– Очень может быть, – сказала Арделла. – Очень может быть. Но вы правы. Я добрая ведьма. Я практикую только белую магию. Я жрица Викки.
– Вы собирались рассказать мне кое-что про Джорджа, – напомнил Свистун.
– Кении Гоч пытался завербовать его.
– Завербовать куда?
– В служители Сатаны.
– Вроде той церкви сатанистов, что в Сан-Франциско?
Арделла рассмеялась. Смех у нее был сочный и соблазнительный.
– Это все детские игры. Сатанисты в Хуливу-де занимаются кое-чем посерьезней.
– И намного серьезней?
– Они серьезны по-настоящему. Они верят в то, что говорят. Многие из них. Они проводят жертвоприношения. Они убивают детей.
– А откуда вы об этом знаете?
– У меня были гонцы.
– И ваши гонцы сами видели что-нибудь в этом роде? И у них есть хоть какие-нибудь доказательства? Фотографии? Документы? Хоть что-нибудь?
– Если бы тайные общества вели снимки или документацию, недолго было бы им суждено оставаться тайными, – заметила Арделла. – А от чего умер Кении Гоч?
– У него был СПИД.
– Вот как?
Арделла задала этот полувопрос несколько таинственно, словно у нее имелись какие-то другие сведения.
В игрушки играет, подумал Свистун. На одно намекнет, о другом как бы невзначай спросит, посмотрит на ладонь. Скажет что-нибудь настолько туманное, что ошибочным оно оказаться не сможет. Но в людях она и впрямь разбирается. Сообразила же она буквально с первого слова, что он не просто разыскивает потерявшегося друга.
– Он умирал от СПИДа, так оно и есть, – сказал Свистун. – Однако кто-то перерезал ему горло.
Она охнула, при этом шарф, скрывающий ее лицо, заколыхался, как парус под ветром.
– Я устала, – сказала она. – Я отвыкла говорить с людьми. Вы ведь на меня не обидитесь?
Свистун тут же распрощался с Арделлой, оставив ее наедине с бутылкой.
Конечно, думать так было жестоко, однако не думать он не мог: если она и впрямь ведьма и владеет тайнами белой магии, то почему не прибегнет ни к какому волшебству, чтобы залечить свое обезображенное лицо.
Глава двадцать шестая
Канаан разбирался в людях. Не так уж трудно оказалось затащить в участок Уильяма «Пуча» Ман-деля. У парня был испуганный вид, растерянный взгляд, безвольный рот, узкие плечи и тонкая, как у девочки, шея. Судя по внешности, любовники должны были поколачивать его постоянно, причем этот крест он должен был нести долгие годы и сам уже, несомненно, начал догадываться об этом.
Он зашел туда, где постоянно ошивался этот парень, заметил его и подождал, пока к нему не обратится молодая темнокожая женщина:
– Не могу ли быть вам чем-нибудь полезна?
– Мне бы хотелось поговорить вон с тем парнем.
– С Уильямом?
– Да, верно, с Уильямом.
Она с сомнением посмотрела на него. Чуткая, как все, кто прошел жизненную школу на улицах, она узнавала полицейских с первого взгляда. И все же подошла к парню и сказала, что его спрашивают.
Мандель посмотрел на Канаана, как испуганный олененок, и едва не свалился с ног, споткнувшись о стул по дороге к нему.
– Чем могу быть полезен?
От волнения он уже сбился с дыхания.
– Пуч? – с улыбкой спросил Канаан.
– Что?
– Тебя ведь зовут Пучем?
– Меня зовут Уильямом. Уильям Мандель.
– Да, здесь. В офисе Анонимных Алкоголиков. Это мне понятно. На работе тебя никто Пучем не называет. Это неуважительно. Но на улице-то тебя зовут Пучем, верно?
– Кто это называет меня Пучем? И где это – на улице?
– Твои друзья. Твои друзья на панели.
– Я не знаю, что еще за панель.
– Твой друг, Кении Гоч, называл тебя Пучем, когда вы с ним крутились на панели. Ну, и так далее. Ты понимаешь, о чем я? Не на работе. И не дома. Ты ведь жил с Кении Гочем?
Мандель быстро огляделся по сторонам, не слышит ли кто-нибудь слов Канаана, хотя тот и говорил тихо – тихо и крайне доверительно.
– Не понимаю, о чем вы говорите.
Канаан положил открытку на край письменного стола.
– На конверте твой обратный адрес. Ты сообщаешь своему дружку, что ты любишь его, хотя тебе страшно.
– Вот уж не думал, что написал обратный адрес.
Мандель окаменел, сам не понимая, как мог совершить подобную глупость.
– Привычка – вторая натура, – прокомментировал Канаан. – Я обратился по этому адресу, и твоя хозяйка сказала, что ты тут работаешь. На глаза Манделю навернулись слезы.