Ледяной шторм

– Вот он опять, – воскликнул Сондерс, когда свет явственно показался на поверхности воды.

– Понизь румпель, назад фор-стенгу! – продолжал он, бросаясь вперед. – Спускай шлюпку!

Через несколько секунд корабль лег в дрейф, и шлюпка с фонарем, прикрепленным к веслу, неслась по волнам по направлению к свету. Скорее, чем можно было ожидать, она подплыла к месту, и радостные раздавшиеся вдалеке «ура!» показывали, что все обстояло благополучно.

– Вот и мы, слава Богу, – закричал капитан Гай, – здоровы и невредимы. Нам не нужна помощь, мистер Сондерс. Греби к кораблю.

Не много нужно было времени для того, чтобы три шлюпки подплыли к кораблю, и спустя несколько минут экипаж поздравлял своих товарищей с тем смешанным чувством искренней задушевности и расположения к шутке, которое свойственно людям, привыкшим к опасности, после того, как опасность миновала.

– А кит-таки ушел, – заметил капитан Гай, сопровождая экипаж в каюту, – но мы, надеюсь, скоро восполним эту потерю.

– О, непременно! – сказал один из матросов, выкручивая свое мокрое платье и шагая вперед. – Ай да Петер Грим! Ну, хоть с кита-то мы взяли шиш, да зато есть над чем посмеяться.

– Что ж у вас там смешного, Джек?

– Да как же, прежде чем кит нырнул, он пустил струю крови и жира, толстую, как грот-мачта, а тот как раз и подоспей под нее: с ног до головы, бедняжка, измок и стал красен, как морской рак.

– Ну а как же вы рыбу потеряли, сэр? – спросил Мивинс, когда наш герой вскочил на борт, сопровождаемый Синглетоном.

– Потеряли, точно так же как в настоящее время люди теряют деньги в спекуляциях железных дорог. Мы послали его ко дну, да потом уже и в глаза его не видали. После того как он чуть было не потопил нас, не могу сказать наверное, где это было, знаю только, что отсюда и не видать, – он внезапно остановился; мы сейчас же к нему и бросили в него несколько копий, так что из него хлынули потоки крови. Мы совсем уже было считали его покойником, он вдруг как бросился на дно, точно пушечное ядро, и еще весь канат вытянул из обеих шлюпок, так что пришлось пересечь его, – а он и был таков. А между тем уже стемнело, так мы его больше и не видали. Потом мы взялись за весла и поплыли к тому месту, где, по нашему расчету, должен был находиться корабль, и так работали всю ночь; наконец-таки увидели ваши огни. И вот мы здесь, до смерти уставшие, промокшие до костей, потерявшие мили две каната с тремя гарпунами.

Глава V

Различные размышления. – Гренландский берег. – Уппернавик. – Известия о «Полярной звезде». – Полночный день. – Научные факты и волшебные картины. – Мнение Тома Синглетона о бедных старых женщинах. – Опасность быть раздавленными. – Спасение.

Согласно со своим прежним предположением капитан Гай направлялся теперь через Дэвисов пролив в залив Баффинов, в конце которого он намерен был разыскивать своего друга, капитана Эллиса, и потом уже продолжать китовую ловлю. Много китоловов приезжало сюда с Гренландского берега на войну с гигантами полярных морей, и со многими из них говорил капитан в надежде получить от них хоть какое-нибудь известие о «Полярной звезде», но все безуспешно. Теперь для экипажа «Дельфина» сделалось ясно, что розыски столько же составляют цель его экспедиции, сколько и китовая ловля, и то обстоятельство, что начальником погибшего корабля был отец «молодого мистера Фреда», как называли нашего героя, заставляло его принимать живое участие в этом предприятии.

Это участие еще более усиливалось живописными рассказами честного Джона Боззби о смерти бедной мистрисс Эллис и тем энтузиазмом, с которым он говорил о своем бывшем капитане. Притом же Фред, за свое свободное и приятное обращение и свою беспечность, сделался всеобщим любимцем экипажа, и особенно пользовался уважением баталера Мивинса, человека с романическим в высшей степени духом, которому он раз или два чрезвычайно энергично высказал, что, если капитану не удастся найти его отца, то он, Фред, намерен высадиться на берег Баффинова залива и один, пешком, продолжать поиски. Как бы то ни было, не подлежало ни малейшему сомнению, что бедный Фред не шутит и что он твердо решился скорее умереть, нежели воротиться домой, не найдя отца. Он слишком мало знал и суровую природу страны, в которую судьбе угодно было на время забросить его, и безнадежность предприятия, которое он задумывал. По своей детской беспечности он не рассудил, с какими препятствиями предстоит ему бороться, не вспомнил, сколько затруднений может встретить на своем пути; но с решимостью, свойственной зрелым людям, постановил покинуть корабль и исходить вдоль и поперек всю страну, если только это понадобится, чтобы разыскать отца. Пусть читатель не смеется над тем, что он, может быть, назовет детским энтузиазмом. Много молодых людей его возраста мечтают пуститься в такие, если не более немыслимые, путешествия. Честь тому юноше, которому только приходят на ум подобные невозможности, и еще большие честь тому кто, подобно Фреду, решается преодолеть их! Джеймс Уатт пристально смотрел на железный чайник, пока у него не потемнело в глазах, и мечтал о том, чтобы заставить котел работать подобно лошади. И над Джеймсом Уаттом могли смеяться и, может быть, действительно смеялись в то время; посмеются ли над Джеймсом Уаттом в настоящее время, теперь, когда тысячи железных котлов подобно кометам летают вдоль и поперек земли?

