Развалины часовни. Блоги, статьи, рассказы

Во-вторых, отправившись в краткий отпуск домой в октябре 1992-го, я понял, чего именно одутловатое Политбюро пыталось нас лишить: это еда, пиво на каждом углу, сникерсы, марсы, более-менее приличная одежда и прочие животворящие блага. Волосы на моей дедовской голове вставали ежом, когда я смотрел на то, во что превратилась страна, которую я покинул полтора года назад. В этой стране наконец-то можно было выглядеть человеком. Вот как бы два главных впечатления после того переворота 1991 года. Что сейчас, спустя столько лет?

Жопа. Она, родимая.

Как метко заметил один из табуированных ныне сатириков, собака, сорвавшаяся с цепи, побегала с лаем по деревне, вкусила свободы, испугалась сложностей и метнулась обратно в будку, где ее ждала хозяйская похлебка.

С возвращением в будку, страна! Как похлебка? Мясо попадается еще? Проверьте надежность цепочки, кстати.

Что самое поганое: многие мои сверстники, «дети перестройки», сейчас искренне тоскуют по Советскому Союзу, когда подтирались передовицей «Правды», а в очередь за колбасой вставали в шесть утра.

Четверть века коту под хвост. Рок-н-ролл по-нашему.

О природе стремления к абсолютной власти

Всегда пытался понять мотивацию литературных и киношных злодеев, стремящихся захватить мир (поработить человечество, уничтожить Вселенную и т.д.). Ну, добился ты цели – и чего?

Понятное дело в реальной жизни. Узурпировал власть, уселся за высоким забором, жрешь из золотых тарелок, летаешь на персональных самолетах, плаваешь на элитных яхтах. Страна на тебя пашет, а ты время от времени подбрасываешь народу мясные обрезки, чтобы совсем уж не загнулись (если загнутся, кто ж пахать будет?). При этом все тебя обожают, а для некоторых отщепенцев, которые обожают как-то неискренне или совсем уж в глубине души, есть автозаки. Словом, тут мотивация предельно ясна: живи, жируй, поглаживай свое самолюбие, пока не вынесут вперед ногами на празднично украшенном лафете.

А вот с литературными и киношными злодеями прям беда. Например, на кой ляд Человеку В Черном из экранизации «Темной башни» Стивена Кинга (Мэттью МакКонахи) уничтожать Башню и расфигачивать Вселенную? Ты потом, когда мир обратится во прах, чего будешь делать? В потемках на углы натыкаться? Вот у тебя невероятные колдовские возможности: управляешь предметами, ловишь на лету пущенные в тебя пули, умеешь подавлять волю человека, управлять его поведением и даже физиологией, перемещаешься из мира в мир. Да ты много чего можешь – почти всё! Вот живи себе, болтайся по Манхеттену, тискай баб, жри попкорн и гамбургеры, грабь банки, никто тебя не поймает, стань суперзвездой-миллиардером, в конце концов!

Нет, блин, подайте ему Вселенскую Тьму, кишащую монстрами! Идиот.

Мне кажется, люди, стремящиеся к абсолютной власти и тотальному подавлению, не совсем психически здоровы. В детстве унизили, недолюбили-недохвалили. Мстят миру. Думаю, любой комиксовый злодей, одержав победу, обязательно наложил бы на себя руки. От тоски.

Дупло

Случилась такая забавная сцена в магазине «Ритм», в отделе грампластинок.

Торговали там тетушки преимущественно советской закалки, то есть в возрасте. А во второй половине восьмидесятых в ассортименте стали появляться пластинки русских рокеров, у которых не было заморочек и барьеров насчет наименования альбомов. Тут, тебе, понимаешь, не Микаэл Таривердиев и не Давид Тухманов.

Вижу на прилавке пластинку группы «Аукцыон» под очень фривольным названием. Говорю продавщице, которой лет за 50: «Покажите, пожалуйста, «Дупло».

Разошлись миром…

Сентиментальное писательское

Когда заканчиваешь книгу и сдаешь ее в продажу, она тебе больше не принадлежит. Она начинает жить своей жизнью.

Вот пока ты ее тискаешь – редактируешь, проводишь корректуру, холишь и лелеешь, она еще твоя, а когда поставил последнюю точку – всё, ушла. Не поправишь ни одной запятой, не изменишь глагол, не подкрасишь главной героине глазки. Затвердевший цемент.

Прощай, любимая…

Многие в этом смысле проводят аналогии с родным ребенком. Оно так и есть. До 18-летия дитяти ты за него отвечаешь – вытираешь сопли, проверяешь домашнее задание, даешь советы относительно противоположного пола, а потом – бац! – твой ребенок от тебя сваливает и уже волен выбирать свою жизнь сам.

