Закон забвения

– Смелей, Уилл, – весело скомандовал Нед. Но когда обрезки посыпались на пол, он заметил, что они цвета гусиных перьев, а посмотревшись в зеркало, с ужасом осознал, что стал седым, как те старые солдаты-роялисты, что просят милостыню в Лондонском Сити. И отложил зеркало.

Спустившись через полчаса в кухню на ужин, они предстали перед хозяевами в совершенно преображенном облике. Гости избавились от вонючих армейских курток из кожи. От вымытых в реке тел веяло чистотой. Сидящие за столом среди семейства Гукинов двое мужчин в рубашках ничем не отличались от прочих английских обитателей Массачусетса. И слава богу, подумалось Мэри Гукин. Быть может, им удастся-таки не привлечь к себе внимания.

Дэниел склонил голову:

– Благословенно имя Твое, о Господь, за щедрые дары, которыми питаешь Ты нас в час сей. Прости нам грехи наши и слабости, обереги и сохрани Церковь Твою в эти времена испытаний и пошли нам здоровье, мир и истину, ради Христа, единственного нашего Спасителя. Аминь.

– Аминь.

Дэниел поднял глаза, улыбнулся и простер руки.

– Ешьте.

Ужин был довольно скромным: свежеиспеченный хлеб, сыр, маринованный язык. Гости поглощали еду, как люди, умирающие с голоду. Тем не менее они старались не забывать о хороших манерах, отламывая хлеб по кусочку и прожевывая каждый, прежде чем отправить в рот следующий. Дэниел поставил на стол кувшин с пивом. Нед согласился, а Уилл отказался.

– Отец Уилла был проповедником, который придерживался строгих пуританских правил, – пояснил Дэниел причину такого воздержания жене.

– Это так, полковник Гофф? – вежливо осведомилась она.

Уилл проглотил кусочек хлеба, прежде чем ответить.

– Весьма строгих. Он отказывался совершать крестное знамение во время крещения, не дозволял обмена кольцами во время бракосочетания и не облачался в стихарь. Он подписал петицию к королю с осуждением подобных практик, за что потерял место в Сассексе. Ему пришлось перебраться в Уэльс.

– А это для любого человека страшное наказание, – вставил Нед.

Уилл усмехнулся и покачал головой.

– Вы уж простите его, миссис Гукин. Я за годы натерпелся от его шуток. Дело в том, что я родом из Уэльса – это, наверное, заметно по моему говору.

Мэри улыбнулась:

– В таком случае вы-то, полковник Уолли, не из валлийцев?

– Нет, слава богу. Я ноттингемширец. – Нед отхлебнул глоток пива. – Но валлийцы – прекрасные проповедники, стоит отдать им должное. Присутствующий здесь Уилл одарен настоящим талантом. Оливер считал его лучшим оратором во всей армии.

Оливер. То, с какой фамильярностью было обронено это имя, заставило всех за столом приумолкнуть, и Гукин не сдержался.

– Нед приходился лорду-протектору двоюродным братом, – пояснил он детям.

И сразу пожалел об этом. Мэри обожгла его взглядом, тогда как отпрыски оживились.

– Какой он был?

– Вы часто с ним виделись?

– Расскажите нам о прозекторе, Нед…

Нед рассмеялся, вскинув руки:

– Слишком много вопросов сразу.

– Но вы хорошо знали его светлость?

– О да, да, весьма неплохо.

Он мог бы добавить, что они родились с разницей в один год, с детства дружили, вместе учились в университете, вместе катались верхом, охотились и играли в карты – дело было до обращения Оливера. Что они жили в одном доме в Лондоне, пока не создали свои семьи, что Оливер убедил его стать солдатом и в итоге продвинул до должности генерального комиссара всей английской кавалерии. Что они вместе сражались под Марстон-Муром и Нейзби, а также в дюжине других битв, что во время правления Кромвеля он возглавлял военную охрану протектора, что находился рядом с ним в последние минуты его жизни. И что, если бы не Оливер, он вел бы скучное существование торговца сукном и незадачливого земледельца, не подписал бы смертный приговор королю, а значит, не оказался бы на склоне лет здесь, на другой стороне мира, вынужденный спать на чердаке.

Но вместо всего этого он сказал:

– Мы поговорим о нем как-нибудь в другой раз.

– Быть может, вы почтите нас лекцией в нашем доме собраний, Уилл? – вставил Гукин, чтобы переменить тему. – Мы будем рады услышать ваши наставления.

– Разумно ли это? – спросила Мэри. – Стоит ли им показываться так свободно на людях?

– Верное замечание, – согласился Уилл и вопросительно посмотрел на Неда. – Да и я давно уже утратил навык говорить публично.

– Мы приехали в Кембридж, чтобы жить среди мужчин и женщин одного с нами образа мыслей, – сказал Нед. – Если они приглашают нас изучать Священное Писание вместе с ними, то так мы и поступим, иначе зачем мы здесь? Помимо прочего, миссис Гукин, хоть ваш чердак и превосходное место, мы не можем провести остаток жизни подобно пленникам, заточенным в одной комнате.

Мэри открыла рот, собираясь что-то сказать, но передумала.

Когда с трапезой было покончено, офицеры пожелали хозяевам доброй ночи и удалились на чердак.

