Эпопея «Нормандии – Неман»

Некий генерал де Голль бросает клич

1

Очень скромные поляки

Утром 23 июня 1940 года в порту Сен-Жан-де-Люз полным ходом идет посадка. День выдался ненастный, на море неспокойно. Польские солдаты, выстроившись в долгие вереницы, ждут своей очереди прыгнуть в шлюпки, которые курсируют между пристанью и кораблями на якорной стоянке. Здесь собрались тысячи поляков, отхлынувшие на юго-запад под сокрушительными ударами германской армии – ничто не может ее остановить ни на земле, ни в воздухе с 10 мая, с того дня, когда она начала наступление на Францию, Люксембург, Бельгию и Нидерланды.

За процедурой посадки присматривает жандармерия, но никто из стражей порядка не замечает горстку французских летчиков, затесавшихся среди поляков.

Мы молчим, чтобы не привлекать к себе внимания. Я в широкой солдатской шинели, надетой поверх темно-синей летной формы, и в берете с польской кокардой благополучно прохожу контроль вместе со своими товарищами из училища летчиков-истребителей в Этампе. Мне почти двадцать лет.

За несколько дней до этого человек пятнадцать с нашего курса решили отправиться в Англию – кто-то из ребят услышал по радио, как некий де Голль бросил клич. Мы были в Собриге, в тридцати километрах к северу от Байонны, когда этот временно назначенный бригадный генерал, мало кому в ту пору известный – большинство из нас понятия не имели, что он успел недолго побыть заместителем военного министра Франции, – призвал собраться по ту сторону Ла-Манша всех тех, кто хочет продолжить борьбу: пехотинцев, артиллеристов, моряков и летчиков.

Месяцем раньше бомбардировки люфтваффе вынудили нас покинуть городок Этамп, куда мы прибыли 16 марта из летной школы в Анже. Там, в Этампе, и состоялось мое боевое крещение. Крещение огнем, а вернее сказать… картошкой. Дело в том, что однажды бомба угодила в овощехранилище, где наши парни, схлопотавшие наряды вне очереди, с утра до вечера чистили картошку. Поначалу мы думали, что это брызнула в разные стороны шрапнель, а потом чуть не лопнули со смеху, когда поняли, что физиономии у всех облеплены картофельными ошметками.

Первым этапом нашего жалкого отступления стал Анжервиль в департаменте Сена-и-Уаза (ныне Эсон). Курсантов разместили на мельнице – мы провели там целую неделю, спали прямо на мешках с зерном. Французский генштаб, со времен Великой войны[2 - До Второй мировой войны так называли Первую мировую.] свято хранивший уверенность в себе, мог предвидеть все что угодно, кроме столь стремительного разгрома со стороны танковых дивизий и авиации врага.

Из Анжервиля мы дошли до самой Ла-Рошели и продолжили обучение в местечке Лалё – на огромном поле, где даже не было ангаров. Та первая весна в нашей карьере летчиков-истребителей, весна, пронизанная солнцем и напоенная благоуханием цветов, могла бы заставить нас позабыть о войне, но, едва освоившись с моделью «Девуатин-500» в полетах над океаном, мы стали свидетелями печального зрелища: у нас на глазах при входе в порт затонул «Шамплен». Этот корабль нес ценный груз для французской авиации – «Кёртис Р-40», присланные американцами. К счастью, другой авианосец, «Ле Грасс», тоже с американскими истребителями на борту, все-таки сумел бросить якорь, а затем снова выйти в море до прилета немцев.

В Ла-Рошели мы провели недели две и получили приказ об эвакуации на базу в Казо и в Биарриц.

Чем дальше мы продвигались на юг, тем чаще встречали на дорогах беженцев – лошади тащили разномастные телеги, за ними брели оборванные, растрепанные люди, катились машины, навьюченные чемоданами, матрасами, баками с горючим. Беженцы шли не только с французского севера – еще из Бельгии и отовсюду, где земли были опустошены смертоносными рейдами «штук»[3 - «Юнкерс Ю-87 Штука» – модель немецкого пикирующего бомбардировщика и штурмовика.]. Мы видели французские самолеты, возвращавшиеся с линии фронта – «Поте-63», «Бреге-500», – последние из авиаподразделений, разгромленных одно за другим.

