Меч в рукаве

Внезапно задрав нос, гигант поводил им туда-сюда, словно занятый поисками самки самец горной гориллы, после чего медленно обвел мутным взглядом окрестности. Потом громила повел себя и вовсе странно: присев на корточки, он приложил ладонь к асфальту, а затем поднес ее к носу и принялся сосредоточенно обнюхивать.

Такое престранное поведение не осталось незамеченным двумя юными блюстителями правопорядка, которые маячили неподалеку и, поигрывая дубинками, пытались завязать разговор со стайкой хихикающих студенток. Патрульные переглянулись и, браво расправив плечи (по сравнению с плечами гиганта просто цыплячьи), двинулись к сидевшему на корточках исполину.

Мефодию показалось, что тот учуял их, поскольку сразу же прекратил обнюхивать ладонь, не оборачиваясь, поднялся и зашагал к выходу из парка, так и оставив милиционеров недоуменно чесать затылки…

Мефодий перевел взгляд с визитки на настенные часы – половина двенадцатого. Позвонить или нет? Момент, конечно, не для делового разговора, но ведь незнакомец сказал: «в любое время дня и ночи». Ну а раз так, то пусть не обижается, если звонок Мефодия вырвет его из объятий какой-нибудь белокурой распутницы.

Боясь сбиться со счета, нажимая на «ноль» тринадцать раз подряд, Мефодий все-таки рискнул. Но после того как аппарат «проглотил» последнюю «пятерку», все гудки в трубке напрочь исчезли и там надолго воцарилась мертвая тишина.

– Я же говорил: чушь собачья – не бывает таких номеров! – пробурчал Мефодий, но только собрался положить трубку на место, как вдруг оттуда, во всю мощь маленького динамика, донеслись звуки фанфар.

Мефодий осторожно поднес ожившую трубку к уху, как будто это была вовсе не трубка, а раскаленный утюг из «бородатого» анекдота.

– Хорошо, что вы позвонили! – обрадованно произнесли на противоположном конце линии.

Мефодий побоялся, что его приняли за другого, а потому на всякий случай уточнил:

– Это я – Мефодий, тот художник, что рисовал ваш портрет в парке.

– Ну разумеется, не президент! – усмехнулась трубка. – Да и президент в отличие от вас не имеет чести знать номера моего телефона.

– Я не оторвал вас от дел? – вежливо полюбопытствовал Мефодий. – Если да, то могу перезвонить; как-никак поздно уже…

– Поздно? – недоуменно произнес Мигель – теперь Мефодий не сомневался, что с ним разговаривал именно незнакомец из парка. – Ах да, забыл, вы же нуждаетесь в регулярном ночном сне!.. Нет-нет, что вы, моя жизнь с некоторых пор не зависит от обращения этой планеты вокруг Солнца…

«Не иначе, как пьян! – вынес диагноз Мефодий. – Несет сущую бредятину».

– О, кажется, я вас обидел!.. – произнес Мигель, и у Мефодия снова закралась мысль, что этот тип просто читает его мысли. – Простите, не берите в голову… Ладно, давайте о деле: как вы уже, видимо, догадались, наша фирма хотела бы предоставить вам работу.

– Временный заказ?

– Нет. Постоянную и на хороших условиях.

У Мефодия зашумело в голове – этот вердикт он мечтал услышать еще со времен выпуска из университета. Он тут же простил Мигелю все обиды и в радостном нетерпении забарабанил пальцами по телефонной полочке.

– Но почему именно я? У вас ведь даже нет на меня рекомендаций…

– Ну, скажем так… я чувствую в вас огромный потенциал, который, возможно, в скором времени нам пригодится. А написанный вами портрет говорит за вас лучше всяких рекомендаций.

– Вообще-то… я не уверен, – стушевался Мефодий от такой высокой оценки своих скромных талантов, – что смогу быть чем-то полезен по основному профилю вашей деятельности. К аудиторству и адвокатуре я не имею никакого отношения…

– Нет, по этой специализации мы вас привлекать не собираемся, – пресек его сомнения Мигель. – Просто нашей фирме по разнарядке свыше потребовали иметь в штате художника, а вы, я так понимаю, вроде бы безработный…

– Да, безработный, – подтвердил Мефодий. – Но зачем вам в штате художник?

– Вот я и предлагаю поговорить об этом при личной встрече, то есть у вас дома. У вас же наверняка имеется дома масса всяких эскизов, набросков и прочих этих ваших… заготовок, так ведь?

– Да, конечно…

– И вы, надеюсь, не будете возражать, если я заеду к вам, скажем… через полчаса и мы в спокойной обстановке посмотрим ваши работы и побеседуем обо всех тонкостях вашего контракта?.. Или, может, вы уже собрались лечь спать?

– Да какой теперь сон – вы меня заинтриговали. Простите, Мигель, кроме имени, я не знаю ни вашей фамилии, ни отчества…

– Мигель. Просто Мигель.

– Разумеется, приезжайте, Мигель. А я пока приберусь тут немного.

– Творческий беспорядок?

– Банальный бардак…

– Заметано! – подытожили на том конце линии и предупредили: – Но только я буду с коллегой. Он наш кадровый психолог, да и по части живописи больше подкован.

– Приезжайте с коллегой, – согласился Мефодий и заметил: – А вы дотошно подходите к подбору кадров!

