Драконья гавань

– Я не позволю обвести меня вокруг пальца, Лефтрин! – прошипел он, внезапно понизив голос и подпустив в него угрожающих ноток. – Если она хочет свою долю, пусть сначала спросит меня. Я не стану молча стоять и смотреть, как ты меняешь партнера и вышвыриваешь меня из дела ради собственных шашней!

– Убирайся. – Голос Лефтрина опустился почти до шепота. – Уходи сейчас же, Джесс. Ступай на охоту.

Очевидно, тот понял, что злить капитана и дальше не стоит. Лефтрин не угрожал ему вслух, но от него так и веяло смертельной опасностью. Элис содрогалась от каждого оглушительного удара сердца и все никак не могла вдохнуть. Она до дрожи боялась того, что могло произойти в следующее мгновение.

Джесс спустил ноги со скамьи, грохнув сапогами об пол. Неторопливо поднялся, словно кот, который потягивается, прежде чем повернуться спиной к рычащему псу.

– Я уйду, – легко согласился он. – До следующего раза, – добавил он, выходя за порог, и уже из-за угла, но так, чтобы его услышали: – Все мы знаем, что это не последний разговор.

Лефтрин перегнулся через стол, чтобы дотянуться до створки двери. Он захлопнул ее с такой силой, что на столе подпрыгнула посуда.

– Вот ведь скотина, – прорычал он. – Вероломная скотина!

Элис вся дрожала, обняв себя руками за плечи.

– Я не поняла, – выговорила она срывающимся голосом. – О чем он говорил? Что он хочет со мной обсудить?

Лефтрин был зол, как никогда в жизни, и эта ярость говорила о том, что проклятый охотник не только рассердил, но и напугал его. И дело даже не в том, что сукин сын так грязно подумал об Элис. Но намеки охотника угрожали запятнать образ капитана в ее глазах.

Вопросы, на которые Лефтрин не решался ответить, повисли в воздухе между ними – острые как бритва, готовые изрезать их обоих в клочья. Капитан выбрал единственный безопасный курс. Он солгал.

– Ничего серьезного, Элис. Все будет хорошо.

И не успела она спросить, с чем ничего серьезного и что именно будет хорошо, как Лефтрин заставил ее умолкнуть единственным доступным способом: поднял ее на ноги и сжал в объятиях. Он привлек Элис к груди и прижался лицом к ее макушке, хотя и не должен был так поступать. Ее изящные маленькие руки легли поверх грубой, грязной ткани его рубахи. Ее волосы пахли чем-то душистым и были такими мягкими и тонкими, что путались в щетине на его подбородке. В его руках она была такая крошечная, такая хрупкая… Блуза под его ладонями казалась слишком тонкой, сквозь нее с легкостью просачивалось тепло кожи. Эта женщина была его противоположностью во всем, и он не имел ни малейшего права касаться ее. Даже если бы Элис не была замужней дамой, даже если бы она не была такой образованной и утонченной – все равно двое таких разных людей не могли бы стать парой.

И все же Элис не стала упираться, звать на помощь, колотить кулаками по его груди. Напротив, она вцепилась в грубую ткань его рубахи и притянула к себе, прижимаясь ближе. И снова они были противоположны друг другу во всем, и это оказалось прекрасно. Долгий миг он молча обнимал ее, на время позабыв о предательстве Джесса, о собственной уязвимости, об опасности, грозящей им всем. Каким бы запутанным ни оставалось все прочее, это мгновение было простым и совершенным. Как бы он хотел задержаться в нем, не двигаясь, даже не думая о предстоящих им трудностях.

– Лефтрин… – прошептала Элис, уткнувшись ему в грудь.

В другое время и в другом месте это послужило бы разрешением. Но здесь и сейчас оно разрушило чары. Тот миг простоты, их краткое объятие остались в прошлом. Капитан еще немного склонил голову, коснувшись губами ее волос, а затем с тяжелым вздохом отстранился.

– Прости, – пробормотал он, хотя ни о чем не сожалел. – Прости, Элис. Не знаю, что это на меня нашло. Наверное, не стоило мне так злиться на Джесса.

