Майская свадьба

Я вышла из столовой в коридор, размышляя, куда же девался Воклер. Странное сопение и возня доносились из одной из комнат. Я прислушалась. Нечто подобное слышалось и в версальских закоулках, когда какая-нибудь парочка решала уединиться.

– Господин Воклер, оставьте меня, я умоляю вас!

Не задумываясь, я распахнула дверь. Толстый грузный Воклер, обхватив за талию какую-то девушку, обнимал ее так грубо, будто пытался свалить на пол. Она отбивалась и плакала.

– Селина! – возмутилась я. – Немедленно отпустите ее, вы слышите?

Она вырвалась из его рук и выбежала из комнаты, украдкой бросив на меня благодарный взгляд. Я топнула ногой.

– Воклер, мне все это надоело. Я жду вас уже полчаса. Может быть, вы все-таки вспомните о своем обещании?

Я пыталась замять случившееся, но управляющий был разъярен и едва скрывал это. Возможно, если бы я не была дочерью принца, он бы набросился на меня с кулаками.

– Черт возьми… вечно вы появляетесь не вовремя!

– Я появилась как раз вовремя, да! И не трогайте больше Селину. Она ведь моя горничная, не так ли?

Воклер дышал тяжело, с надрывом, бросая на меня ненавидящие взгляды.

– Какое вам дело до Селины? Она рабыня. Я ведь деньги вашему отцу высылаю в Париж исправно и в срок, правда? Так чего же вы мешаете мне жить, как мне хочется?

– Я не потерплю, чтобы в моем присутствии насиловали девушек.

– Каких еще девушек? Она рабыня. Черт возьми, неужели вы не понимаете этого?

Я ушла, сознавая, что мои возражения ничего не изменят.

Всю дорогу Воклер ворчал и дулся на меня, но лошадь вел осторожно, и мне не на что было пожаловаться. Я быстро забыла о случившемся. Я была так далека от дел фермы, условий жизни рабов, их страданий и горестей. Я лелеяла только одну мечту – родить ребенка, стать стройной и красивой и как можно скорее вернуться в Париж. Жаркая, яркая Мартиника мне по-своему нравилась, конечно, но оставаться здесь надолго я не собиралась.

В Сен-Пьер мы прибыли около часу дня, когда вот-вот должен был начаться ливень: небо отяжелело, воздух был влажен и душен. В скудной тени высоких пальм расположился маленький аукцион: продавалась собственность разорившихся негоциантов – несколько десятков рабов и четыре рабыни.

– Вы займетесь этим, Воклер, правда?

Соглашаясь, он кивнул головой, и я отошла к рыночным лоткам и лавкам. Многоголосый гомон стоял над площадью и исчезал среди густой листвы тропических деревьев.

– Цена на сахар снова падает, – жаловался один негоциант другому, – стало быть, и на черную патоку тоже.

– Слава Богу, большинство моих плантаций – ванильные, и я не понесу больших убытков.

– Э-э, сударь, не обольщайтесь! Ваниль тоже может не удержать позиций… да и что такое эта ваниль по сравнению с сахаром? А вот рабы вздорожают, ведь в нынешнем году их завезено из Гвианы намного меньше, чем в прошлом, да и работорговля внутри острова несколько приуныла – вы не находите?

– Ваша правда, сударь, да и как же ей не приуныть? Доходы падают, тут не до работорговли. Все права – у дворян, у аристократов. Им и льготы, и привилегии. А они все равно разоряются и только мешают другим.

– Да-да, – подхватил его собеседник, – разоряются и ведут королевство к катастрофе. Вы слышали, недавно состоялось собрание нотаблей?[3 - Собрание нотаблей – один из высших органов власти в XVIII веке.] Они снова обсуждали положение страны и нехватку денег в казне.

– Я читал об этом и, признаться, был возмущен. Собрались и не придумали ничего нового! Осудили Калонна[4 - Калонн Шарль Александр (1734-1802) – французский государственный деятель, сюринтендант финансов.] за растраты, не согласились на перемены и дали согласие на заем размером в семьдесят миллионов ливров! Глупость какая! И это при нынешних государственных долгах!

