыбака:

«…В следующее мгновение этот здоровенный рыжий безумец принялся трясти меня, как собака крысу. "Где Мэв Мак-Доннал?" – заорал он. Клянусь всеми святыми, любой напугался бы не на шутку, повстречавшись в полночь в безлюдном месте с сумасшедшим, которому вздумалось разыскать женщину, скончавшуюся триста лет назад».

* * *

– Вот каирн, который ты хотел найти, – сказал я и осторожно прикоснулся рукой к одному из шероховатых камней, из которых было сложено возвышение, поражавшее симметричностью формы.

В темных глазах Ортали вспыхнул алчный огонек. Он осмотрелся по сторонам, а затем взгляд его вновь остановился на высокой пирамиде из массивных валунов.

– Что за странное дикое безлюдное место! – проговорил он. – Кто бы мог предположить, что в этих краях отыщется уголок, подобный этому? Кроме дыма, вздымающегося в небо вон в той стороне, нет ни малейших признаков того, что рядом с этим мысом раскинулся огромный город. Здесь совсем пусто, нет даже рыбацких лачуг.

– Здешние жители на протяжении многих веков обходили этот каирн стороной, – ответил я.

– Почему?

– Ты уже спрашивал меня об этом, – раздраженно бросил я. – Могу сказать лишь одно: теперь они делают это по привычке, а раньше руководствовались знанием.

– Знанием! – с презрительным смехом воскликнул он. – Все это суеверия!

Я бросил на него злобный взгляд, не пытаясь скрыть своей ненависти. Пожалуй, трудно сыскать на свете двух людей, которые рознились бы меж собой сильней, чем мы с Ортали. Он отличался хладнокровием и стройностью фигуры, его темные глаза и изысканность манер явственно указывали на то, что он ведет свое происхождение от древних римлян. А я такой же здоровенный и неуклюжий, как медведь, у меня холодные синие глаза и встрепанная рыжая шевелюра. Мы родились в одной и той же стране и потому считались соотечественниками, но земли наших предков были так же далеки друг от друга, как север и юг.

– Все это суеверия северян, – повторил он. – Люди, принадлежащие к романской группе народов, ни за что не стали бы мириться на протяжении стольких лет с неразгаданной тайной. Они слишком практичны для этого, слишком прозаичны, если угодно. А ты уверен в правильности датировки возникновения этого каирна?

– Я не нашел упоминаний о нем ни в одном из манускриптов, созданных ранее 1014 года нашей эры, – ворчливым тоном ответил я, – а ведь я ознакомился с текстами всех сохранившихся рукописей в оригинале. Мак-Лиаг, придворный поэт короля Брайена Бору, рассказывает о каирне, возведенном сразу после окончания битвы, и можно с уверенностью полагать, что он имеет в виду именно это сооружение. Краткое упоминание о нем имеется и в поздних хрониках Четырех Магистров, а также в Лейнстерской Книге, созданной в конце пятидесятых годов двенадцатого века, и в Книге из Лекана, написанной Мак-Фирбисом примерно в 1416 году. Все авторы связывают возникновение каирна с битвой при Клонтарфе, но ничего не говорят о причине его появления.

– Ну а что же тут такого загадочного? – спросил он. – Что странного в том, что потерпевшие поражение норманны соорудили каирн над телом одного из великих воителей, погибших в бою?

– Во-первых, – ответил я, – в возникновении каирна все же есть нечто таинственное. Обычай, согласно которому над телом усопших возводились каирны, существовал среди скандинавских племен, а не среди ирландцев. Но летописцы утверждают, что это сооружение воздвигли не норманны. Как они могли сделать это, поспешно отступая под натиском противника, который оттеснил их к самым воротам Дублина? Тела их предводителей так и остались на поле брани и стали добычей воронов. А эта пирамида из камней была сложена руками ирландцев.

