Зов Юкона

Апельсиновая роща, лилий дивный аромат.
Тлеет трубка. Подступает темнота.
Две девчушки на коленях у отца, смеясь, сидят:
Эта – лилии подобна, розе – та.

На лугах новозеландских он пасет овец стада;
А в Ванкувере, где скалы без числа,
У него уже с рассвета начинается страда,
Чтоб крепка и здесь Империя была.
Он – в трудах везде и всюду, и в заботах, и в борьбе,
Он – природы сын, свободен и силён,
Видишь: преданное сердце открывает он тебе,
Через море шлет тебе почтенье он.

Брат один твой служит Церкви, а другой твой брат – солдат,
Третий – в чине полномочного посла…
Но отправлен почему-то был в изгнанье младший брат;
Впрочем, нынче хороши его дела.
Нет в нём зависти и злобы, любит он семью и дом,
Любит землю – ту, что им покорена;
Вечно Англии величье! И когда-нибудь потом
Сына Младшего благословит страна.

    Перевод С. Шоргина

Марш мертвецов

Когда войне настал конец – вот радость-то была!
Солдат – домой! Мы все рыдали хором.
Полотнищами алыми вся улица цвела,
И поспешал оркестр за дирижером.
Знамена по-над крышами, колокола гремят,
Безумны триумфальные напевы.
И каждый встречный глотку драл, приветствуя солдат,
Сражавшихся во славу Королевы.

И вдруг все принахмурилось – как туча наплыла,
Мягка, смутна, печальна и сурова.
Знамена не трепещут, и молчат колокола.
Притихли мы, не вымолвив ни слова.
И небо над столицею окутал серый мрак,
И вещий глас пронесся над сердцами:
«Скорбите, оглашенные, вздымайте черный стяг!
Они грядут – проститесь с Мертвецами!»

И шли они за рядом ряд, худы, измождены,
Нещадно покалечены и сиры,
Изранены, измазаны, тоской глаза полны,
И пулями прострочены мундиры.
Нахмурены, насуплены, в губах кровинки нет;
Походный строй шатало и ломало —
Но пели, оставляя за собой кровавый след,
И песня та до дрожи пронимала.

«В просторах Южной Африки нашли мы смерть и гроб,
Чтоб нынче вы от радости орали.
Магерсфонтейн, Колензо, проклятый Спион-Коп —
За них мы, как один, поумирали.
Победе той назначена кровавая цена.
Восславьте нас за боль и за страданья.
Ужель награда нам одна – могилы глубина?
Вы все в долгу, и нет ему списанья».

Толпу омыло холодом, примолкли языки,
Лег на сердца ледок незримых пальцев,
И молча люд таращился на мертвые полки,
На строй неупокоенных страдальцев.
Страшны издевки Мертвецов, и топот тысяч ног,
И блеск зубов, и сумрачное пенье.
Глаза я в ужасе прикрыл – я видеть их не мог.
Открыл – и понял: это лишь виденье.

Гремит, сияет торжество; плывет в морях цветов
Ребячливо-безумная столица;
Все флагами завешано с подвалов до крестов,
И колокольный звон гудит и длится.
Огни, веселье, музыка; мы топчемся в пыли —
И шепчем среди праздничного грома:
О Боже милосердный, позабыть нам не вели
Солдат, которых не дождутся дома.

    Перевод А. Кроткова

Мак-боец

Трагедия одной жизни[4 - Стихотворение посвящено памяти сэра Гектора Арчибальда Макдональда (1853–1903), который покончил с собой в парижской гостинице, прочтя в газете обвинение в гомосексуализме. Макдональд, прошедший путь от рядового до генерал-майора и заслуживший прозвище Мак-боец, был одним из самых выдающихся военачальников британской армии.]

Тот громкий выстрел всё гремит по миру,
А воин пал, бесчестием сражен.
Последний бой седого командира,
Последний вызов смерти бросил он.
Ему всегда был смертный страх смешон,
Но он не вынес этого позора.

Париж окно расцвечивал закатом,
А он ходил по комнате, ходил;
Предчувствуя, как бессердечный фатум
Накроет славу тенью черных крыл,
Усталым сердцем Господа молил:
«О, дай мне сил, как следует бойцу,