– Уверяю вас, сударь, они падут под тяжестью всего этого, – шепотом произнес негоциант, – под тяжестью долгов и собственной глупости. Во Франции бурлит весь Париж. Я чувствую, что вот-вот что-то случится…

– Поделом им, если и случится! Кто берется управлять государством, тот должен делать это в интересах всех подданных, а не только маленькой кучки аристократов.

– Тише, сударь, тише!

– А что такое?

– А рядом с нами… взгляните-ка! Вы разве не слышали? Она как раз из тех, из «гран-блан».[5 - «Гран-блан» – т. н. «великие белые», высшая аристократия Антильских островов, владевшая огромными плантациями.]

– Вот как? Я думал, она креолка.

Они имели в виду меня, и я быстро отошла в сторону, нечаянно задев локтем молодую женщину лет двадцати пяти в белоснежном батистовом платье, кружевных митенках и шляпе из рисовой соломки.

– Рада познакомиться с вами, мадам де Бер! – воскликнула она, всем своим видом выражая радость от того, что видит меня.

Это стало для меня сюрпризом. Я и не собиралась знакомиться с ней, поэтому приходилось предположить, что она нарочно находилась рядом, изыскивая способ знакомства. Удивленная, я пробормотала извинения за то, что толкнула ее, но дама не хотела отпускать меня так просто.

– Оставьте, оставьте, это все сущие пустяки. Я давно хотела увидеть вас. Наш маленький остров так и гудит о приезде юной дамы из Парижа… И конечно, сочувствует вам.

– Сочувствует? – недоуменно переспросила я. – Но почему?

– По поводу смерти мужа, мадам. Вы так молоды и уже вдова.

Я посмотрела на нее с удивлением. Кто она, такая наивная, чтобы поверить легенде, сочиненной моим отцом и переданной в письменном виде губернатору? Дама не отличалась особой красотой, но у нее был мягкий взгляд глубоких черных глаз, нежный маленький рот, красивые каштановые волосы, а еще, что куда важнее, – ласковая кошачья грация, странное, обволакивающее обаяние. Малопривлекательной чертой ее облика были разве что испорченные зубы – на Мартинике многих женщин постигала эта беда.

Словно угадывая мои мысли, она представилась:

– Мое имя – Жозефина де Богарнэ, урожденная Таше де ла Пажери. Может быть, вы слышали обо мне?

Она говорила громко, но пыталась приглушать голос – видимо, ей указывали на этот недостаток, и она всячески старалась его исправить. Я улыбнулась. Откуда же я могла слышать о ней? Ее имя украшалось частицей «де», но по ее облику я видела, что происхождение этой дамы не слишком высокое.

– От своего управляющего я знаю, что усадьба Ла Пажери находится неподалеку от Сент-Пьера. Это так?

– Возле Труаз-Иле, – уточнила она. – Не так уж близко от вашего поместья, но мы вполне могли бы встретиться за чашкой чая.

Я улыбнулась с некоторым сомнением, но ответила как можно приветливее:

– О да, разумеется. Я сама хотела пригласить вас.

– Как я благодарна вам! Здесь жизнь так скучна. И, сказать по правде, Мартиника – не слишком веселый остров. Чего стоят только эти ураганы, способные разметать даже колокольню.

–– Тут бывают такие ураганы?

–– Постоянно! Когда мне было тринадцать, наш дом совершенно уничтожила буря, – уцелела только кухня и печная труба. А этот кошмарный вулкан? Разве вы не слышите, как он урчит по ночам?

Мне пришлось проглотить комок, подступивший к горлу.

–– Здесь есть вулкан?

–– Еще какой! – Она указала веером на север, где возвышалась гряда гор, и, проследив ее жест, я со страхом уяснила, что, оказывается, живу как раз возле вулкана. Сделав большие глаза, Жозефина добавила: – Он называется Монтань-Пеле. Представляете, ровно пять лет назад, когда с острова выгнали отца Лавалетта, он проснулся и начал клокотать по ночам. Иногда можно даже видеть языки пламени, вырывающиеся из его адского жерла!