– Ну так что же в этом удивительного? – продолжал упорствовать Ортали. – В былые времена ирландские воины, отправляясь на битву, складывали камни в кучу, причем каждый из них должен был положить по одному, а по окончании сражения оставшиеся в живых брали из нее по камню, и таким образом любой, кому вздумалось бы подсчитать, сколько камней осталось, мог без особого труда установить количество погибших.

Я покачал головой.

– Ирландцы поступали так в более древние времена, задолго до битвы при Клонтарфе. Вдобавок в ней участвовало свыше двадцати тысяч воинов, из которых погибло около четырех тысяч. Этот каирн слишком мал, он не мог послужить для подсчета погибших в сражении. Да и форма у него строго симметричная. За прошедшие века из него не выпало ни одного камня. Нет, под ним явно скрыто что-то необычное.

– Все это суеверия северян! – снова возразил он, презрительно усмехаясь.

Его ехидство вконец вывело меня из терпения, и я воскликнул в ярости:

– Что ж, если хочешь, можешь считать это суевериями! (Он невольно отступил на шаг назад, рука его скользнула в карман пальто.) Мы, обитатели Северной Европы, верили в существование богов и демонов, по сравнению с которыми хилые персонажи мифологии народов юга кажутся жалкими и невзрачными. В то время как твои предки нежились на шелковых подушках среди осыпающихся мраморных столпов гибнущей цивилизации, мои прародители создавали другую, свою цивилизацию, терпя невзгоды и вступая в жестокие битвы с врагами, принадлежавшими и не принадлежавшими к роду человеческому.

Здесь, на этой равнине, Эпохе Мрака наступил конец, и свет новой эры забрезжил над миром, в котором доселе царили хаос и ненависть. Здесь, как известно даже тебе, в 1014 году Брайену Бору и его воинам из рода Дал Кае, вооруженным боевыми топорами, удалось навеки избавить родину от засилья норманнских язычников, безжалостных грабителей, не признававших никаких законов и препятствовавших развитию цивилизации на протяжении многих веков.

Это противостояние отнюдь не сводилось к борьбе между норманнами и кельтами за ирландскую корону, здесь решался вопрос о том, кто победит, Пресветлый Иисус Христос или Один, христиане или язычники. В этих краях находился последний оплот язычников, сторонников прежних жестоких обычаев. На протяжении трех столетий народы мира страдали под гнетом викингов, и здесь, при Клонтарфе, их господству был раз и навсегда положен конец.

Раньше, как, впрочем, и теперь, значение этой битвы недооценивалось рафинированными писателями и историками Рима и стран, подвергшихся романизации. Утонченных, склонных к упражнениям в софистике жителей благоустроенных городов юга не интересовали сражения между варварами, происходившие на далекой северо-западной окраине мира, – даже названия этих мест и народов, которые вели меж собой борьбу, были плохо им известны. Они заметили лишь то, что вселявшие ужас в сердца обитателей побережья налеты повелителей морей внезапно прекратились, а по прошествии еще одного столетия жуткие события эпохи грабительских кровопролитных войн оказались преданы забвению, и все потому, что люди, не отличавшиеся изысканностью манер и прикрывавшие наготу лишь обернутыми вокруг бедер волчьими шкурами, люди, которых нельзя было назвать высокоцивилизованными, восстали против гнета завоевателей.

И тогда пробил час Рагнарека, гибели богов! Именно здесь Одина настигла смерть, ведь верованиям в него был нанесен сокрушительный удар. Он оказался последним из языческих богов, которым удалось сохранить свое влияние, несмотря на распространение христианства, и в течение некоторого времени казалось, что его приверженцы смогут одержать верх в борьбе и в мире вновь восторжествуют дикие свирепые обычаи. В легендах говорится, что до битвы при Клонтарфе он нередко спускался на землю, являясь взорам тех, кто ему поклонялся. Неясные очертания его фигуры мелькали среди клубов дыма, вздымавшегося над жертвенниками, на которых погибали, исходя криком, несчастные, обреченные на заклание. Порой можно было заметить, как он несется по небу, оседлав изодранные вихрями в клочья облака, и его спутанные волосы развеваются на ветру, а иногда он появлялся в образе норманнского воителя и принимал участие в битвах, названия которых нам неизвестны, сражаясь в первых рядах и нанося сокрушительные удары противникам. Но после сражения при Клонтарфе никто его больше не видел, и все призывы его приверженцев, творивших колдовские заклинания и приносивших ему кровавые жертвы, оказались напрасными. И они утратили веру в бога, который не пришел им на помощь в самый тяжкий час, их жертвенники постепенно разрушились, жрецы состарились и умерли, и люди уверовали в восторжествовавшего над ним Пресветлого Иисуса Христа. Жестокая кровопролитная эра, когда миром правили беспощадные властители морей, закончилась, и сквозь мглу Эпохи Мрака постепенно начали пробиваться лучи восходящего солнца, и люди позабыли об Одине, который перестал появляться на земле.

