Несусветный багаж

– Может, и больше, – пожал плечами Джон. – Такая уж у меня тонкая, артистическая натура.

– Кошмар! – Моррис больше не мог сдержать возмущения. – Я беру на себя все риски, плачу издержки, делюсь прибылью, а ты пальцем не хочешь пошевелить, чтобы мне помочь. Это некрасиво, не по-братски, наконец, это просто непорядочно.

– Но давай все же предположим, – примирительно сказал Джон, на которого резкие слова брата произвели-таки впечатление, – предположим, однако, что дядя Мастерман жив и проживет еще лет десять. Я что, так и буду тут все это время торчать?

– Ну конечно нет, – ответил Моррис еще более примирительным тоном. – Никто не требует от тебя больше месяца. Если дядя Мастерман до тех пор не умрет, ты сможешь поехать за границу.

– За границу? – обрадовался Джон. – Слушай, а почему мне сразу туда не поехать? Ты мог бы всем говорить, что мы с дядей Джозефом развлекаемся в Париже.

– Не говори чепухи.

– Нет, ты подумай, – настаивал Джон. – Ведь это самый настоящий хлев. И сырой к тому же. Ты же сам говорил, что тут сыро.

– Это я столяру говорил, – напомнил Моррис, – чтобы цену снизить. Уж если на то пошло, видал я дома и похуже.

– Ладно, а что я тут буду делать, – продолжал жаловаться Джон. – Приятелей же я не могу сюда пригласить.

– Джонни, дорогой мой, если ты не хочешь хоть чуточку потрудиться ради тонтины, так и скажи, не крути вола, я тогда плюну на все это дело.

– Надеюсь, что в расчетах ты не ошибся. Ну что ж, – Джон тяжело вздохнул. – Присылай мне хотя бы иллюстрированные журналы. Будем бороться с трудностями.

Ближе к вечеру стала напоминать о себе мошкара, тучами кружившая вокруг дома. Пронизывающий холод вползал во все щели, камин дымил, по стеклам окон барабанил косой дождь. Изредка, когда мрачность настроения достигала апогея, Моррис вытаскивал бутылку виски. Джон поначалу охотно присоединялся к этим предложениям, но продолжалось это недолго. Братья дружно согласились, что это наихудший виски во всем Гемпшире. Лишь те, кто бывал в этом графстве, способны оценить всю уничижительность подобной оценки. В конце концов, даже Великий Вэнс (которого явно нельзя было причислить к тонким ценителям алкоголя) стал отказываться от угощения. Сгущающийся сумрак, которого не могла рассеять единственная свеча, не способствовал улучшению настроения. Джон перестал высвистывать что-то на пальцах, других развлечений не было, и он сидел молча, горько сожалея в душе о сделанных уступках.

– Нет, все-таки целый месяц я тут не высижу, – пожаловался он вслух. – Да и никто бы не высидел. Это невозможно. Тут даже узники Бастилии взбунтовались бы.

Делая вид, что не слышит, Моррис предложил сыграть в кости. На какие только компромиссы не идет человек, выполняющий важную дипломатическую миссию. Кости были любимой игрой Джона, точнее, единственной, которую он вообще признавал, поскольку остальные, по его мнению, требовали слишком много умственных усилий. В этой же игре ему сопутствовали и талант, и везение. Моррис, наоборот, считал игру в кости никчемным занятием. Возможно потому, что ему вечно в ней не везло, всегда оставался в проигрыше и очень из-за этого переживал. Но неустойчивое настроение Джона внушало опасения, и старший брат был готов на любые жертвы.

В восьмом часу Моррис, испытывая нечеловеческие муки, удосужился проиграть десятка полтора шиллингов. И больше не выдержал, несмотря на почти физическую реальность стоящей перед глазами тонтины. Сказав, что отыграется в следующий раз, предложил заняться приготовлением ужина с грогом.

После ужина пора было браться за работу. Из бочки набрали ведро воды, остальную воду вылили, опорожненную бочку подкатили к камину, чтобы просохла. После этого оба брата вышли на улицу и двинулись навстречу своим дальнейшим приключениям под небесами, на которых не светилась ни одна звезда.

Глава третья

Просветитель на свободе

Хотят ли люди на самом деле быть счастливыми? Трудно сказать. Не проходит и месяца, чтобы чей-нибудь горячо любимый сын не удрал из дому в надежде стать юнгой на торговом судне, или всеми уважаемый супруг не сбежал бы с горничной куда-нибудь в Техас. Случалось, что пастыри бросали на произвол судьбы свою паству, известны даже случаи, когда судья добровольно раньше времени выходил на пенсию. Посему с непредубежденной точки зрения нет ничего удивительного в том, что и Джозеф Финсбюри в конце концов начал помышлять о побеге. Можно смело признать, что судьба на данном отрезке жизни не слишком к нему благоволила. Мой добрый знакомый мистер Моррис, с которым мне два-три раза в неделю случается быть попутчиком в дороге из Снейсбрук Парка до Лондона, пользуется моим несомненным уважением, но идеалом племянника его, безусловно, назвать нельзя. Джон, тот вообще отличный парень, но если бы он был тем единственным звеном, которое связывает нас с домом, любой предпочел бы заграничное путешествие.

