Вкус невинности

–– Кто эта малютка в черном?

–– Бог мой, разве вы не поняли? Новая пассия Эдуарда.

Она в ужасе обернулась. Кровь прихлынула к ее лицу. Два щеголя, настоящие денди, стояли, держа под уздцы лошадей, один из них гнул в руках хлыст. Оба явно были из высшего общества, холеные и изысканные. И такие дерзкие, что ни один из них даже не понизил голос, когда она взглянула на них в упор.

–– Хороша, как ангел. Я не откажу ей в примеси благородной крови.

–– Да разве вы не знаете, кто ее отец?

–– Кто?

–– Русский князь Демидов.

–– Черт побери!

–– Да, вот именно…– Молодой нахал прищурился. – Эдуарду не откажешь во вкусе. Стоит только представить, что за цветок выйдет из этого бутона.

Она не могла слушать дальше. Все это было так дико, так недоступно ее пониманию, что она дала лошади шпоры. Ей хотелось убежать от этих нескромных пересудов, граничащих с оскорблением, нисколько ею не заслуженным. Она поскакала прочь. Щеки ее пылали. Адель пережила сейчас ужасное чувство, а именно: она впервые ясно ощутила себя парией в этом изысканном обществе.

Она была не такая, как они… Отнюдь не глупая, она наконец дала себе в этом отчет. Дамы и господа, приветствовавшие их, на самом деле приветствовали Эдуарда. На нее смотрели жадно, неодобрительно или в лучшем случае с любопытством. «Я не их круга, – призналась себе Адель, и сердце у нее больно сжалось. – Но почему же это так? Разве моя мать – не графиня? Чем она хуже их?» Ей было так мучительно стыдно, так обидно, что она не могла больше ехать. Остановившись у входа в маленькое кафе, Адель бросила поводья первому попавшемуся слуге, и, ничего не видя перед собой, пошла к столику. Там села и спрятала в ладонях пылающее лицо.

Русский князь Демидов… Она не впервые слышала это имя. Она даже знала этого человека – тогда, во Флоренции, он каждый день бывал у них, важный, седой, высокий. Мама проводила с ним очень много времени. С Адель он почти не разговаривал. Вообще не уделял ей никакого внимания. Изредка она встречалась с его сыном Анатолем, но ей он тоже не нравился – самоуверенный, наглый, надменный.

Да неужели такое возможно? Демидов – ее отец? А что же тогда мама – его любовница? Ведь ее мужем был граф д’Эрио. Закусив губу, Адель подняла голову. Ей хотелось, чтобы Эдуард вернулся, и хотелось успокоиться к его приходу. Вопросов все равно так много, что за один раз всего не понять. Она поговорит с матерью… А сейчас надо прийти в себя. Хотя, честно говоря, день казался ей тусклым от слез, стоявших в ее глазах. Оскорбленная до глубины души, она уже не чувствовала себя счастливой, и веселиться ей больше не хотелось.

Госпожа д’Альбон, дама уже престарелая, чересчур худая, рыжая и жеманная, опустила лорнет, только когда Эдуард подъехал к ней. Опасения его подтвердились: она стала говорить как раз то, что он ожидал.

–– Эдуард, дитя мое, я знаю вас с пеленок. Я вовсе не беру на себя ответственность поучать вас, но, Боже мой, вы переходите все границы…

–– Что вы имеете в виду? – холодно спросил он.

–– Эта ваша спутница… – Мадам д’Альбон снова подняла свой лорнет. – Я не ханжа. Я знаю, что это такое – быть молодым. И знаю то, что вы любите похождения. Простите, но дружба с Антуанеттой позволяет мне говорить это.

–– Я слушаю вас, мадам.

–– Надеюсь, со всем вниманием… Я не исключаю в вас, Эдуард, некоторого уважения приличиям, но уж слишком глубоко это уважение погребено. Появляться на людях с такими особами – это ни на что не похоже.

–– Эта особа, – проговорил он, внезапно раздражаясь, – намного чище, чем вы себе представляете, и нас пока ничто не связывает.

–– Возможно… – Она говорила певуче, музыкально, вполне благожелательно. – Но это даже к лучшему. Ты знаешь, где место подобным заблудшим созданиям, – зачем же объявлять всему миру, что ты ее содержишь?

Эдуард сделал шаг к коляске:

–– Я выслушал вас, мадам, со всем почтением. А теперь не смею вас больше задерживать.

Он впервые почувствовал, что, пожалуй, ненавидит госпожу де д’Альбон. Она мучила его в детстве своими нотациями, она и сейчас, похоже, думает, что имеет право наставлять его. Эдуард вскочил в седло, яростно стегнул лошадь. Черт побери, а где же Адель?