Она не выпускала его рубашку, крепко сжимая ткань в маленьких кулачках. Лбом она упиралась ему в грудь. Лефтрин понимал: она не хочет, чтобы он уходил. Она не хочет, чтобы он прекращал то, что начал. Высвобождаясь из ее рук, он как будто отрывал от себя цепкого котенка, и дело лишь осложнялось тем, что сам он этого не хотел. Он и представить не мог, что однажды станет бережно отталкивать от себя женщину «ради ее же блага». С другой стороны, он никогда не думал, что окажется в столь сомнительном положении. Пока он раз и навсегда не разберется с Джессом, он не может позволить Элис ничего, что превратит ее в оружие против него.

– Похоже, течение становится ненадежным. Мне нужно переговорить со Сваргом, – солгал он.

Лишь бы уйти с камбуза, подальше от нее, чтобы она не успела спросить, как понимать слова Джесса. А заодно Лефтрин сможет убедиться, что охотник действительно убрался с баркаса и занялся своим делом.

Когда он мягко отстранился от Элис, та взглянула на него в крайнем замешательстве:

– Лефтрин, я…

– Я ненадолго, – пообещал он, отворачиваясь.

– Но… – успел услышать он, а потом осторожно прикрыл дверь, отгородившись от ее слов, и поспешил на палубу.

Отойдя подальше, чтобы его не было видно из окна, Лефтрин остановился и облокотился о планширь. Ему не хотелось разговаривать со Сваргом или с кем-то еще. Не нужно, чтобы команда знала, во что он их всех втянул. Будь проклят Джесс со своими туманными угрозами, будь проклят тот калсидийский купец и плотники, не умеющие держать рот на замке. И будь проклят он сам за то, что заварил эту кашу. Когда он только нашел то диводрево, он знал, что оно может навлечь на него беду. Почему он не оставил его там лежать? Или не рассказал о нем драконам и Совету, чтобы те сами о нем беспокоились? Ведь он знал, что присваивать диводрево и использовать его теперь запрещено. Но все равно это сделал. Потому что любит свой корабль.

Капитан ощутил, как по фальшборту Смоляного прошла дрожь беспокойства. Он успокаивающим жестом сжал планширь и заговорил вслух, хотя и негромко, обращаясь к живому кораблю.

– Нет, я ни о чем не жалею, – заверил он корабль. – Ты это заслужил. Я взял то, что было тебе нужно, и меня не заботит, может ли кто-то другой понять или простить меня. Я лишь опасаюсь, что это принесет неприятности всем нам. Ничего больше. Но я найду способ все уладить. Можешь не сомневаться.

И, словно выражая разом благодарность и верность, корабль набрал скорость.

– И к чему такая спешка? – фыркнув, буркнул стоящий у румпеля Сварг.

Багорщикам пришлось ускориться, подлаживаясь к ходу судна. Лефтрин снял руки с планширя, засунул в карманы и прислонился к стенке палубной надстройки, чтобы не путаться под ногами у команды. Он ничего не сказал никому из них, а те знали, что не стоит обращаться к нему, когда он стоит вот так, весь в размышлениях. У капитана трудности. Он справится с ними сам, без помощи команды. Именно так поступают капитаны.

Лефтрин выудил из одного кармана трубку, из другого – табак, но затем убрал их обратно, поняв, что не может вернуться на камбуз за огоньком. Он вздохнул. Лефтрин был до мозга костей торговцем Дождевых чащоб. Прибыль крайне важна. Но и верность тоже. И человечность. Калсидийцы предложили ему план, сулящий богатство. Если только он согласится предать Дождевые чащобы и убить разумное существо, словно обычное животное, то получит целое состояние. И свое предложение они замаскировали под угрозу – обычный для калсидийцев способ втягивать кого-либо в дело. Началось все с «торговца зерном», который поднялся на борт Смоляного в устье реки Дождевых чащоб, чтобы угрожать Лефтрину. Синад Арих был настолько откровенен, насколько это возможно для калсидийца. Герцог Калсиды держит в заложниках его родных, и Арих пойдет на все, чтобы добыть драконьи потроха и прочее старику на лекарства.