Да-да, смейся сколько угодно! Но кто знает, что за чудовищные создания могли возникнуть среди черных северных фьордов, где завывают холодные ветра, где царит холод и мрак? Обитатели южных краев, где сияет солнце и цветут цветы, живущие под приветливыми синими небесами, склонны насмехаться над демонами. Но кто из северян посмеет с уверенностью отрицать существование злых духов, таящихся во тьме свирепствующих бурь? Вполне возможно, что именно вера в безжалостных богов – таких, как Один, Тор и их сородичи.

Ортали немного помолчал, как будто мои страстные речи повергли его в некоторую растерянность, а затем рассмеялся.

– Прекрасно сказано, мой милый философ из северных краев! Как-нибудь в другой раз мы еще поспорим на эту тему. Я, конечно же, предполагал, что потомку северных варваров могут оказаться свойственны склонность к мистицизму и фантазерству, присущие его соплеменникам. Но ты напрасно надеялся переубедить меня с помощью своих выдумок. Я по-прежнему считаю, что под этим каирном скрыто тело одного из норманнских воителей, а отнюдь не какая-то страшная тайна, и твои бредовые рассуждения о дьявольских порождениях севера не имеют к нему никакого отношения. Ты поможешь мне разобрать это сооружение?

– Нет, – кратко ответил я.

– Потребуется всего лишь несколько часов, чтобы извлечь то, что погребено под камнями, – продолжал он, словно не услышав моего ответа. – Да, кстати о суевериях, вроде бы есть какая-то нелепая сказка, согласно которой между этим каирном и падубами существует некая связь?

– В древней легенде повествуется о том, что все заросли падуба на расстоянии лиги от этого возвышения были вырублены по какой-то загадочной причине, – мрачным тоном ответил я. – Тут кроется еще одна тайна. Ветви падуба играли важную роль в колдовских ритуалах норманнов. А в Книге Четырех Магистров рассказывается о том, как жители этих мест убили белобородого старика-скандинава весьма дикого вида, который явно был жрецом культа Одина, когда тот попытался возложить ветвь падуба на каирн спустя год после битвы.

– Ну что ж, – со смехом проговорил Ортали, – я раздобыл веточку падуба – видишь? – и непременно продену ее в петлицу; возможно, она защитит меня от твоих кровожадных северных демонов. Теперь я с еще большей уверенностью, чем прежде, полагаю, что здесь погребен один из властителей морей, а ведь вместе с ними в могилах хоронили и принадлежавшие им драгоценные предметы: золотые чаши, мечи с самоцветами на рукоятях, серебряные доспехи. Я убежден, что под этим нагромождением камней, об которое на протяжении веков спотыкались неуклюжие ирландские крестьяне, жившие в нужде и голоде, лежат сокровища. Ха! Мы вернемся сюда около полуночи, ведь в такое время нам наверняка никто не помешает, и ты поможешь мне произвести раскопки.