Он, конечно, иногда будет заглядывать в гости – выпить чаю, поболтать о том, о сем. Но ты все равно уже бессилен.

Такие вот мысли возникают, когда берешь в руки созданную тобой книгу и перелистываешь страницы.

Эммануэль

По телеку кажуть прикольную серию «Восьмидесятых», где папаши украли у Вани машинописную копию «Эммануэль», стали запираться в ванной, а потом ломанулись радовать своих жен (а год, по сюжету, 1987 максимум).

А я вспоминаю свою службу в армии. На втором халявном году службы я бил баклуши в офицерском клубе, где развлекал гражданских жителей гарнизона дискотеками и фильмами (к слову, старые киноаппараты типа «Ксенон» были жутко жаркими и громоздкими, а пленка рвалась каждый второй сеанс).

Раз в неделю начальник клуба майор Четвертков катался в Нижний Новгород за фильмами, привозил эти круглые металлические ящики с «новинками» (на тебе, боже, чего нам негоже). Привозил всякую советскую фигню, но во второй половине 1992-го случился перелом – поперли американские боевики и детективы. И вот однажды…

…он привез «Эммануэль» с Сильвией Кристель. Это была бомба!

Показ для гражданских – в выходные вечером, для служивых – в пятницу вечером и воскресенье днем. На вопросы сослуживцев «Чо седня будет в клубе?» – мы отвечали интригой. И вот первый показ…

На минутку: 1992 год, российская армия, которую пичкали патриотическими фильмам про войну, и вдруг…

…голая Сильвия Кристель.

Из любопытства спустился в зал. Половина спали. Вечер пятницы в клубе вообще замечательный был для нас способ вздремнуть. Даже сиськи не помогли. Чего греха таить, я и сам едва разлипал ресницы.

Как говорил лидер группы «Манго-манго», такая стояла погода, что лень даже думать о сексе.

Ко Дню Папы, что ли

Мамина и папина любовь – две большие разницы. Это еще старик Фромм описал.

У матери с ребенком – биология, они пуповиной были связаны, ребенок у нее внутри сидел, все соки выпивал, пинался, ворочался. Они на физическом уровне одно целое. И даже когда ребенок выбирается наружу и растет, мать по-прежнему чувствует эту связь. Поэтому любовью матери часто руководит страх за любимое дитя, ведь он же плоть от плоти ее. А страх, как известно, неважный советчик.

У отцов другая история. Они девять месяцев с животом не ходили. Они шатались черт знает где с пацанами. Они, конечно, волновались и сопереживали, но не на биологическом уровне – на эмоциональном. Поэтому у них шире территория для творчества и самовыражения.

Да-да, мамы, не обижайтесь. У отцов, безусловно, слабее дисциплина, но зато легче характер и больше озорства. Если мама научит, как правильно, то папа всегда покажет, как весело. Мама строго спросит за плохое поведение в школе, папа расскажет, как лучше намазать клей на стол учительницы, чтобы не поймали.

Словом, мама даст базис, папа – откроет весь мир…

В первое время после развода в мой адрес часто прилетали упреки (брошенные, разумеется, женщинами): «Ты ведешь себя с ребенком так, что мама получается плохим полицейским, а ты – вечным праздником! Так нельзя! Это неправильно! Ты должен то-то и то-то».

Я поначалу переживал, старался соответствовать должности строгого родителя, пусть и живущего отдельно, сурово хмурил брови и проверял дневник, а потом… потом забил.

Нет, ребята, я был, есть и буду для дочери праздником. И не потому, что вижу ее 3—4 раза в неделю, из-за чего начинаю вести себя как дедушка, балующий внучку. Нет. Просто у меня энергетика другая, мироощущение другое, манера общения. Если я ее ругаю, то делаю это так, чтобы не вызывать чувства вины передо мной (постоянное чувство вины перед родителями для ребенка – тяжелые вериги на ногах, с которыми он вряд ли взлетит ввысь). Если я накосячил, попрошу прощения. Мы будем ездить на рыбалку, ходить в кино, жрать попкорн и пить колу («только маме не говори!»).

Да, мы, папы, ни фига не полицейские и даже в какой-то степени раздолбаи. Но без нас – никак.

Стих про любовь

Любви все возрасты покорны —

И в сорок два, и в тридцать пять.

Пусть запасаются попкорном

И поминают чью-то мать.

Пусть обижаются и плачут,