Лефтрин думал, что видел купца в последний раз, когда высадил его в Трехоге, думал, что угроза для него и его корабля миновала. Но нет. Если калсидиец однажды вцепился в тебя, то уже никогда не отпустит. Еще в Кассарике, перед самым отплытием, кто-то поднялся на борт и оставил под дверью маленький свиток. В тайной записке говорилось, что вскоре на борт поднимется сообщник. Если капитан будет с ним сотрудничать, ему щедро заплатят. Если же нет, всем станет известно, как он поступил с диводревом. И тогда его жизнь мужчины, судовладельца и торговца будет разрушена. Но главное, возможно, он упадет в глазах Элис.

И вот это подозрение перевешивало три несомненные угрозы. Капитана совершенно не прельщало предложение калсидийца, но прежде он раздумывал, не уступить ли принуждению. А теперь Лефтрин решил твердо: никогда. Стоило ему услышать, как драконьи хранители возмущенным шепотом обсуждают предложение Грефта, и он понял, кто предатель. Не Грефт – пусть юнец считает себя образованным и свободомыслящим, но Лефтрин повидал таких ребят. Все политические идеи и «свежие» мысли мальчишки пусты. Хранитель всего-навсего повторяет убедительные слова кого-то из старших. Причем не Карсона, с облегчением понял Лефтрин. Не придется ссориться со старым другом – и на том спасибо.

Засланец – Джесс. Охотник поднялся на борт в Кассарике, якобы тамошний Совет торговцев нанял его, чтобы обеспечивать драконов пищей в пути. Либо Совет понятия не имел о другом его нанимателе, либо там все настолько прогнило, что даже думать не хочется. Сейчас не до этого, главное – охотник. Джесс явно искал подходы к Грефту, болтал с ним у костра каждый вечер, обещал, что научит лучше управляться с охотничьим снаряжением. Лефтрин видел, как он втирается в доверие к юноше и завоевывает его уважение, как вовлекает его в замысловатые философские беседы, исподволь заставляет поверить, что Грефт сам видит, насколько узки и наивны взгляды его товарищей. Это Джесс убедил мальчишку, будто предводительство обязывает совершать немыслимые прежде поступки ради «высшего блага» тех, у кого кишка тонка признать такую необходимость. Джесс укрепил его убеждение, что он возглавляет драконьих хранителей. Сам Лефтрин находил это маловероятным. Он видел лица других ребят, когда те обсуждали предложение Грефта. Все как один были неприятно поражены. Даже его прихвостни, Кейз и Бокстер, не шагнули вслед за ним на эту зыбкую почву – только переглядывались, как растерянные щенки. Выходит, Грефт с ними это раньше не обсуждал.

Вот так Лефтрин и вычислил, откуда идет зараза. Джесс. Джесс наверняка подал идею так, что все выглядело разумно и практично. Джесс намекнул мальчишке, что настоящему предводителю иногда приходится принимать трудные решения. Настоящие предводители порой вынуждены совершать опасные, неприятные и даже безнравственные поступки ради тех, кто следует за ними. Например, разделать дракона и продать по частям чужестранцам, чтобы набить собственные карманы.

И юнец легковерно прислушался к словам мудрого старшего охотника и стал выдавать его мысли за свои. А когда его выступление провалилось, в опале оказался один Грефт. Дружба Джесса с остальными хранителями не пострадала, зато охотник узнал, как они относятся к забою драконов ради денег. Что весьма печально – Лефтрин считал, что Грефт способен со временем возглавить отряд, когда набьет достаточно шишек на пути наверх. Впрочем, эта оплошность может стать одной из таких шишек. Если парню хватит выдержки, он сделает выводы из случившегося и двинется дальше. Если же нет – что ж, некоторые матросы становятся капитанами, а другим не дослужиться и до помощников.

Как бы там ни было, промашка Грефта пролила для Лефтрина свет на происходящее. Он и раньше подозревал Джесса, однако теперь знал наверняка. Когда Лефтрин в первый раз побеседовал с охотником наедине и обвинил его в пособничестве калсидийскому купцу, тот даже бровью не повел. Он тут же признался и предположил, что теперь, когда между ними не осталось недомолвок, работать вместе будет куда как проще. Капитан до сих пор скрипел зубами, вспоминая, как гнусный негодяй ухмылялся, предлагая замедлить ход баркаса: тогда драконы, хранители и остальные охотники ушли бы далеко вперед, а они с легкостью прикончили бы отстающего зверя.