Он произнес последнюю фразу таким тоном, что в душе моей взметнулась волной ярость и перед глазами у меня все подернулось красной дымкой. Продолжая говорить, Ортали повернулся и принялся осматривать каирн, а я, повинуясь безотчетному порыву, протянул руку и подобрал осколок с острыми зазубринами, отколовшийся от одного из валунов. В то мгновение я, как никто другой на свете, был близок к тому, чтобы совершить убийство. Одним стремительным бесшумным движением я мог нанести мощный удар и избавиться от гнета, казавшегося мне более тяжким, чем тот, что довлел над моими предками-кельтами, жившими под игом викингов. Словно догадавшись о моих намерениях, Ортали внезапно повернулся лицом ко мне. Я поспешно спрятал камень в карман. Не знаю, заметил он, как я это сделал, или нет. Но, видимо, он все понял по моему взгляду, пылавшему жаждой убийства: он снова отступил на шаг назад, и рука его потянулась к скрытому под полой пальто револьверу.

Впрочем, сказал он лишь следующее:

– Я передумал, сегодня мы не станем заниматься раскопками. Кто-нибудь мог выследить нас. Отложим, пожалуй, все это до завтра. А сейчас мне хотелось бы вернуться в гостиницу.

Я ничего не ответил, повернулся спиной к нему и, пребывая в мрачности, побрел по направлению к берегу. Он начал подниматься по склону холма, направляясь в ту сторону, где находился город. В тот момент, когда я оглянулся, он оказался на его вершине, очертания его фигуры четко вырисовывались на фоне подернутого дымкой неба. Если бы одной ненависти к человеку было достаточно для того, чтобы убить его, он тут же упал бы замертво. Я смотрел на него сквозь красную пелену, застилавшую мне глаза, чувствуя, как кровь пульсирует у меня в венах на висках, отдаваясь в ушах стуком, подобным грохоту молота.

Я повернулся спиной к морю и резко остановился. Мрачные мысли на некоторое время целиком поглотили мое внимание, и я заметил, что передо мной стоит женщина, лишь оказавшись в нескольких футах от нее. Она отличалась высоким ростом и крепким телосложением; ее суровое, обветренное, как здешние холмы, лицо, черты которого свидетельствовали о силе характера, покрывали глубокие морщины. Наряд ее показался мне несколько странным, но я не придал этому особого значения, так как знал, что многие из ирландцев, живущих в глуши, одеваются весьма своеобразно.

– И что же ты делаешь здесь, возле каирна? – проговорила она грудным полнозвучным голосом.

Я изумленно воззрился на нее: она обратилась ко мне по-гэльски, и хотя в самом этом не было ничего странного, язык, на котором она говорила, отличался архаичностью, а мне казалось, что в устной речи его давно уже никто не использует и им владеют лишь ученые-филологи. "Наверное, это обитательница отдаленных горных краев, – подумал я, – жители которых до сих пор говорят на языке древних предков, сохранившемся во всей своей первозданности".

– Мы гадали о том, какая тайна погребена под ним, – ответил я на том же языке, слегка запинаясь: хотя я в совершенстве владел гэльским в той форме, в которой его преподают в учебных заведениях, мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы достойным образом ответить ей, соблюдая все правила, присущие древнегэльскому языку.

Она степенно покачала головой.

– Мне не понравился темноволосый мужчина, который приходил с тобой, – хмурясь, проговорила она. – А кто ты такой?

– Я – американец, хотя родился и вырос здесь, – ответил я. – Меня зовут Джеймс О'Брайен.

Ее холодный взгляд вспыхнул странным светом.

– О'Брайен? Значит, мы с тобой принадлежим к одному и тому же клану. Моя девичья фамилия – О'Брайен. Я вышла замуж за человека из клана Мак-Донналов, но душе моей всегда были ближе те, с кем меня связывает кровное родство.

– Вы живете где-то неподалеку отсюда? – спросил я, продолжая размышлять о том, почему у нее такой необычный выговор.

– О да, в свое время я жила в этих краях, – ответила она, – но мне давно уже не приходилось здесь бывать. Я вижу, как сильно тут все изменилось. Я вернулась сюда, откликнувшись на зов, природа которого непостижима для тебя. Скажи, ты хочешь разобрать каирн?