Похищенный. Катриона

Я спустился вниз и передал наш разговор Алану. Согласие на переговоры было дано и подкреплено с обеих сторон словом чести. Но миссия мистера Райча этим не ограничилась. Он стал выпрашивать коньяку, да с такой настойчивостью, так улещивая и вымаливая, не преминув при этом напомнить о своих заслугах передо мной, что я в конце концов сжалился и дал ему четверть пинты[27 - Пинта – мера объема жидкости, около 0,6 л.] в кружке. Он с жадностью сделал глоток и понес кружку в кубрик, вероятно чтобы поделиться остатком со шкипером.

Через несколько минут к окну по договоренности подошел шкипер. Он стоял под дождем, угрюмый, бледный, с рукою на перевязи, и казался таким постаревшим, что сердце мое защемило от жалости и мне стало совестно, что я стрелял в него.

Увидав шкипера, Алан направил на него пистолет.

– Уберите эту штуку! – воскликнул Хозисон. – Разве вам не довольно моего слова? Или вы желаете оскорбить меня, сэр?!

– Сударь, – отвечал Алан, – я весьма сомневаюсь в верности вашего слова. Давеча вы ловчили и торговались, как уличная торговка. Вы и тогда дали мне слово, мы пожали друг другу руки, и что из этого вышло? Да пропади оно пропадом, ваше честное слово, черт бы его побрал!

– Довольно, – оборвал его шкипер. – Ваша брань ни к чему хорошему не приведет. – (Должно заметить, что шкипер, к чести своей, никогда не бранился.) – Поговорим лучше о другом, – продолжал он с горьким укором. – Вы изрядно попортили мой бриг, у меня почти не осталось людей для работы, моего старшего помощника, без которого я как без рук, вы так просверлили, что он Богу не успел помолиться. Мне ничего другого не остается, как повернуть в Глазго, чтобы набрать людей, и там в порту, сэр, смею вас уверить, найдутся охотники поговорить с вами.

– Да неужели? – усмехнулся Алан. – Клянусь честью, я поговорю с ними. Если в городе есть хоть один человек, понимающий по-английски, я расскажу забавный анекдот. Пятнадцать дюжих молодцов против двух джентльменов, да и то один из них почти дитя. Э, любезный, да вас засмеют.

Хозисон вспыхнул, но промолчал.

– Нет, сударь, – продолжал Алан. – Меня это не устраивает. Вы высадите меня на берег, как мы и договаривались.

– Да, но мой старший помощник мертв, а почему он мертв – кому, как не вам, знать. Из всей команды только он один знал этот берег. А должен заметить, он для судов чрезвычайно опасен.

– Извольте, на ваше усмотрение, – сказал Алан, – высаживайте меня в Аппине, в Ардгуре, в Морвене, в Арисэге, в Мораре, короче, где вам будет угодно, но не далее тридцати миль от моих родных земель, исключая, пожалуй, земли Кэмпбеллов. Мишень, как видите, велика. Если вы и тут промахнетесь, то, стало быть, вы не только скверный боец, но и негодный моряк. Да у меня на родине люди на рыбачьих плоскодонках переплывают от острова к острову! Причем в любую погоду, даже ночью!

– Плоскодонка не бриг, сэр. У нее и осадки-то никакой.

– Что же, плывите в Глазго, коли вам так этого хочется. По крайней мере, будет над кем посмеяться.

– Мне совсем не до смеха, сэр. К тому же ваша прихоть будет стоить денег.

– Однако, сударь! Я на ветер слова не бросаю и никому не позволю бросать! Тридцать гиней за высадку на берег и, наконец, шестьдесят, если доставите меня в Линни-Лох.

– Но взгляните же, сэр, где мы находимся. Отсюда до Арднамуркана пять часов хода. Дайте мне шестьдесят золотых – и я вас там высажу.

– А я должен истаптывать башмаки и, чего доброго, угодить к красным мундирам ради вашей блажи! Не выйдет, сударь! Желаете получить шестьдесят гиней, так извольте их сперва заработать – высаживайте меня там, где я указал.

– Но это значит рисковать бригом, сэр, а с ним, заметьте, и вашей же собственной жизнью.

– Что же, я готов рисковать.

