Проза

– Сын у меня погиб недавно. Плохо мне сейчас. Тоска на душе. Я и тебя-то приметил – уж больно похож на него. Молодой был, красивый, и так нелепо все вышло. Отслужил в армии, в десантных войсках, вернулся домой. Я его устроил к себе, на железную дорогу, я ведь до пенсии машинистом работал. Все путем. Работал парень, деньги хорошие зарабатывал. Квартира была, машину купил. Семьей обзавелся.

И вот на День железнодорожника поехали они всем коллективом за город отдыхать. Как положено, посидели, выпили. Дело к отъезду уже шло. Многие крепко набрались, а он у меня не особо до водки охотник. Рассказывали, что он совсем немного выпил. Когда уже собирались уезжать, мой искупаться захотел, напоследок. Сидел весь день за столом, и вдруг черт дернул. За общей суетой не сразу и хватились. А когда поняли, что пропал человек, стали искать, да не нашли. Потом кто-то вспомнил, что видел его у воды. Ныряли, но все без толку. Только на следующий день водолазы его тело подняли. Захлебнулся он. Видно, берег обвалился, или в яму попал… – сторож замолчал.

В наступившей тишине было слышно, как бьются о стекло мотыльки, стараясь пробиться к свету. Старик закурил. Дым поднимался вверх и грузно висел над столом серым всклокоченным облаком, пропитанным человеческим горем. Безмолвие натягивало нервы, словно струны, и тисками невыносимо сжимало сердце. Раздался глубокий вздох, в попытке сбросить навалившийся груз. Митрич залпом опрокинул стакан водки, затянулся сигаретой и продолжил:

– А жена его, не прошло и девяти дней после его смерти, имущество взялась делить. Адвоката наняла. Приехали они к нам с бабкой. На машину претензии высказывали, гараж говорят, продавайте, а деньги поровну поделим. Нет, я не против, все бы ей отдал, тем более что беременна, на восьмом месяце. Но скажи мне, совесть-то есть у людей?

Гость не отвечал. Он был чем-то озабочен. То и дело поглядывал на собеседника и задумчиво отводил глаза.

– Все мы смертны, Митрич. И я считаю, надо уметь получать от жизни удововольствие…

– И в чем же это удовольствие?

– Я не спорю, потеря близкого человека – горе, но нельзя на себе ставить крест. Пей, гуляй, один раз живем.

– Верно говоришь, один раз, но на то она и жизнь, по-разному бывает. Гулять, конечно, хорошо, но шалости это все, так, шелуха. О душе думать надо.

– О чем это ты?

– Живет человек в свое удовольствие, холит себя и лелеет, и врет, потому как ради себя считает, все можно. И не дай бог еще и крадет. Придет время, с тяжелым сердцем будет вспоминать дела свои.

– Митрич, ты случаем не проповедуешь? Взрослый человек, неглупый, а рассуждаешь… Прекращай бодягу о душе. Сказки для слабых.

– Молод ты, не понимаешь многого, – с горечью ответил Митрич. – Ну да ладно, давай выпьем, – выдохнул он и потянулся за бутылкой.

– Надо же, опорожнили уж. Слушай, не в службу, а в дружбу, сходи в магазин.

Митрич порылся в карманах и вытащил на свет измятую купюру.

– Вот, возьми.

– Обижаешь, Митрич, я банкую. – Гость извлек из полиэтиленового пакета под столом еще одну бутылку.

Сторож одобрительно крякнул.

– Митрич, мне на работу завтра. Я последнюю и все, хорош. Ты не в обиде? Помянем сына твоего.

Они молча выпили, и каждый на минуту задумался о чем-то своем. Первым тишину нарушил гость.

– Знаешь, прости меня, Митрич, чушь я нес про гулянки и все такое. Я сам без отца вырос, детдомовский. А сейчас сижу тут, и вдруг подумалось, будь у меня такой отец, как ты, может, и жизнь сложилась бы по-другому.