– Вы основательно изволите рассуждать, сэр, – говаривал Мивинс, когда Фред заводил с ним речь об этом. – Что касается меня, то я никогда еще не был в полярных странах, сэр, а я-таки видывал виды и убедился, что человек с парой здоровых ног и с охотой к труду везде может прожить. Вот хоть, к примеру, сказать о населении этих стран, как рассказывают. Ведь живет здесь эскимос, а где живет один человек, там может прожить и другой, и что может делать один человек, то и другой может делать: это я на себе испытал и не стыжусь сознаться в этом, не стыжусь, хотя и знаю, что мне не следовало бы говорить этого, и я вас уважаю, сэр, за вашу сыновнюю решимость найти вашего папеньку, сэр, и…

– Баталер! – раздался из люка голос капитана.

– Да, сэр…

– Подайте сюда карту.

– Да, сэр, – и Мивинс исчез из каюты, как молоточек в коробочку, в то самое время, когда вошел Том Синглетон.

– Вот мы и рядом с датским поселением Уппернавик, Фред; пойдем на палубу посмотреть его, – сказал Синглетон, снимая телескоп, висевший над дверью каюты.

Фреда не нужно было долго просить. Это было то место, где, по предположению капитана, они должны были получить какие-нибудь известия о «Полярной звезде», и с чувством, понятным не для всех, два друга стали рассматривать новенькие домики этого уединенного поселения.

Через час капитан и старший лейтенант с нашими молодыми друзьями высадились на берег при громких приветствиях всего населения и пошли к дому губернатора, который принял их весьма ласково и радушно; но единственное известие, которое они могли получить от него, было то, что год тому назад корабль капитана Эллиса был прибит сюда бурей, а потом, починив его и взяв порядочный запас провизии, капитан поплыл опять в Англию.

«Дельфин» запасся сушеной рыбой и приобрел себе несколько собак и эскимосского переводчика и охотника, по имени Митэка.

Оставив это маленькое поселение, они еще раз выступили в море, через льдины, с которыми они хорошо теперь были знакомы во всех формах, от огромных груд или ледяных гор до широких полей. Они минули несколько эскимосских поселений, из которых последнее, Иотлин, составляет самый северный предел колонизации. За этими поселениями лежали уже неисследованные земли. Здесь сделаны были расспросы с помощью эскимосского переводчика, взятого на гренландском берегу, в Уппернавике; из расспросов этих узнали, что пропавший бриг засел было недавно между грудами льда и потом поплыл к северу. Но возвратился ли он назад или нет – не могут сказать.

После некоторого совещания решили продвигаться далее на север, до тех пор, пока льдины позволят это, к Смитову заливу, и хорошенько осмотреть берег по этому направлению.

В течение нескольких недель, проведенных в этих странах, постепенно менялись картины природы, о которых мы до сих пор не говорили ни слова и которые приводили в изумление Фреда Эллиса и его друга, молодого лекаря. Таков был продолжительный дневной свет, который длился всю ночь и усиливался с каждым днем, по мере того как они подвигались к северу. Правда, они часто о нем слышали и читали прежде, но воображения далеко не достаточно было для того, чтобы составить правильное представление о необыкновенной тишине и красоте северного полночного дня.

Всем известно, что так как ось Земли не перпендикулярна к плоскости ее орбиты вокруг Солнца, то полюсы попеременно приближаются более или менее к великому светилу в продолжение одного времени года и удаляются от него в продолжение другого. Поэтому на отдаленном севере день в течение одного времени года постепенно увеличивается до тех пор, пока наконец не наступит «один длинный день», продолжающийся несколько недель, так что солнце в это время ни разу не заходит; зато в течение другого времени года, наступает «длинная ночь», в которую солнце никогда не восходит.

Когда «Дельфин» приближался к арктическому поясу, была самая середина лета, и, хотя солнце каждую ночь скрывалось на короткое время за горизонт, но свет совсем почти не уменьшался в это время, или, по крайней мере, уменьшение это не было заметно для глаз, и казалось, что тогда был один беспрерывный день, который в полночь становился все светлее и светлее, по мере того как корабль приближался к полюсу.