Нед стоял, покуривая трубку, и смотрел на реку, свинцово-серую в гаснущем свете. Черные сваи неоконченного моста торчали из воды, словно шпангоуты потерпевшего крушение судна во время отлива. Он распахнул окно. Легкое дуновение ветра рассеяло облачка дыма. В былые времена в этот час вечера он зачастую выходил из дома, стоявшего по соседству с дворцом Уайтхолл, чтобы выкурить по трубочке вместе с протектором. Табак тот любил почти так же сильно, как музыку, – бывали случаи, что, услышав чью-то игру или пение, Кромвель покидал свою резиденцию, ходил по улицам, а найдя источник звука, останавливался и слушал со слезами на глазах.

«Если хотите знать, каким он был, то как вам такое – нечто, чего вы вряд ли могли ожидать».

Уилл сидел поблизости за столом, склонившись над карманным блокнотом, в котором вел свой дневник. Писал он с сокращениями, из соображений как секретности, так и экономии бумаги. Ему удалось захватить с собой всего несколько блокнотов, и он понятия не имел, сумеет ли раздобыть еще.

27 июля 1660 г. Мы встали на якорь между Бостоном и Чарльзтауном, между 8 и 9 утра. Все в добром здравии благодаря простертой над нами деснице Бога. Ах! Эти люди должны возблагодарить Господа за милость Его, как в псалме 107: 21 и т. д.

Уилл слишком устал, чтобы писать больше. Он подул, чтобы чернила высохли, потом опустился перед кроватью на колени, помолиться о Фрэнсис и их пятерых детях. Старшему было всего шесть, младшая родилась, когда он был уже в бегах, и ему не довелось даже увидеть ее. «Дик, Бетти, Фрэнки, Нэн и Джудит… обереги их, Господи, и сохрани от всякого зла, и даруй им божественную Твою милость». Нед прав: безумие думать о них слишком часто. Нужно верить, что они снова встретятся. Их разлука не что иное, как Божий замысел. Но вид детей Гукинов неизбежно навел его на мысль о собственных чадах. Однако он обнаружил, что с каждым днем образы их становятся все более расплывчатыми. Малыши, должно быть, уже научились ходить и разговаривать. Они наверняка совсем не такие, какими он их запомнил. Уилл видел их словно сквозь туман.

Частый стук вернул его к реальности. Это Нед выбивал трубку о подоконник. Усталость туманила Уиллу голову. Все, что он мог, – это повалиться в кровать. Странное было чувство – лежать на матрасе, а не в гамаке: нет качки, не слышно топота и криков с палубы. Тишина. Он только краем сознания уловил, как скрипнул матрас, когда Нед растянулся рядом, и почти в ту же секунду провалился в глубокий сон.

Глава 4

Ричард Нэйлер вышел из Статерн-холла рано утром в субботу, с первыми лучами рассвета. Предосторожности ради он сунул за пояс пистолет. Вполне вероятно, что во владении полковника Хэкера осталось оружие. Кто знает, на что способна его жена в приступе отчаяния? Он тихонько притворил за собой дверь.

Нэйлер отвязал лошадь и принес ей ведро воды. Пока она щипала траву в саду, он завернул смертный приговор в кусок ткани, бережно уложил в одну из седельных сумок и крепко затянул завязку. Перед тем как сесть в седло, он бросил последний взгляд на дом. Окна его были темными и пустыми, безжизненными, как в мавзолее. К пяти он был уже в дороге.

Летним утром он мчался галопом, наклонившись вперед в седле, – локти прижаты к коленям, глаза устремлены вдаль – по извилистым пустым улочкам, через только начинающие пробуждаться деревни и не сбавлял хода, пока не оставил Статерн-холл милях в двух позади. К девяти он был у развалин древнего римского форта, отмечающего перекресток Фосс-Уэй и Уотлинг-стрит. Старинная дорога шла прямо на юг.

В течение дня он дважды менял усталых коней – сначала в Бербедже, затем в Таустере – и придержал лошадь только после полудня, когда понял по мильным столбам, что проезжает мимо поля боя под Нейзби. С милю или две ехал он неспешной рысью по плоской нортгемптонширской равнине, пытаясь узнать место, памятное по тому кошмарному июньскому утру пятнадцать лет назад. Где-то тут кавалерия принца Руперта шла вверх по склону в атаку на врага, продираясь сквозь заросли дрока и кроличьи садки, но напоролась на тысячу железнобоких, которые с кличем «Господь – наша сила!» вынырнули из утреннего тумана и ударили ей во фланг. Командовал ими, как позже он узнал, полковник Эдвард Уолли. Нэйлер успел сделать выстрел, а затем конница круглоголовых врезалась в их передовую линию, и скакун под ним рухнул.

Весь день пролежал он среди мертвецов, придавленный убитой лошадью, истекающий кровью, с разбитыми ребрами и сломанным бедром, не в силах пошевелиться, и слушал, как стонут и умирают его раненые товарищи. К приходу темноты он впал в беспамятство. Следующее, что он помнил, это грохот выстрелов и боль от чего-то острого, упершегося в грудь. Когда он открыл глаза, над ним стояли два мушкетера, круглоголовые, с заряженными ружьями, и обсуждали, стоит его прикончить или нет.

– Погоди-ка, – произнес один. – Он на нас смотрит.