– Смогли бы вы провести нас? Хоть как-нибудь указать путь? – с нахмуренным видом спросил шкипер.

– Гм, сомневаюсь. Я скорее солдат, в чем вы сами уже убедились, нежели лоцман. Впрочем, меня часто подбирали в этих водах и высаживали в здешних местах, так что в общих чертах я путь знаю.

Шкипер покачал головой и еще больше нахмурился.

– Не потеряй я так много денег в этом злополучном рейсе, – проговорил он, – я скорей отправил бы вас на виселицу, чем стал рисковать бригом. Но пусть будет по-вашему. Как только будет благоприятный ветер, а я уверен, что он скоро задует, мы пойдем, куда вы хотите. Но есть еще одно обстоятельство: мы можем встретить королевский флот, и тогда нас возьмут на абордаж. Вдоль берега ходят сторожевые суда; вы сами знаете, кого они там высматривают. Может, вы заплатите мне сейчас?

– Сударь, – спокойно отвечал Алан, – если завидите вымпел, ваше дело поскорей удирать. А теперь вот что: я слыхал, что в кубрике терпят лишения. Предлагаю обмен: бутылка коньяку на два ведра воды.

Сия последняя статья договора была соблюдена в точности и без проволочек, и мы с Аланом наконец-то отмыли пол, очистив каюту от следов наших кровавых деяний; меж тем как шкипер и мистер Райч тоже были по-своему рады, ибо вновь перед ними было вино.

Глава 12. Я узнаю о рыжем лисе

В то время как мы отмывали каюту, с северо-востока потянул бриз, небо расчистило и дождь перестал.

Тут я должен кое-что пояснить вам, а для вящей ясности предлагаю посмотреть на карту. В тот день, когда пал туман и мы наскочили на лодку Алана, бриг проходил через пролив Литл-Минч. На рассвете после баталии мы попали в штиль к востоку от острова Канна, точнее, между ним и островом Эриска, находящемся в цепи Лонг-Айлендских островов. Чтобы прямым курсом добраться оттуда до Линни-Лоха, нужно было идти через узкий пролив Малл. Но у шкипера карты не было, и он боялся зайти так далеко вглубь между островов. Он предпочел с попутным ветром обогнуть Тайри с запада и выйти к южному берегу большого острова Малл.

Ветер не менял направления, более того – крепчал. К полудню поднялось волнение, которое шло из-за Внешних Гебридских островов. Наш курс – а мы намеревались обогнуть Внутренние Гебриды – лежал на юго-запад, так что сначала волна была у нас на траверзе[28 - Траверз – направление, перпендикулярное курсу судна.] и бриг сильно качало. Но уже к ночи, когда, обогнув оконечность Тайри, мы повернули к востоку, волна пошла в корму.

Между тем утро, до начала волнения, выдалось довольно приятное. Ярко светило солнце, тут и там взору открывались скалистые островки. Растворив двери каюты с обеих сторон – ветер дул прямой, в корму, – мы с Аланом сидели, покуривая шкиперские трубки, и рассказывали друг другу свои приключения. Слушать Алана было тем более интересно, что я наконец-то составил определенное представление о диком крае, именуемом Горной Шотландией, на берег которой мне предстояло сойти. В то время, всего лишь несколько лет спустя после восстания горцев, человеку, ступавшему на горную тропу среди зарослей вереска, небесполезно было сперва подумать, прежде чем решиться на столь опасное предприятие.

Желая расположить Алана к откровенной беседе, я первый начал рассказ о своих злоключениях. Он выслушал меня с вниманием и сочувствием. Лишь однажды, когда я упомянул доброго моего друга мистера Кэмпбелла, Алан вспыхнул и в гневе вскричал, что ненавидит всех, принадлежащих к этому роду.

– Но отчего же? – возразил я. – Мистер Кэмпбелл такой человек, которому не зазорно подать руку.

– Не знаю, что я мог бы подать человеку, носящему имя Кэмпбелл! Но вот пулей его угостить готов. Будь моя воля, я бы их всех перестрелял, как тетеревов. Умирать буду – одно у меня желание: успеть бы доползти до окна и всадить напоследок пулю в какого-нибудь Кэмпбелла.

– Но право, Алан, отчего вы так ненавидите Кэмпбеллов?