– Это верно, – подтвердил Мигель. – С этим у нас строго. Выживание в бизнесе заставляет, знаете ли…

После ухода Раисы – ухода, по мнению Мефодия, подлого и некрасивого – первым желанием Ятаганова-младшего было съехать с этой квартиры куда подальше. Этого требовала задетая гордость, однако ее призывы пришлось проигнорировать.

На следующий день после прощального Раисиного реверанса к Мефодию наведался Кирилл и, отпихнув с порога кинувшегося на него с кулаками брата, попросил того не мельтешить.

– Знаешь, братишка, я прекрасно тебя понимаю, – проговорил он с явно наигранным сочувствием. – Но такова жизнь! И если ты Раису по-настоящему любишь, то дай ей право на будущее, действительно ее достойное. А ты живи здесь, тебя никто не выгоняет; брат ты мне или не брат, в конце концов? И без обид, хорошо?

Резон в словах Кирилла и впрямь просматривался, а альтернатива у Мефодия была только одна – возвращение в родной райцентр, где перспектив для художника не было вообще никаких. А потому, просидев добрых три часа в том самом углу, куда оттолкнул его Кирилл, Мефодий скрепя сердце решил оставить все как есть и жить дальше, закопав эти полтора года с Раисой в глубокую могилу забвения.

«Странно, почему я настолько спокоен? – думал он, потирая вскочившую на голове от нечаянного удара о стену шишку. – Может, я уже по-тихому рехнулся и в этом вся загвоздка? Как будто те предохранители, что перегорали во мне раньше и при меньших нервотрепках, кто-то выбросил и поставил вместо них толстую медную проволоку… Но только ничего в этом хорошего нет; нутром чую, что нет…»

С той поры жизнь для Мефодия словно утратила некий ориентир, на который он упорно пытался выйти, и теперь бесцельно дрейфовала, подхваченная медленным, но неумолимым течением времени. Мефодию не раз доводилось слышать о том, что коварная штука – жизнь внешне чем-то похожа на зебру – полоса белая, полоса черная… В целом с таким живописным сравнением он соглашался, но только в последнее время Мефодия стали терзать сомнения по поводу кое-каких деталей этой философской концепции. Мефодию казалось, что, угодив на очередной «черный» промежуток, он вдруг по непонятной причине совершил строевой поворот на девяносто градусов и вплоть до настоящего момента упорно маршировал вдоль, а не поперек этой мрачной полосы. А она с каждым шагом становилась все мрачнее и мрачнее…

Вначале он, что называется, попал под раздачу, выйдя по невнимательности поработать в парк аккурат на День доблестного воздушно-десантного воинства. В прошлом году Мефодий воздержался от посещения этого праздника, когда по всей стране отставные десантники наглядно демонстрируют тем, кого они обязаны защищать, каким образом будут громить посягнувшего на Родину агрессора. Ну а поскольку сам агрессор был в это время далеко, его роль по уже сложившейся традиции продолжали играть рыночные торговцы с Кавказа, допризывная молодежь, ОМОН или, в крайнем случае, свои же собратья по оружию.

Сперва все протекало тихо, мирно и в какой-то степени даже весело. Дюжие хлопцы в голубых беретах, пребывая в нормальном для праздника «подогретом» состоянии духа, охотно подсаживались к художнику и позировали столько, сколько от них требовалось. Благодарили же Мефодия кто деньгами, а кто и просто поднесенной стопкой, от которой художник, боясь смертельно обидеть грозных клиентов в святой для них день, предпочитал не отказываться.

«Какие замечательные ребята, – думал изрядно захмелевший под вечер Мефодий, стоя в окружении новых друзей, напяливших ему на голову берет и даже подаривших на память настоящий десантный тельник. – Веселые, дружные. Не то что эти дебильные студенты…» Конфликт возник на пустом месте. Внезапно к их уже сформированному коллективу подошли еще пятеро молодцов в таких же камуфлированных штанах и лихо заломленных на затылок беретах. После обязательного ритуала братского приветствия (в котором принудительно поучаствовал и Мефодий) никто не мог даже предположить, что все закончится так трагично.

– Эй, ты, маляр, – глядя на Мефодия остекленевшими глазами, обратился к нему самый малорослый из подошедших. – А ну-ка, намарай нас на память всех вместе!

Несомненно, живи Мефодий в Германии, где любой художник от оператора краскопульта до всемирно известных Альбрехта Дюрера и Кете Кольвиц – der Maler, он бы не обиделся. Но на русском это обращение звучало для портретиста оскорбительно. И пока Мефодий собирался с мыслями, намереваясь отстоять честь своей поруганной профессии, его опередил белобрысый крепыш, чей берет красовался сейчас на голове у художника.

– Спокойно, братан! – сказал он, поднимаясь со стульчика и панибратски хлопая малорослого по плечу. – Погоди, не гони – пусть Мишка, – так по-свойски десантники окрестили Мефодия, – сначала со мной разберется.

– …дцатая? – вдруг спросил у белобрысого один из товарищей малорослого – сухощавый верзила с пушистым, как помазок, аксельбантом на камуфлированной куртке.

– …дцатая гвардейская! – гордо поправил его белобрысый, щелкнув себя по юбилейному значку на небольшом «иконостасе» кителя.

– Ну и где была ваша гвардейская, когда нас обложили в …ком ущелье? – презрительно сощурился верзила. – Зажались, как бабы в У…ке, когда наши пацаны там ротами гибли! Зато здесь все вы… «гвардейские»! Трусы!

Белобрысый задумался, переваривая захмелевшей головой только что услышанное, потом насупился, шумно втянул перебитым носом воздух и вплотную придвинулся к носителю аксельбанта: