Обрученные судьбой. Книга первая. Великий развал

– Ты потерпи, потерпи! – жалостливо приговаривала Марьям.

Видать, за все ее многочисленные грехи всемилостивый Аллах не дал ей собственных детей. И женщина надеялась, что дитя, рожденное пленницей, заменит ей то, чего ее лишили Небеса, не дав потомства.

– Будь с ним ласкова… – наставляла она Анюту.

Под прохладными струями девчушка вся поеживалась, послушно подставлялась под ласковые женские руки. От невыносимой дикости происходящего с нею и вокруг нее Анюте хотелось во весь свой голос завопить. Но она давила в себе крик отчаяния и безысходности.

Не дождавшись, мужчина рывком выдернул пленницу из-под душа и поволок за собой. Затащив девчушку в овечий загон, он принудил ее встать на четвереньки. От резко ворвавшейся, вспыхнувшей жгучим огнем боли Анюта не выдержала, исторгла из себя жалующийся вопль.

Леденящий душу крик перескочил через высокий кирпичный забор, постучался в жалкую лачужку из плохо подогнанного камня и щелястых досок. Звук просочился сквозь неплотно примыкающую дверь, прополз в щели, отражаясь от голых стен, набатом забился по всей комнатушке.

Молодая женщина вздрогнула, болезненно передернула плечиками. Накинув на голову платок, она закутала шею и выбежала на улицу. От ее резкого толчка жалобно взвизгнула низкая калитка.

– Марьям, откройте! – настойчивым кулачком Замира застучала по высокой металлической двери. – Аслан!

Свирепые псы заливались оглушительным лаем, натягивали цепи. Кобели рвались, вставали на задние лапы, опускаясь, скребли острыми когтями землю, роняя с клыков злобную пену, грызли железо.

– Аслан!

– Чего тебе? – послышался враждебно настроенный мужской голос.

Чуть приоткрылась железная дверь. В проеме показались угрюмые глаза хозяина. Мужчина стоял, широко расставив ноги. Он всем своим видом давал знать, что никого не пустит в собственный дом-крепость и никому не позволит вмешиваться в то, что творится у него во дворе.

– Ты убьешь ее! Ты же обещал ее мне!

Одной рукой горец приоткрыл дверцу ровно настолько, чтоб второй ручищей втащить бабу, верещащую на всю улицу, к себе во двор.

– Я тебе слово дал. Я его сдержу. Десять тысяч долларов – она твоя. За ублюдка ее мы с тобой не договаривались. Аллах тому свидетель.

По каменному крыльцу, торопясь, застучали женские каблучки. На их разговор спешила Марьям. Она взволнованно и прерывисто дышала:

– Девка понесла от тебя! Я воспитаю ее ребенка, как своего!

Отстраняя жену в сторону, мужчина рассмеялся ей прямо в лицо:

– Опростается дивана, скормлю ее детеныша псам.

Протяжно заголосив, Марьям присела, бочком завалилась на землю, уткнулась лицом в раскрытые ладошки. Она знала, что слова ее мужа – не пустые угрозы. Именно так Аслан поступил с предшественницей их несчастной пленницы. Бедная девушка не перенесла обрушившегося на нее горя, повредилась в рассудке, начала заговариваться. Через неделю бедняжка наложила на себя руки, порезала себе вены осколком стекла.

– Я заплачу тебе больше! – соседка нервно сжала свои кулачки.

– Пять тысяч сверху, Замира, и я пальцем ее не трону…

Вытолкнув молодую женщину со двора, Аслан вышел на улицу, запер калитку снаружи. Постояв минутку в раздумье, он пошел вверх по кривой улочке, упорно взбиравшейся по осыпающейся круче.

С той стороны горы, в соседнем селении, раскинувшемся на ровном пятачке, у него имелся еще один и, причем, не самый последний дом.

В нем жила его третья по счету жена, ладная бабенка двадцати двух лет. За четыре года женщина успела подарить ему трех сыновей. Аслан не боялся остаться без наследников и не нуждался в бастардах.