В случае же дяди Джозефа Джон таким единственным звеном (если в принципе к нему приложимо слово «звено») не являлся. Были и другие, более сердечные узы, которые связывали старика с Блумсбери, и речь идет вовсе не о мисс Хезелтайн (которую Джозеф, тем не менее, искренне любил), а о той пачке дневников, в которых заключался весь смысл его жизни. Поэтому решение расстаться с этой сокровищницей мыслей и ринуться в мир лишь с тем интеллектуальным багажом, который помещался непосредственно в памяти, было глубоко трагичным, а уж о мудрости его племянников в этом смысле вообще говорить не приходится. Замысел сей, или, можно сказать, искушение родилось в нем несколько месяцев назад. А когда в руках Джозефа оказался чек на восемьсот фунтов, идея окончательно созрела. Чек этот (который для человека столь бережливого составлял целое состояние) он задержал у себя и решил раствориться в толпе на вокзале Ватерлоо или, если это не удастся, улизнуть из дома как-нибудь вечером и исчезнуть как сон, затеряться среди миллионов лондонских жителей. Вмешательство Провидения и неразбериха на месте происшествия ускорили реализацию замысла.

Он был одним из первых, кто пришел в себя и оказался на ногах после катастрофы под Браундином, а увидев своих племянников, лежащих без сознания, понял, что его час пробил. И удрал. Конечно, человеку, которому за семьдесят, да после такой аварии, да еще в полной униформе сэра Фарадея Бонда, трудно убежать слишком далеко, но близость леса сулила, по крайней мере, временное укрытие. Вот наш старичок и двинулся туда с неожиданной резвостью, но быстро запыхался, да и пережитое потрясение давало себя знать, поэтому он прилег отдохнуть в тихой рощице и вскоре приуснул. Людям, наблюдающим со стороны за игрой случая, его (случая) изобретательность часто может показаться не лишенной юмора: несомненно, забавным было то обстоятельство, что, когда Моррис и Джон копались в песке, стремясь спрятать труп совершенно чужого для них человека, их дядя спал сном праведника в том же лесочке несколькими ярдами дальше. Разбудил его звук рожка, доносящийся с близкого дорожного тракта, по которому катился, видимо, припозднившийся почтовый фургон. Звук этот не только привел старика в бодрое состояние духа, но и указал направление дальнейшего движения, и уже вскоре Джозеф стоял на тракте, озираясь направо и налево из-под козырька своей фуражки и решая непростой вопрос, что делать дальше. Издалека донесся стук колес, после чего показалась приближающаяся повозка, доверху набитая почтовыми посылками. Управлял ею человек с добродушным лицом и вывеской на груди, гласящей, что это «И. Чандлер, почтовый извозчик». Донельзя прозаическая манера мышления мистера Джозефа сохранила все же некоторые романтические черты. Когда-то они завели его, легкомысленного сорокалетнего оболтуса, на Ближний Восток, а сейчас, в первые минуты обретенной свободы навели на мысль продолжить побег на повозке мистера Чандлера. Выйдет недорого, а если повести дело с умом, то может обойдется и без оплаты, зато, после долгих лет вязаных рукавичек и гигиенической фланели, даже сердце начало биться сильней в предвкушении того, как он сейчас прокатится с ветерком.

Мистер Чандлер был несколько удивлен видом джентльмена в столь преклонном возрасте и в столь странном наряде, голосующего на дороге в столь безлюдном месте, но как человек участливый, охотно приходящий на помощь ближнему, согласился подвезти незнакомца, а поскольку имел собственное представление о вежливости, то ни о чем своего пассажира не спрашивал. Собственно говоря, молчание вполне устраивало мистера Чандлера, однако, как только повозка тронулась, он обнаружил, что втянут в односторонний диалог.

– Насколько я могу судить по разнообразию пачек и коробок на вашей повозке, по многообразию адресов на этих посылках, а также по ухоженному виду вашей фламандской лошадки, вы занимаете должность доставщика почты в знаменитой английской транспортной службе, которую по праву называют гордостью нашей страны.

– Именно так, сэр, – скромно подтвердил возница, не очень понимая, какого ответа от него ожидают. – Эти почтовые грузы доставляют нам много хлопот.