Война догоняла нас, и она не имела ничего общего с героическими рассказами о рыцарских поединках в небе Франции, вдохновлявшими нас в детстве.

Правительство Поля Рейно 14 июня эвакуировалось из Тура в Бордо; 16-го немцы перешли Луару в районе Сомюра, а в полдень 17-го маршал Петен, новый глава французского совета министров, обратился по радио к гражданам страны с известием о том, что начаты мирные переговоры с Германией.

Наша судьба решилась вечером 20 июня в скромной гостинице в Собриге. За бутылкой шампанского – как нам подумалось тогда, она останется на долгие годы последней распитой на родине, – мы поклялись друг другу, что никогда не пополним ряды военнопленных, бесконечные колонны которых уже заполнили пути-дороги побежденной Франции.

Все мы были однокашниками, из выпуска, окрещенного нашим командиром в минуту гнева «выпуск Z». А разгневался он в один достопамятный февральский день 1940 года, когда мы устроили грандиозную гулянку на улицах Анже.

В тот день, получив заветные значки – два золоченых крыла на лавровом венке со звездой, – мы по традиции отправились отмечать это событие в большой ресторан под названием Welcome в самом центре города и вышли оттуда через несколько часов изрядно навеселе. Богатое разнообразие вин подняло нам настроение и боевой дух настолько, что мы лихо прокатили по улицам пустые бочки и сбросили их в реку Мен, а попутно оторвали вывеску в виде поросенка с лавки колбасника и приколотили ее на дверь какой-то повивальной бабки. Этот искрометный и блистательный во всех отношениях марш-бросок через спящий город сопровождался взрывами петард и сверканием бенгальских огней, в итоге до летной школы мы добрались уже под конвоем жандармов.

Просыпаться на следующее утро было мучительно. Едва продрав глаза и обнаружив, что голова еще гудит от вчерашних возлияний, мы получили приказ надеть парадную форму с белыми перчатками и немедленно явиться на построение, а вытянувшись по стойке «смирно» на стылом воздухе, тем зимним утром получили самую безжалостную выволочку с тех пор, как вступили в армию.

«Отныне вы для меня не товарищи, не соратники, которыми должны были стать, а распропащее хулиганьё! С этого дня в течение месяца вы на казарменном положении, никаких увольнительных и посетителей! Будете нести караул вместо резервистов, и все без исключения наряды вне очереди – ваши! Кроме того, под угрозой ареста вам запрещается разговаривать с первокурсниками. А что до вас, для меня вы теперь последние из последних. Так и стану вас называть – выпуск Z! Вольно, разойдись!»

Начальник школы и сам не догадывался, насколько он прав. Сказал как в воду глядел: через три месяца наступление немецкой армии положило конец существованию летной школы в Анже, и выпуск Z, обозначенный последней буквой алфавита, действительно стал последним.

В списке выпускников я оказался третьим – мое имя стояло сразу после Жана Маридора и Рафаэля Ломбера, что немало меня удивило. Возможно, в пилотировании я и добился таких успехов, что мог считаться третьим по мастерству, но вот в военной подготовке и в дисциплине мои достижения были куда скромнее…

Решение покинуть Францию далось нам нелегко и стало результатом бурных споров. Мы прекрасно понимали, что в глазах командования будем выглядеть дезертирами, да и сами не испытывали желания бросать свою страну в такое тяжелое время. Но мы были летчиками-истребителями, нас готовили для боевых подразделений. Теперь перед нами открывались только два пути: либо мы останемся, не представляя, какая судьба уготована всем нам в оккупированном государстве, либо воспользуемся шансом продолжить борьбу под предводительством де Голля, вместо того чтобы глупейшим образом оказаться в плену, даже не побывав в бою.

