Западный перенос

– По-моему, все как раз понаехали туда – или в Южную Москву…

– Вот и я, пожалуй, понаеду. Может, мне так понравится, что я и сам мужиком стану, а?

– Пора бы…

Лия ставит перед собой заварочный чайник и насыпает туда ровно четыре ложки чая. Воду, конечно, лучше кипятить «белым ключом», по старинке, на плите: выключать газ, когда только-только начали появляться маленькие пузырьки. Если пошли большие – вода перекипела. Там, на рижской квартире, покойный отец выливал и выливал «перекипевшие» чайники, затем снова ставил воду кипятиться, так что чая можно было ждать полдня. Но это был чай! Не то что пакетики, которые, как тряпка… При всей своей консервативности Лия всё-таки выбросила старый сгоревший чайник с носиком и купила электрический. Так что с «белым ключом» теперь сложнее. Но традиционной заварке без всяких пакетиков она по-прежнему верна. Заливаешь её кипятком – и вот она, душистая белая пенка, почти как на молоке…

– Женишься на сибирячке, будет у тебя, наконец, нормальная семья, как у людей…

– С сибирячкой – это вряд ли…

– Почему это?

Лия ставит на стол чашки с чаем и, чуть наклонив голову, смотрит на своего тридцатисемилетнего сына. Видит в нём, хоть и немного потускневшие, но всё те же арийские черты, что и на фотографиях 1990 года, когда в умирающем Рейхе ещё принимали в Рейхсюгенд. В том зале все стены были увешаны снимками вот таких же юных арийцев в форме, начиная ещё с гитлеровских времён, когда организация называлась Гитлерюгенд. И вот там, в запахе отутюженных галстуков, десятилетний Марк был настолько органичен, что Лие вдруг стало не по себе. Впрочем, через каких-то пару месяцев всё это уже не имело ни малейшего значения.

– С сибирским менталитетом я точно не уживусь. Глеб с Маринкой – тому доказательство.

– Глеб с Маринкой друг с другом отлично уживаются!

– Я бы поспорил… – запнулся Глеб, – Всё, что ты можешь, – это привести мне в пример старшего брата.

– А чем плох его пример?

Пауза.

– С Маринкой мне бы с ней точно ужиться было невозможно…

– Тебе и со швейцарским менталитетом невозможно. И с немецким, и с финским, и с… какой у тебя там ещё был?

– Хо-хо! – Марк картинно усмехается и шумно отхлёбывает чай. Лет двадцать назад Лия за это иногда била его по губам. Но нехитрые материнские меры воспитания и здесь оказались тщетными. – Ты не путай божий дар с яичницей!

– Интересно, что здесь божий дар, а что – яичница? – Лия пробует чай и сама вдруг издаёт громкий хлюпающий звук.

– Восток есть восток, – театрально пожимает плечами Марк, – У них история-то началась максимум позавчера. Я не говорю про Китай или там… Японию какую-нибудь. Но вот, сколько лет Новосибирску?

– Какая разница?

– Нет, ну вот сколько, как ты думаешь?

– Да откуда я знаю?! Лет сто пятьдесят, наверное…

– Сто двадцать четыре. А Бремену – тысяча двести.

– Вот и езжай в Бремен! Чего в Бремен-то не едешь? Там что, не нужны строители небоскрёбов?

Марк морщится и снова шумно отхлёбывает чай. Небоскрёбы в Бремене – это всё равно, что пальмы в Мурманске. И хотя в Бремене Лия не была, ей прекрасно известно: это маленький провинциальный город некогда огромной Империи, знаменитый, главным образом, своей сказкой. Но, кроме сказки и худо-бедно сохранившихся старинных кварталов, подпорченных унылой вермахтовской застройкой, там больше нет ничего интересного, и люди наверняка уезжают оттуда – в Берлин или хотя бы в Гамбург, где есть работа и какие-то перспективы… А сказка хорошая. Лия помнила, как в школе заставляли учить её чуть ли не наизусть, ведь это – «типичный немецкий фольклор»… Хотя какой же это фольклор, если у него есть авторы? А мультфильм какой шикарный! Если что и умели в Вермахте делать хорошо, так это мультфильмы. Лия отводит глаза в сторону и видит перед собой трубадура в расклешённых джинсах, блондинку-принцессу в мини-юбке, осла в чёрных очках, хлопающего в ладоши…

– В Новосибирске я вряд ли задержусь. Подзаработаю денег – и снова куда-нибудь на запад. На западе душевнее…

– Запад, как известно, дело тёмное, – Лия ловит в своём голосе издевательский тон, – Причём настолько тёмное, что не разглядишь.