– Какой великолепный день! – сказал однажды Синглетон Фреду, когда они сидели на своем любимом месте на грот-марсе, смотря вниз на стеклянное, покрытое ледяными горами и полями море, на поверхности которого играли яркие лучи солнца. – И как странно вспомнить, что солнце зайдет здесь на какой-нибудь час и потом опять взойдет, величественное, как всегда!

Вечер был тих, как смерть. Ни один звук не нарушил тишины, только иногда доносились до ушей мягкие крики нескольких морских птиц, которые по временам погружались в море, будто нежно целуя его, и потом снова поднимались к светлому небу. Паруса чуть-чуть колыхались, и жалобно скрипел такелаж, а корабль то приподнимаясь, то опускаясь медленно плыл по волнам, которые казались дыханием океана. Но эти звуки нисколько не нарушали безмолвия, царившего на море; не нарушало его плескание моржей и тюленей, игравших на солнце вокруг отдаленных фантастических глыб льда; не нарушал его и тихий ропот зыби у подошвы ледяных гор, голубые бока которой изрезаны были тысячью водяных потоков и зазубренные вершины которых, как стальные иглы, возвышались в светлом воздухе…

На небольшом расстоянии от корабля плавало множество ледяных гор различных форм и размеров, которые тревожили капитана и служили источником удивления для наших молодых друзей на грот-марсе.

– Том, – сказал Фред после долгого молчания, – может быть, вам покажется странной эта мысль; но, знаете ли, я думаю, что рай должен быть чем-нибудь в этом роде.

– Фред, я не считаю эту мысль странной, так как картина эта заключает в себе две свойственные раю черты: тишину и покой.

– Да, я согласен с этим. Знаете ли, я хотел бы, чтобы постоянно была бы такая тишина, как теперь, и чтобы не было ни малейшего ветра.

Том улыбнулся:

– Ваше путешествие кончилось бы слишком нескоро, если бы только исполнилось ваше желание. Вот эскимосы, те, конечно, разделяют ваше желание, так как их каяки привычны более к тихому, нежели к бурному морю.

– Том, – сказал Фред, прерывая новое продолжительное молчание, – вы очень бестолковы и скучны сегодня, отчего вы не говорите со мной?

– Оттого, что этот роскошный и фантастический вечер располагает меня больше к размышлению и молчанию.

– Ах, Том! Это грубая ошибка с вашей стороны. Вы любите слишком много думать и слишком мало говорите. Я, напротив, я всегда…

– Вы всегда расположены более говорить и мало думать, не так ли, Фред?

– Ба! Да вы сегодня превосходите себя; вы прежде не охотник были до шуток. Не правда ли, что вам никогда не случалось видеть таких жалких существ, как старые эскимосские женщины в Уппернавике?

– Что это они пришли вам на мысль? – спросил Том смеясь.

– Смотрите вон ту ледяную гору: здесь есть нос и подбородок той необыкновенной ведьмы, которой вы дали ваш шелковый носовой платок при отъезде. Я никогда не видал такой жалкой старухи, как та, которая пред нами; как вы думаете?

Все лицо Тома Синглетона переменилось, темные глаза его заблестели, брови сильно нахмурились, и он возражал:

– Да, Фред, я видел старых женщин жальче этих. Я видел таких старух, дрожащие ноги которых едва в состоянии были поддерживать их, идущих в самой жестокий ветер, в одежде слишком худой для того, чтобы прикрывать их тело, морщинистое, шероховатое и гадкое до того, что вас бы покоробило, если бы вы дотронулись до него, я видел таких женщин, бродящих между кучами грязи, так что даже собаки отворачивались от них.

Фред готов был смеяться над внезапной переменой тона друга, но в характере молодого лекаря было что-то такое, что делало смех неуместным, по крайней мере, не позволяло его другу шутить в то время, когда он расположен был говорить серьезно. Фред принял серьезный вид.

– Где же вы видели такие жалкие создания, Том? – спросил он с любопытством.

– В городах, в цивилизованных городах нашей христианской страны. Если вы когда-нибудь проходили по улицам некоторых из этих городов, на заре, когда все остальные еще спят, вы должны были видеть, как они, дрожащие, бродят там и сям, прося подаяния и получая везде отказ от обитателей соседних домов. О Фред, Фред! Занимаясь практикой, как она ни была непродолжительна, я видел много таких жалких старух и много других людей, – которых никогда никто не видит на улицах, – умирающих медленной смертью от голода, усталости и холода. Это самое черное пятно, лежащее на нашей стране, что нет достаточного пропитания для «старых нищих».

– Я также видел этих старых женщин, – сказал Фред, – но я до сих пор никогда не думал о них серьезно.