Дух приключений, конечно, тоже не дремал. Все мы родились вскоре после окончания Великой войны и с детства были наслышаны о подвигах первых летчиков-истребителей – Фонка, Ненжессера, Гинемера (я читал о них в книгах Анри Бордо), и о героических приключениях пилотов «Аэропосталь» – Гийоме и особенно Мермоза, всенародного любимца[4 - «Аэропосталь» – французская компания, основанная в 1918 г. в Тулузе одним из пионеров воздухоплавания Пьер-Жоржем Латекоэром под названием «Ассоциация авиалиний Латекоэра» и занимавшаяся международными авиапочтовыми перевозками. Под началом Латекоэра в числе прочих работали знаменитые пилоты Жан Мермоз (1901–1936), Анри Гийоме (1902–1940) и Антуан де Сент-Экзюпери (1900–1944). Мермоз прославился в мае 1930 г., когда совершил два беспосадочных перелета через южную Атлантику. Гийоме летал над Сахарой, Андами, южной и северной Атлантикой, участвовал в открытии множества воздушных путей сообщения. Сент-Экзюпери написал о Гийоме и Мермозе в романе «Планета людей».].

Поначалу я надеялся выбраться из Франции по воздуху. Мы с моим другом Шарлем Энгольдом и еще несколькими парнями решили вернуться в Казо и угнать самолет. Но на месте выяснилось, что план не сработает: все до единого самолеты уже покинули базу, взяв курс на Северную Африку. Волей-неволей пришлось возвращаться в наш лагерь в Собриге после 36-часового самовольного отсутствия. Для осуществления задуманного у нас теперь был только один путь – морской.

По счастью, после нашего возвращения в Собриг прилетела весть о том, что два корабля стоят на рейде у порта Сен-Жан-де-Люз и вскоре отплывут в Великобританию с остатками разбитой польской армии, той самой, чей генеральный штаб прошлой осенью разместился в Анже вместе со своим беглым правительством, которое возглавлял генерал Сикорски.

Быть может, я даже встречал на улицах Анже кого-то из тех солдат, что теперь стоят на пристани в ожидании отплытия в одном направлении со мной…

Несколько минут спустя мы уже на борту «Эттрика», но радость от того, что первый этап нашего плана успешно завершен, омрачена печалью от расставания с родиной. А когда корабль снимается с якоря и выходит в открытое море, я вдруг обнаруживаю, что забыл на пристани чемоданчик с личными вещами. Там бортовой журнал, где я записывал подробности всех своих вылетов со дня поступления в школу пилотирования в Анже. А между его страничек заложены фотографии отца – графа Ксавье Польза д’Ивуа де ла Пуапа, с началом мобилизации призванного в сухопутные войска, и матери Виктории, и младших брата с сестрой – четырнадцатилетнего Рене и Мари-Жанны, которой скоро восемнадцать.

Стоя на юте «Эттрика», я смотрю, как медленно удаляется побережье Франции, и уношу с собой последнее воспоминание о родной стране – огромный трехцветный флаг полощется над волнами на самом краю пирса Сен-Жан-де-Люз.

– Теперь нескоро мы его увидим, – задумчиво говорю я товарищам, облокотившимся на леера рядом со мной.

У Шарля Энгольда, самого пылкого из нас, глаза наполняются слезами, когда он вытягивается во фрунт, чтобы отдать знамени честь.

Тем утром я видел его слезы в первый и в последний раз.

Шестьдесят лет спустя в память об отплытии в Англию солдат, принявших решение продолжить борьбу с оккупантами, в Сен-Жан-де-Люз была установлена мемориальная доска с вычеканенным лотарингским крестом[5 - Лотарингский крест с двумя перекладинами – символ возглавленной Шарлем де Голлем «Свободной Франции».].