В детдоме как-то, мне лет десять было, в футбол играли со старшаками. Сам не

знаю как, но мы тогда выиграли. Представляешь, десятилетки выигрывают у пятнадцатилетних. Радости было – полные карманы. Весь день ходили гордые.

Вечером, после отбоя, я спал почти уже, вдруг шум какой-то. Глаза открываю, и обомлел. Стоит надо мной «Вася-тонна», здоровенный, кабан. «Ну че? – говорит. – В футбол умеем играть?» И понеслась… Поломали они нас, малолеток, крепко, чтоб не повадно было старших «опускать». Помню, дополз я до шконки, весь синий, как жмурик. Слезы вперемешку с кровью. От обиды выть хочется. Чувствую, кто-то рядом стоит. Ну, думаю, хана, добивать пришли. Сжался весь пружиной и жду. Сердце колотится, обернуться страшно. Сколько лежал, не знаю. В конце концов понял, что нет никого, обернулся – и вправду пусто. Так мне тогда захотелось отца увидеть. Обнять его, пожаловаться. И чтоб наказал всех. Он бы смог…

Наступила пауза. Молодой человек смотрел куда-то в сторону, сжав зубы. Сторож понимающе молчал. Гость опустил голову и, не глядя на собеседника, сказал:

– Че-то я расслабился, Митрич, на сантименты потянуло. Водка, зараза. Пойду, проветрюсь.

Сторож кивнул в ответ. Гость вышел на улицу и глубоко затянулся прохладным ночным воздухом. Последние летние ночи. Скоро рыжая осень. Над головой насмешливо каркнула ворона. «И не спится проклятой», – подумал молодой человек и взглянул вверх. Небо миллиардами глаз внимательно смотрело на него. Неестественно багровая луна сказочным исполином зависла над землей. Он стоял, завороженный, глядя на ночное светило. Быть может, волки смотрят на нее так же, наполняя тоской свои волчьи души. Резкий порыв ветра обжег лицо. Сколько прошло времени, минута, полчаса? Еле слышный свист вернул его в реальность. Он подошел к воротам и открыл ключом замок.

– Ну, как делишки, братан?

– В поряде. Готов старик.

– В таком разе отдыхай, братуха, ты свое дело сделал.

– Слышь, Пых.

– Ну?

– Старика не мочите, ладно.

– Ты че, кореш, отдыхай.

– Я говорю, старика не мочите.

– Лады, лады.

Гость пошел за ворота. Несколько человек направились к сторожке. Послышался шум, затем приглушенный стон, и все стихло. Два крытых грузовика неторопливо отправились к продовольственным складам.

Он сидел в машине сам не свой, угрюмо понурив голову.

– Старик, че с тобой? Тоска-кручина одолела? Ща, дело сделаем, в кабачок зарулим. И вся тоска, как с куста роса.

Через некоторое время груженые машины одна за другой выехали с территории базы.

– Ну, теперь и нам пора…

– Погоди. – Недавний гость старика вышел из машины и направился к сторожке.

Каждый шаг давался тяжело. Ноги, словно ватные, нехотя тащили вперед. Сердце рвалось, будто кричало: «Не ходи!»

Перевернутые стулья, телефон валялся на полу, сверкая внутренностями. Митрич лежал между столом и металлической кроватью, изъеденной ржавчиной. В глазах не было ужаса, скорее удивление. Красное пятно расплылось по разорванной рубашке.

Зачем?! Он выскочил на улицу, трясясь от гнева.

– Суки!!!

– Ты че, нерва сдала? – удивился Пых.

Молодой человек сломленно замолчал и уселся на влажную от росы траву. Пых вышел из машины.

– Ладно, братан, поехали, – смягчившись, сказал он. – Давай, давай, поднимайся. – Он попытался приподнять товарища. Но тот отстранился и неторопливо встал сам.

Заурчал движок, и через минуту машина исчезла за поворотом.