Он нашел ее в кафе. Расстроенная, раскрасневшаяся, она сжимала в руках стакан лимонада. В глазах у нее стояли слезы. Увидев его, она подняла голову и, казалось, всем существом потянулась к нему, словно искала защиты.

–– Адель, что случилось? Почему вы бежали? – Он мягко взял ее руки в свои. – Я слишком долго отсутствовал?

Она хотела промолчать, только тяжело глотнула. Эдуард ласково, почти с нежностью улыбнулся:

–– Так что же, это мое отсутствие так оскорбило вас?

–– Нет, не вы… пожалуй, не стоит об этом говорить.

Она сказала это решительно, уже хорошо понимая, что вряд ли Эдуард может быть ее защитником. Он внимательно заглянул ей в глаза, впервые заметив, что брови ее чуть нахмурены. Несомненно, Адель отчего-то больно.

–– Душа моя, если кто-то посмел…

Она вскинула голову:

–– Нет. Все хорошо, говорю же вам! А если кто-то и посмел, то я должна во всем сама разобраться.

Он все понял по этому ответу, по ее чуть дрогнувшему голосу. Этого следовало ожидать. Кто-то там, на площади Звезды, посмел намекнуть ей о том, о чем она не подозревает. Или она просто услышала чужой разговор… Не следовало оставлять ее одну. Он сжал ее руку сильнее, поднес к губам, – ему нравилась эта белая нежная кожа, прохладная, свежая, эти перламутровые ногти. У нее рука королевы. Подумав об этом, Эдуард вдруг очень ясно ощутил, что ему жаль ее.

Да, жаль. Честное слово, он не знал, как поступить. В своих первоначальных планах он усматривал даже какую-то жестокость. Надо оставить ее в покое – так, вероятно, будет честнее всего. Но, Боже мой, как его тянуло к этой девушке – чистой, открытой, наивной. Как ему хотелось именно этой чистоты. В том, что она чиста, он уже не сомневался. И какое это было возбуждающее сочетание – чистота и чувственность ее облика, неведение и столь откровенная теплота ее плоти. Да нет, он не может от нее отказаться. Что угодно, только не это. Им хорошо сейчас, она рада, а чего иного в этом мире еще можно желать?

Он дал себе слово никогда больше не бывать с ней в людных местах. Старая выдра мадам д’Альбон была права. У всякого свое место. Для Адель будет больше болезненного, чем приятного в этих прогулках.

Принесли мороженое. Эдуард зачерпнул ложечкой немного сладкой молочной массы и, улыбаясь, поднес к губам Адель:

–– Съешьте. И улыбнитесь наконец.

Невольно улыбаясь, она открыла рот и неловко взяла губами мороженое. Его и возбудил и тронул этот жест:

–– Жизнь прекрасна, Адель. Честное слово. Съешьте еще, и тогда я вам скажу что-то важное.

Улыбаясь уже веселее, она проглотила, потом передернула плечами, усаживаясь поудобнее. Слез уже не было в ее глазах. Он смотрел на нее почти зачарованно. Потом негромко произнес:

–– Адель, я люблю вас.

–– Что? – Она, оказалось, не ожидала такого.

–– Да-да, не удивляйтесь. Я люблю вас. Я даже скажу вам больше: уже очень давно я никого так не любил. Вы очень нужны мне сейчас. Обещайте, что не покинете меня.

Он нисколько не кривил душой. Он действительно любил ее. Другое дело, что он не знал, надолго ли его хватит и сколько все это будет продолжаться. Но встрече с этой девушкой он был, безусловно, рад, и, хотя еще не знал, как поступить с Адель, был уверен, что она принесет ему счастье. Он не хотел разочаровывать ее. Он желал лишь одного: чтобы и он, и она были хоть какое-то время счастливы.

И, хотя он говорил это весело, немного даже шутливо, Адель отнеслась к этому весьма серьезно. Кровь отхлынула от ее лица, и она произнесла – торжественно, важно, будто давала клятву:

–– Нет, что вы, об этом и речи быть не может. Я никогда вас не покину. Это… ну, это же невозможно. Разве не говорила я вам? Мне кажется, вы всегда были в моей жизни и я никогда-никогда не смогу с вами расстаться. Это даже не любовь. Это…

Помолчав, она прошептала, робко поднимая на него глаза:

–– Это судьба.

Он смотрел на нее со смешанным чувством легкой боли, желания и нежности. В глазах многих женщин он видел любовь, но эти глаза, изумрудные, огромные, прекрасные, были сейчас дороже всех. У нее это было первое чувство. Она не лгала. И, что важнее всего, ее любовь не была ему безразлична.