2

Путешествие в палате для буйнопомешанных

Пока «Эттрик» совершал плавание к берегам Великобритании, немецкая армия продолжала захватывать французские земли. В ночь с 24-го на 25 июня, в 1 час 35 минут, вступил в силу договор о перемирии. Кампания, последовавшая за «странной войной»[6 - «Странной войной» французы называют затишье на Западном фронте с 3 сентября 1939 г. по 10 мая 1940 г., когда велись редкие бои на немецко-французской границе и гитлеровская армия не начинала массированного вторжения.], оказалась для французов короткой, но разгромной: 92 000 убитых, 250 000 раненых и 1 500 000 пленных всего за месяц с небольшим. Для сравнения, потери Германии за тот же период составили 27 000 убитых, 19 000 пропавших без вести и 110 000 пленных.

Впрочем, на борту войскового транспорта атмосфера вовсе не была драматической. Мы переоделись, сменив польскую форму, и быстро перезнакомились с пехотинцами, легионерами и танкистами, путешествовавшими с нами.

Найти себе местечко на переполненном корабле оказалось непросто. Люди были повсюду – во всех каютах, отсеках, трюмах. Мы с Шарлем Энгольдом не отыскали для ночлега ничего лучше тесной каморки, обитой изнутри кожей, и решили, что попали в палату для буйнопомешанных. Впрочем, нас это нимало не смутило – наоборот, позабавило.

Наравне со всеми летчики участвуют в корабельной жизни: мы по очереди несем вахту и помогаем на камбузе, ведь каждый день надо кормить три тысячи человек, а транспорт рассчитан на меньшее количество пассажиров. Припасов не хватает, поэтому еду выдают раз в день, и меню всегда одинаковое: чашка чая да говяжья тушенка. Так мы заранее привыкаем к английской кухне…

В нашей развеселой компании есть несколько офицеров, и двое среди них станут впоследствии заметными участниками движения, которое пока еще не получило названия «Свободная Франция».

Капитану Жану Бекур-Фошу двадцать девять лет. Он внук маршала Фоша[7 - Фердинанд Фош (1851–1829) в конце Первой мировой войны был начальником генерального штаба и верховным главнокомандующим союзными войсками во Франции.]. Прежде чем вступить в военно-воздушные силы и стать курсантом летной школы в Руайане, Жан окончил военную академию Сен-Сир и Сомюрское кавалерийское училище. Не смирившись с поражением, он покинул Тулузу, куда эвакуировали его летную школу, и сам добрался до побережья, чтобы отплыть в Великобританию.

В свои сорок два майор Лионель де Мармье уже опытный пилот. Он стал летчиком-истребителем в восемнадцать, на его счету шесть официально засвидетельствованных побед в небе Первой мировой, между 1916-м и 1918 годами. После той войны он работал летчиком-испытателем в авиастроительных компаниях «Ньюпор» и «Поте», а потом участвовал в большом приключении под названием «Аэропосталь» вместе с Мермозом, Сент-Экзюпери, Гийоме и прочими летчиками. Такая бурная деятельность в качестве пилота не мешала Лионелю де Мармье предаваться другой своей страсти – автомобильным гонкам. В 30-е годы он принимал участие во множестве соревнований во Франции (к примеру, в гонке на выносливость «24 часа Ле-Мана»), а также в Великобритании, Бельгии и Испании. С 1936 года он сражался в испанской Гражданской войне на стороне республиканцев; 25 августа 1939 года его как майора запаса призвали в военно-воздушные силы Франции, и 3 июня 1940 года, за три недели до посадки на «Эттрик», Лионель де Мармье добавил к своему триумфальному списку еще три победы, сбив два немецких самолета над Виллакубле и один над Этампом.

В числе будущих прославленных голлистов, занявших место на борту «Эттрика», есть и Рене Кассен. Этот выходец из Байонны, на десять лет старше Лионеля де Мармье, выделяется среди пассажиров благородной осанкой и белоснежной бородкой. С 1924-го по 1938 год он был членом французской делегации в Лиге Наций и одним из первых публично заговорил о том, что Третий рейх представляет угрозу для Франции и для всего мира.

