Врата войны

– Вы не так меня поняли.

– А как я должен был понять?

– Конечно, это и есть свобода, – объявил Гришка Савин. – Убить, кого хочешь! Трахнуть, кого хочешь.

– Мне всегда казалось, что на той стороне в смысле траха выбор куда лучше, – заметил Борис зло. Савина он не любил.

– Гришке на той стороне ни одна не дает! – фыркнул Димаш.

Новый взрыв смеха. Савин побагровел.

– Ну все, теперь ему захочется кого-нибудь убить, – объявила Валюша.

Вот так, хохоча, они едут по морталу. Высоченный лес. Деревья, обросшие седым мхом. Ни подлеска, ни кустика вокруг, лишь ржавая хвоя устилала землю. Ни птиц. Ни ветра. Тишина. И вдруг она лопается. Это рушится с грохотом древесный великан. Лежит, содрогается, умирая. Легкое дуновение проносится между стволами. Проносится и замирает. Кто здесь проложил дорогу и когда – неведомо. Но дорога есть. Не исчезает. Не зарастает. Рассекает мортал почти по прямой. Вездеход мчится по ней к цели, известной лишь Арутяну.

Смех постепенно стих. Гришка Савин попробовал горланить похабные песни. Никто не смеялся. Даже Валюша. Умолк и Гришка. Все оглядывались, дышали часто-часто. Воздуха не хватало. Мутило. И еще всем хотелось пить. К счастью, «Дольфины» двести второй модели наполнялись в мортале почти мгновенно. «Наши волшебные фляги», – любовно называли их стрелки. Специальные пробки собирали конденсат из воздуха в бутылки. Пол-литровая бутылка во влажном воздухе наполнялась три-четыре раза за сутки. Бутылки с готовой водой брали обычно на всякий случай. Кто-то утверждал, что собранная в мортале вода пьянит не хуже водки. Вранье. Просто сам мортал давит на психику. В мортале все другое – и время прежде всего.

Они пили, но не могли напиться. Их мучила жажда, хотя лес вокруг источал влагу, меж огромных стволов висел пластами синий туман.

– Эй, стоп! Отлить надо! – заколотил по кабине водителя Димаш.

Водитель тут же тормознул: самому приспичило.

Они выпрыгнули из вездехода, выстроились вдоль дороги.

– Поливай! – отдал команду Рузгин.

Валька прыснула от смеха и побежала дальше, вглубь, прятаться за какие-то коряги.

– Э, ребята, смотрите, у меня струя льется и не кончается… льется и… – захлебывался идиотским смехом Димаш.

– Это же мортал, здесь все особенное! – отозвался Борис.

– А если трахнуться в мортале? – предложил Димаш.

– Валюша! – хором завопили парни. – Мы тебя ждем… – и загоготали.

– Отставить! – прикрикнул на них Борис, вспомнив о своих лейтенантских нашивках. – Штаны застегнуть.

– Да ладно… мы ж пошутили… – примирительно хмыкнул Димаш.

– А чего, можно и трахнуть. Я – за… – осклабился Савин.

Странно, но Валя не возвращалась. Услышала жеребячье ржанье? Испугалась?

– Пойду, поищу ее, – сказал Виктор.

– Эй, ты че, первым хочешь быть? – хмыкнул Савин и даже шагнул следом.

Виктор обернулся:

– У тебя с собой «Гарин», придурок. «Гарин» в мортале не стреляет. У меня «Беретта». Яйца точно отстрелю.

Савин сплюнул сквозь зубы, вернулся к дороге.

– Вот урод, подстилку оберегает, – расслышал Виктор (звук в мортале отчетлив, и слышно порой за сотню метров так, будто над ухом сказали). – Зачем же она через врата поперла, если не трахаться.

Виктор направился к поваленным стволам, ощущая глухую тревогу. Сердце колотилось. Часто. Еще чаще. Захлебывалось. Пот выступил на висках и лбу, на шее, струйкой стекал по спине. Тело сделалось чужим и как будто легче. Хотелось подпрыгнуть и зависнуть в воздухе.

«Возможно, я на Луне», – Виктор остановился. Деревья казались ненастоящими. Огромные, одинаковые. Стволы не обхватить руками. И без коры. Да, да, гладкие серые стволы. Как мертвые. Но еще живые. Столетние. Вечные. Кроны заслоняли небо, сверху колючим дождем осыпалась хвоя.

И тут с ним случилось это впервые. Он не знал, как назвать… помутнение, что ли… время остановилось. Пропало. Перед глазами мелькнул лейтенантик. Живой, круглолицый, улыбающийся. Тот самый, убитый на пикнике, чья кровь брызнула Виктору на щеку и обожгла. Парнишка стоял рядом, как живой. Хрустел огурцом. Бормотал что-то с набитым ртом. Кажется, про станцию на спутнике Юпитера, Европе. Будто у него какой-то проект насчет этой станции. Причем, там, на пикнике, лейтенант ничего такого не говорил.

Потом вдруг выпалил:

– Скорее. Она там.

Видение пропало. Только виски покалывало.

Теперь Виктор знал, что Валюшка за этим огромным поваленным стволом, сидит на влажной мертвой земле и не может подняться.

Виктор попытался сглотнуть. Окликнул:

– Валюша!

То ли стон, то ли жалобное хныканье в ответ. Виктор обогнул гниющий ствол. И увидел, что дальше живой лес обрывается. Впереди – черная земля. Серыми тушами – остовы огромных деревьев. Валя сидела, прислонившись спиной к коряге, на темной, гнилой хвое. Виктор узнал ее по одежде. Сама девчонка изменилась до неузнаваемости: круглые щеки запали, глаза ввалились, по-заячьи остро выдались вперед зубы.

– Витенька! – она протянула тонкие прозрачные руки с длиннющими ногтями.

Упитанная двадцатилетняя хохотушка за пятнадцать минут превратилась в ходячий призрак. Скелет, обтянутый кожей, обряженный в тряпки.

«У нее последняя степень дистрофии», – мелькнула мысль.

– Валюшка, скорее отсюда! – Виктор протянул ей руку.

– Не могу… – Она плаксиво скривила губы.

Он подхватил девчонку на руки. Весила она всего ничего, цыпленок. Но у Виктора почему-то подкосились ноги. Он едва не упал. Но все же сделал шаг, другой, третий. Обогнул проклятый ствол. И тут Валюшка выскользнула у него из рук. Брюки ее были перемазаны чем-то липким, вонючим.

Следом и сам Виктор опустился на землю: ноги не держали.

«Она мочилась и гадила под себя…» – сообразил он, вытирая ладони о влажную гнилую хвою. Мочилась и гадила долгие дни…

Потом вспомнил про «Дольфин». Вытащил из кармана. Бутылка была полна до краев конденсатом, хотя Виктор пил из нее всего несколько минут назад. Он сполоснул руки, сделал пару глотков и протянул бутылку Валюше:

– Пей!

Она послушно глотнула. Ее тут же вырвало. Он заставил ее выпить еще. Поднялся, ухватил девчонку за шиворот и поволок за собой по влажной хвое. Не дойти. Еще два шага – он рухнет. И уже не встанет. Виктор вспомнил про пищевые таблетки. Вытащил свободной рукой упаковку из нагрудного кармана, закинул в рот три штуки. Они пахли плесенью, во рту тут же раскрошились. Виктор заставил себя проглотить горькое крошево.