– И как только мы избавим бедолагу от мучений и разделаем тушу, то развернем судно и направимся в открытое море. Нет нужды ни заходить в Трехог или Кассарик, ни даже проходить мимо них при свете дня. Мы доставим груз прямиком к побережью. Когда окажемся на месте, я подам сигнал особым порошком – он испускает ярко-красный дым почти без огня. Печки с камбуза будет довольно. Нам навстречу выйдет корабль, и мы отправимся в Калсиду за деньгами, каких тебе с командой не потратить вовек.

– На борту Смоляного находится не только моя команда, – холодно заметил Лефтрин.

– Это я заметил. Но, между нами, по-моему, баба от тебя без ума. Так не церемонься с ней. Скажи, что увезешь ее в Калсиду, где она будет жить как принцесса. Она согласится. А тот щеголь, что ее сопровождает, только и мечтает, чтобы добраться до цивилизации. Скорее всего, ему безразлично, куда ехать, лишь бы не в Дождевые чащобы. Или включи его в уговор. – Охотник ухмыльнулся еще шире и добавил: – Или просто избавься от него. Лично мне без разницы.

– Я никогда не покину корабль. А Смоляной не выдержит дороги в Калсиду.

– Неужто? – изумился предатель, склонив голову набок. – Сдается мне, твой баркас может выдержать куда больше, чем кажется с первого взгляда. Если тебе мало тех денег, что ты получишь за куски дракона, бьюсь об заклад, ты не меньше выручишь за корабль, тем более «усовершенствованный». Целиком. Или по частям.

Вот так-то вот. Охотник спокойно встретил яростный взгляд капитана, не прекращая гаденько улыбаться. Он знал. Он знал, чем был Смоляной, знал, что нашел Лефтрин и как поступил со своей находкой. «Ты сам-то ничем не лучше», – говорила эта улыбка. Он такой же, как Джесс. Лефтрин уже наживался на драконах.

И если он выдаст Джесса, тот отплатит той же монетой. Капитан ощутил, как Смоляной тянется к нему. Он быстро шагнул к борту и положил руку на серебристую древесину.

– Все наладится, – заверил он корабль. – Поверь мне. Я что-нибудь придумаю. Я всегда нахожу выход.

Убрав ладонь с планширя, он направился к Сваргу, просто на случай, если Элис вдруг выйдет на палубу.

Сварг, по обыкновению неразговорчивый, налегал на румпель, и его взгляд, отстраненный и мечтательный, был прикован к воде. А ведь он немолод, понял вдруг Лефтрин. Да что там, он и сам уже давно не мальчик. Капитан пересчитал годы, проведенные ими бок о бок, припомнил, что им довелось пережить вместе, плохое и хорошее. Сварг не усомнился в решении капитана, когда Лефтрин рассказал о найденном диводреве и как намерен использовать его. Сварг мог бы выдать его, но не стал. Сварг мог бы взять его за горло, потребовать себе часть древесины в обмен на молчание, уйти с судна, продать ее и разбогатеть. Но ничего этого он не сделал. Он попросил только об одном – простая просьба, с которой ему следовало бы обратиться давным-давно.

«Есть одна женщина, – проговорил он тогда медленно. – Хорошая женщина, из речных, умеет управляться с работой на корабле. Я знаю, что если останусь на судне сейчас, значит останусь навсегда. С такой женщиной легко быть рядом. Она сможет навсегда стать частью команды. Она понравится тебе, кэп. Я уверен, понравится».

Вот так Беллин стала частью заключенного с рулевым уговора, и никто об этом ни разу не пожалел. Она поднялась на борт, повесила на крюк матросскую кису и сшила занавеску, чтобы они со Сваргом могли уединиться. Смоляному она сразу понравилась. Баркас стал ее домом и его судьбой. Эти двое давно уже порвали все связи с сушей, и Сварг был доволен своей жизнью. И вот сейчас он стоял, сжимая широкими ладонями румпель, как и обычно, днями напролет. Лефтрин полагал, что Сварг, постоянно касающийся древесины, знает Смоляного не хуже его самого. Знает и любит.

– Как он сегодня? – спросил капитан, как будто сам не знал ответа.