В долгие часы безделья на палубах войскового транспорта я вспоминаю калейдоскоп событий, ознаменовавших последние несколько месяцев. Внезапное нападение 10 мая и безудержное наступление немецкой армии заставило меня повзрослеть, не заметив перехода от юности к зрелости. Я думаю о сказочных временах в летной школе города Анже, о полетах над Луарой, о кутежах с однокашниками в квартале Ла-Дутр, о роскошном здании в стиле ар-деко, построенном «Французской авиационной компанией» у дороги, ведущей к Аврийе…

Я приехал в Анже из Тура, где записался добровольцем в ряды вооруженных сил осенью 1939-го, не дожидаясь повестки – мне, к тому времени дипломированному пилоту, не хотелось угодить по распределению в какой-нибудь пехотный батальон. Служить родине я был готов, но надеялся совместить это со своей страстью к авиации, и потому после общей военной подготовки стал курсантом летной школы.

В конце концов даже мама одобрила мой выбор. Отец прошел Первую мировую и знал, что такое война в окопах; мама не хотела, чтобы я тоже это пережил. Кроме того, мой дядя Ролан, один из папиных братьев, погиб в октябре 1916 года от взрыва артиллерийского снаряда во время разведвылазки на берегу Соммы. Ему было двадцать восемь лет. В его честь родители и назвали меня Роланом.

Дядя умер за несколько лет до моего рождения, но его портрет в полный рост висел в обеденном зале нашего родового замка в Мозе неподалеку от Анже, и я с детства любовался горделивой осанкой капитана пехоты в безупречно сидящем мундире. На той же стене был еще один портрет – моего отца в форме младшего лейтенанта кавалерии. Он вернулся с фронта с Военным крестом и благодарственной грамотой за храбрость, проявленную в битве за форт Дуомон.

О том, что новый вооруженный конфликт с Германией неизбежен, мне было ясно уже за несколько лет до его начала. Я с беспокойством слышал по радио истерические вопли Гитлера и яростные аплодисменты его народа, опьяненного мечтой о величии Германии, пусть даже нацистской. Да и отец не скрывал от меня, старшего сына, собственных опасений, все нараставших по мере развития событий в конце 30-х годов: ввод немецких войск в Рейнскую область, отправка Третьим рейхом солдат в Испанию воевать на стороне франкистов против республиканцев и, наконец, аннексия Судет. «Вот увидишь, через пару лет опять начнется война, и она будет еще страшнее той, что я прошел. Немцы не простили нам победы. И никогда не простят. На сей раз они из нас душу вытрясут», – сказал он мне однажды.

Пока «Эттрик» идет к английским берегам, стараясь разминуться с германскими самолетами и подлодками, я вспоминаю это отцовское предостережение. Его пророчество сбылось, поэтому сейчас я стою на палубе корабля, спешащего к Англии.

Кажется, что мой самый первый полет – на аэродроме в Юнодьере – был так давно… В ту пору я еще учился в лицее Монтескьё в Ле-Мане (престижном заведении, основанном в 1601 году как коллеж при ораторие[8 - Ораторий (от лат. Oratorium) – молельное помещение в католических церквях.]) и жил в иезуитском пансионе. Готовился сдавать бакалавриат[9 - Бакалавриат во Франции – общегосударственный экзамен по окончании среднего образования. Набранные баллы дают право на поступление в вузы.] по элементарной математике, хотел стать инженером-агрономом, как отец. Не стану кривить душой – учеником я считался не самым лучшим, но в тупицах не числился, просто был разгильдяем, вечно выдумывал новые проказы или витал в облаках. В общем, учеба стояла для меня далеко не на первом плане – я куда больше внимания уделял самолетам и своей мотоциклетке, на которой с удовольствием катал друзей, едва заканчивались уроки.

Так бы все продолжалось и дальше, но в один прекрасный день матери пришлось идти к префекту моего курса и умолять его не отчислять меня из лицея.