– О, я говорю без всяких предубеждений, – продолжил далее Джозеф Финсбюри, – дело в том, что в молодости я много путешествовал. И не было такой вещи, серьезной или малозначительной, которой бы я не интересовался. На море изучал искусство плавания под парусом, узнал множество способов завязывания морских узлов и выучил немало разных технических терминов. В Неаполе научился готовить макароны, а в Ницце – делать цукаты из фруктов. Если случалось посетить оперу, то никогда не забывал прежде приобрести партитуру и ознакомиться с главными ариями, наигрывая их одним пальцем на фортепьяно.

– Да, много вам довелось узнать, – заметил возница, подгоняя коня. – Жаль, что у меня таких возможностей не было.

– А знаете ли вы, сколько раз упоминается в Ветхом Завете слово «кнут»? Если правильно помню, сто сорок семь раз.

– Что вы говорите? – ответил мистер Чандлер. – Никогда бы мне это в голову не пришло.

– Библия содержит три миллиона пятьсот одну тысячу двести сорок девять букв. Стихов же, насколько мне известно, более восемнадцати тысяч. Было много изданий Библии. В Англии ее впервые перевел и распространил Джон Уиклиф, около 1300 года. «Параграфическая Библия», так ее принято называть, – это популярное издание, и называется так потому, что разделена на отдельные параграфы. Другое популярное издание – «Библия Бричса» – названа так то ли по имени своего издателя, некоего Бричса, то ли по названию местности, где была напечатана.

Возница скупо заметил, что «очень может быть», после чего сосредоточил внимание на более актуальном занятии, а именно попытке обогнать воз с сеном, что было не так-то просто, поскольку дорога была узкой, и с обеих ее сторон тянулись глубокие канавы.

– Я заметил, – возобновил свою речь мистер Финсбюри, когда они благополучно миновали воз, – что вы держите вожжи одной рукой, а следует держать их двумя.

– Очень интересно! – воскликнул презрительно возница. – А это почему же?

– Как вы не можете понять, – укорил его мистер Финсбюри. – То, что я вам говорю, это факт научных исследований, основанный на теории движения, которая является основным разделом механики. По этой отрасли знаний существует множество любопытнейших книжек ценой всего в шиллинг, и мне кажется, что человеку вашего положения было бы небезынтересно с ними ознакомиться. Сдается мне, однако, что развитию в себе наблюдательности вы много внимания не уделяли. Во всяком случае, мы едем вместе уже довольно давно, а что-то я не припомню, чтобы вы привнесли в наш разговор хотя бы один любопытный факт. Это меня огорчает, друг мой. Вот я, например, не уверен, обратили ли вы внимание, что, обгоняя воз с сеном, вы объехали его с левой стороны?

– Ну, с левой, конечно, – ответил возница, повышая голос и несколько воинственным тоном, – иначе пришлось бы иметь дело с полицией.

– А вот во Франции, а также, я полагаю, в Соединенных Штатах вам пришлось бы сделать это справа.

– Ни за что бы этого не сделал! – возмущенно воскликнул мистер Чандлер. – Объехал бы слева.

– Заметил я также, – продолжил мистер Финсбюри, не обращая внимания на последние слова спутника, – что поврежденные части вашего экипажа связаны шнурком. Я всегда осуждал небрежность и неряшливость, свойственные представителям нашего беднейшего класса. В одной из лекций, которую я в свое время прочитал перед благодарной публикой…

– Какой же это шнурок, – возница счел себя оскорбленным, – это вовсе даже шпагат!

– Я всегда осуждал, – не унимался мистер Джозеф, – что как в личной и семейной жизни, так и в трудовой деятельности низшие слои нашего общества отличаются недостатком прилежности, предусмотрительности и экономности, что они попросту донельзя расточительны. Любой пенс…

– И кто же тут, черт возьми, принадлежит к низшим слоям? – возмущенно закричал возница. – Сами вы из низших слоев! Да будь вы этим чертовым аристократом, я бы ни за что не взялся вас подвозить.

Все это говорилось уже с нескрываемой неприязнью; стало ясно, что общего языка они не найдут, и дальнейшая беседа даже для столь словоохотливого человека, как мистер Финсбюри, стала невозможной. Он сердито надвинул на глаза козырек своей фуражки, достал из самого глубокого кармана блокнот и синий карандаш, после чего погрузился в свои расчеты.

Возница в свою очередь начал увлеченно насвистывать, изредка бросая взгляды на попутчика со смешанным чувством триумфа и боязни. Триумфа – поскольку ему удалось сдержать бурный словесный поток, боязни – чтобы тот, не дай Бог, не возобновился. Даже настигший их проливной дождь не нарушил молчания. Так молча они и доехали до Саутгемптона.