– Отчего? Ты прекрасно знаешь, что я Стюарт, один из аппинских Стюартов, а Кэмпбеллы уже давно разоряют и опустошают мой край. Они вероломно захватывали наши земли – не в честном бою, нет, обманом, подлостью!

И тут в порыве гнева он стукнул кулаком по столу. Я сохранил полную невозмутимость и, уж конечно, не стал оспаривать его мнение, ибо знал, что подобные пылкие речи обыкновенно говорят побежденные.

– А доносы, подлоги, торгашеские уловки на каждом шагу – и всё под видом законности! Да разве этого мало?!

– Я весьма сомневаюсь, Алан, что вы, с такой легкостью разбрасывающий пуговицы от своего мундира, могли быть хорошим судьей в этих делах.

– А! – воскликнул он, и лицо его вновь заиграло улыбкой. – Эту расточительность вместе с пуговицами я унаследовал от моего отца, Дункана Стюарта, царство ему небесное! Он был храбрейшим из храбрецов в нашем роду, лучшим фехтовальщиком Горной Шотландии, а стало быть, и во всем мире. Я потому говорю так, что сам у него учился. Он был в числе первых, кто поступил в Черную стражу; ему, как высокородному дворянину, полагался оруженосец, который в походах носил его ружье. Вообрази: как-то раз взбрело королю в голову посмотреть на шотландское фехтование. Отобрали на состязание четверых, в том числе моего отца, и отправили в Лондон, чтобы они показали свое искусство. Пригласили их во дворец, представили королю Георгу, королеве Каролине. Весь двор собрался, Мясник Камберленд, многие прочие, этих уж я не упомню. Так вот – два часа без роздыху длился бой. И какой! Одно заглядение! Кончили фехтовать, король встает, и хоть и был всегда отъявленный негодяй, тиран, а восхищения сдержать не смог, расчувствовался, пустился в любезности и каждому жалует по три гинеи. И вот выходят они из дворца, дошли до привратника, тут мой отец и рассудил: коль скоро он, пожалуй, первый из дворян Горной Шотландии, кто представлен был ко двору и теперь проходит через эти дворцовые ворота, то не мешало бы дать бедному стражу дворца подобающее представление о шотландском достоинстве. Бросил ему королевскую награду, и те трое, что следом за отцом шли, тоже бросают гинеи. Так и вышли они из дворца, с чем пришли. Вся награда пошла привратнику. Есть, правда, такие умники, которые осмеливаются утверждать, что первым подал привратнику не отец мой, а кто-то другой, но это все вздор. Я-то знаю, что это был Дункан Стюарт. Ну а тому, кто посмеет в том усомниться, готов предложить выбор: можем драться на шпагах, можем на пистолетах. Да, вот какой был у меня отец, упокой, Господи, его душу.

– Судя по вашим рассказам, он не мог завещать вам большого состояния? – сказал я.

– Это верно. Кроме пары штанов, он мне ничего не оставил. Оттого я и поступил в королевскую армию. О, черное пятно в моей жизни, позор, тем более в то славное время. Вот и теперь, попади я в руки красномундирников, мне несдобровать.

– Как! Разве вы служили в английской армии?

– Служил. Благо вовремя стал под знамена правого дела. Дезертировал при Престонпансе[29 - В сражении при Престонпансе в 1745 г. шотландцы разбили английские войска короля Георга II.].

Что до меня, то мне это вовсе не казалось благом. Дезертирство во время боя я считал поступком совершенно непростительным для дворянина. Но, несмотря на молодость, я был не настолько глуп, чтобы высказать Алану свое суждение.

– Да ведь вам за это полагается смертная казнь! – воскликнул я.

– Да, конечно, если меня поймают, то приговор будет краток, а веревка длинна. Но у меня в кармане лежит патент офицера французской армии. А это все-таки как-никак гарантия.

– Весьма сомневаюсь.

– Я сам иногда сомневаюсь, – сухо промолвил Алан.

– Но позвольте, как же так: вы, осужденный мятежник, дезертир, да еще к тому же служите французскому королю. Что же побуждает вас приезжать сюда? Вы искушаете свою судьбу.

– Вздор. После сорок шестого года я все время приезжаю в Шотландию и, как видишь, жив.