– Только не надо снова говорить про Глеба, который «отлично устроился в южной Москве с женщиной с Востока».

– Я была бы счастлива, если бы ты хоть однажды устроился с какой-нибудь женщиной с Востока.

– Устраивался, и не однажды! – запрокинув чашку, Марк допивает остатки чая и со стуком ставит её на стол. – Они все какие-то скучные… Даже не то чтобы скучные… Я не знаю, как объяснить. Они все думают, что мужчина должен ей золотые горы, яхты, дома с подземными гаражами…

– Восточные мужчины всё это могут… У них нацизма не было.

– Начинается… Нацизма и у нас нет сто лет в обед.

– А на заработки до сих пор ездят в Сибирь, а не в Вестфалию…

– Дед Генрих бы тебя сейчас не понял…

– Думаю, что понял бы, в отличие от вашей бабки. Насколько я знаю, он и по-русски понимал отлично!

– Восточные женщины нас тоже плохо понимают. Для них мы – дикари, «гастарбайтеры». Они до сих пор именно так к нам относятся, как относились двадцать – тридцать лет назад.

– И правильно относятся! А кто же мы?

– Мы вообще-то – великая нация.

За окном, где-то во внешнем мире, слышится свист электрички и затем стук колёс: тук-тук, тук-тук… Говорят, до того, как Граувальд поглотил город, сюда ездили за брусникой и грибами – выходили на станции Дегунино, которая тогда была полустанком Шлухт[10 - Овраг (нем.)], и прямо у полотна начинались болота. Брусника здесь была крупная, чуть ли не с вишню, и сладкая, словно и не брусника вовсе… От кого Лия всё это слышала? От Арви с четырнадцатого этажа, который жил здесь ещё в деревенские времена и, кажется, знает всё про Москву с самого раздела. Этот несчастный старик, с виду напоминающий гнома, последнее время вызывал у Лии неподдельную жалость.

– Великая – кто ж спорит! Гёте – наше всё! И Бах с Моцартом… Хотя нет, вру! Моцарт – австрийский!

– Да наш он, наш! И Австрия тоже наша!

– Гитлер тоже так считал…

– И правильно считал!

– Вот этого ты при мне не произноси. – Лия говорит вкрадчиво и немного понижает голос, – Ещё мне нациста в доме не хватало!

– А у тебя и нет в доме никакого нациста. Просто Гитлера сильно задвинули в последнее время. Только и говорят про репрессии и про Холокост. Холокост холокостом, а страну-то из руин он поднял…

У Марка звонит телефон. Прервав разговор, Лия уходит в зал. Так она с самого новоселья привыкла называть прямоугольную комнату, в которой всегда недоставало тепла и света, потому что окно выходило на север. Если сделать ещё пару шагов по короткому и узкому коридорчику, можно попасть в спальню. Спальня крохотная-прекрохотная – примерно такого же размера, как чулан на родительской даче в Дуббельне. Зато выходит на юг, именно поэтому здесь сначала была детская. Парни тут жили вдвоём, их кровати стояли напротив, а на стене как висели, так и висят вот эти часы, правда, они давно не ходят.

Лия садится в кресло и, опираясь о подлокотник, прикладывает ладонь ко лбу. Голова болит третий день подряд, потому что давление скачет туда-сюда. Сегодня жара, а до этого недели две – то дожди, то туманы. Такого холодного лета Лия что-то не припомнит. Арви недавно тоже жаловался на головную боль. Вообще, в последнее время он стал довольно часто попадаться на лестнице. Лия даже подумала, не следит ли он за ней. Но что могло понадобиться от неё старому финну, который остался в Москве со времён оккупации? Когда-то здесь был финский сектор, а там, за железной дорогой, – итальянский. В отличие от немцев, владевших центром, финнам и итальянцам достались в основном северные окраины и пригороды, а юг оставался за американцами, которые затем вернули его русским.

– Голова болит? – Марк появляется на пороге через несколько минут, скрипя половицами. – Выпей таблетку, головную боль нельзя терпеть!

Если бы кто-нибудь сейчас случайно увидел эту сцену со стороны, подумал бы: какой заботливый сын! – размышляет Лия, не отнимая ладонь ото лба.

– Принеси мне воду и лекарство. Таблетки лежат на холодильнике в соломенной миске.

Через минуту Марк протягивает стакан и таблетку на ладони. Вода тёплая, противная, отдающая каким-то болотом: отстаивай – не отстаивай. Хотя не так давно объявили, что во всей Москве воду можно пить из-под крана, Лия всё равно предпочитает минералку – тот же боржом, который жадно выхлебал Марк.