Ночевал мужчина в каждом из четырех своих домов по очереди, неожиданно появляясь то у одной жены, то у другой.

Заранее Аслан никого не извещал. Он внезапно возникал в любое время, днем или посреди ночи, долго не задерживался и снова исчезал. Жены его друг друга в лицо не видели, не знали, кто и где живет.

– Изверг! Чтоб ты сдох! Где же денег набрать? – Замира проводила приволакивающего ногу соседа задумчивым взглядом.

Все, что могла, женщина уже продала, выручила за свою скудную утварь лишь малую толику того, что требовалось ей насобирать. Много больше она получала за патроны, которые доставала у солдат…

У пересечения двух полевых дорог федеральные войска выстроили блокпост. Неказистое сооружение из бетонных блоков, ящиков из-под снарядов совершенно не вписывалось в окружающий горный ландшафт. И не самым лучшим образом, а столь же скверно защищало оно личный состав блокпоста от шальных пуль, разрывов осколочных гранат и мин.

Очередная смена бойцов с бездумной безалаберностью достраивала временное убежище, посильно укрепляла стены, возводила брустверы…

Приезжало большое начальство. Ему вся нелепость фортификации у дороги шибко не нравилась. Оно, брюзжа раздражением, приказывало немедленно все переделать. Строительный материал никто не подвозил. Бойцам приходилось использовать все имеющиеся подручные средства. История от смены к смене по кругу неизбежно повторялась.

В перекрестии оптической винтовки вслед за уходящим туманом начала просматриваться узкая тропка, ведущая в близлежащий горный аул. Над селением потянулись дымки. Ветер приносил с собой блеянье овец и отрывистый лай собак.

– Серко, – сержант широко зевнул, – пулей сгоняй в деревню, пока нет смены. «Травку» попроси у бабая, что у самой дороги живет. Сам, блин, знаешь. Я тебя прикрою. Один твой нога там, одна копыто тут…

Молодой боец послушно снял с себя снаряжение, аккуратно сложил его на дне окопа. Поручения подобного рода приходилось выполнять ему не впервые. Он привык по утренней зорьке бегать в аул.

– Патроны цыганить начнут, – рядовой Кирьяков вопросительно прищурился. – Либо гранату им подавай…

– А ты, блин, торгуйся, – сержант вытащил из подсумка магазин и разрядил его в подставленную каску. – На что тебе, блин, язык дали…

Низко пригибаясь к земле, привычно используя складки местности, Кирьяков учащенным шагом ходко заспешил к поднимающимся, будто вырастающим из молочного тумана отрогам гор, круто уходящих ввысь и теряющихся в низко стелющихся кучевых облаках.

– Ушел? – за спиной сержанта с бруствера посыпалась земля.

– Ушел, блин…

Снимая с головы каску, Ильин шагнул к молодой женщине.

– Продрогла я вся, пока ждала…

– Иди ко мне, Замира, согрею…

Опустившись на сырую землю, горянка нерешительно потянула за края подола, обнажила призывно забелевшие бедра. Сглотнув горячую слюну, парень потянулся к тугому женскому телу…

Черный внедорожник с заляпанными грязью номерами спускался с гор. Занятый своими мыслями, Кирьяков не сразу заметил идущую ему навстречу машину. Испуганно юркнув в первую же попавшуюся ему на глаза канаву, боец замер, выжидающе затаился.

– Вот, черт! – огорченно выругался он про себя. – Димке из-за меня влетит, если наш прапор заявится на пост, а меня не найдет.

Сидевший рядом с водителем немолодой мужчина в каракулевой шапке на голове проводил ящеркой залегшего на земле бойца долгим и озлобленно ненавидящим взглядом. Нервные сухие губы раздраженно дрогнули. Горец гневно потряс крепко сжатым кулаком:

– Шайтан! Урус совсем страх потерял…

Издав протяжный вздох, женщина прикрыла наполненные вязким блаженством и осознанием украденного счастья глаза.

Обнаженная грудь ее бурно вздымалась. По всему ее долгому телу, затихая в босых ступнях, пробежала волна упоительной дрожи.