Очаг

Сумка была цела – огонь не успел до неё добраться. Позади раздался человеческий гомон – люди выбирались из заточения. Я забросил сумку на плечо и двинулся к шуму. От каждого шага пол подо мной скрипел, как и потолок от огня. В соседней комнате я встретил детей. Это они кричали. Родители убежали тушить огонь на съёмочной площадке, но так и не вернулись, а когда в деревне началась паника, дети спрятались в шкафу, который позже привалило обломком потолка. Они чудом не задохнулись в этом гробу. Кузьмичу в одиночку не получилось убрать препятствие, поэтому он проломил часть дверцы и помогал детям выбраться из заточения. Мне ничего не оставалось, как присоединиться помочь им выбраться из дома через проём, который мы сделали во входной двери.

Крыша снова издала протяжный скрип. Потолок подозрительно начал провисать.

– Нужно скорей…

Я не успел закончить, как в комнате, где был Кузьмич, обвалился потолок. В меня ударило новыми клубами дыма – более едкого и противного.

– Кузьмич?! Кузьмич?! – закричал я.

– Отца… отца придавило! – раздался детский плачущий голос.

Проход в комнату весь завалило. Упавшие доски тлели или догорали.

Не жалея рук, я разгребал завал. Из последних сил убирал мешающие доски. Между одной из образовавшихся щелей показался мальчик. Я силой его потащил к себе. Когда он выбрался из злополучной комнаты, то я его подтолкнул к выходу, где он и скрылся. Через щель я видел и Кузьмича. Убрав ещё несколько досок, сам полез внутрь. Чтобы вытащить Писцова из-под завала, пришлось собственной спиной подпирать обломок, что упал на него, и тащить его вперёд. Это оказалось непросто. Руки уже не испытывали боли, чего нельзя было сказать о спине. Я чувствовал каждый сантиметр тлеющей доски, но, превозмогая боль, смог подтащить Кузьмича к выходу. За каждым отмирающим клочком своего тела мне удалось вытащить Писцова из задыхающегося дома.

Выбравшись наружу, дети помогли оттащить Лаврентия Кузьмича на безопасное расстояние. Они с ужасом смотрели на тело. На бездыханное мёртвое тело. Обломок потолка пробил голову Писцова. И пока я вытаскивал его, не увидел крови.

– Уходите. Остальные должны быть на другой стороне. – Я указал им то же направление, что ранее указал Лаврентий Кузьмич. – И держитесь подальше от огня.

Дети ещё какое-то время смотрели на тело главы деревни, на тело отца паствы, пока ужас с глаз окончательно не пропал. Сегодняшнюю ночь они никогда не забудут. Только окончательно выйдя из оцепенения, они побежали, куда я указал. Оставалось выйти из оцепенения мне.

Пожар в деревне затухал – гореть было больше нечему; только в стороне декораций до сих пор висело яркое зарево.

Я сидел рядом с телом Кузьмича и обрастал пеплом. Всё, что Писцов построил, уничтожено вместе с ним. Уничтожено всё его наследие. И деревня. И семья.

Я устал. Устал от пожара. Устал от путешествия. Устал от жизни. Сумка всё это время висела на плече. Из-за обломка, который я подпирал, на сумке образовались прожжённые дыры. Я расстегнул её и достал капсулу с прахом Кирка. Как давно я не держал его в руках, как давно я его не видел! Он бы гордился мной. Банка за время моих приключений успела помяться. Я даже не представляю где. Вместе со своим братом я двинулся к берегу, на всё то же место, где сидел до этого.

Вода пострадала меньше всего от пожара – даже отражение не передавало того, что происходило в деревне. Только моё грязное тело. Чёрт! Только на холодном озёрном ветру я вспомнил, что порвал рубашку. Всё это время я ничего не чувствовал: ни тепла, ни холода, ни боли. И где-то там, на другом конце этого безумия, я оставил Кузнецова. И я не знал, всё ли с ним в порядке. Я плохой человек. Всё, что произошло за последние дни, – моя вина. Эти пожары в семьях Писцовых и Кузнецовых сожгли всё до основания. Не пересекись наши с ними жизни – все были бы живы. Возможно, настал момент поставить точку, закончить эту историю, попрощаться с Кирком. Не обязательно же было ехать для этого к Белому морю.

Щелчок.

Позади я отчётливо услышал щелчок.

– Не поворачивайся, – сказал Кузнецов, – то, что ты меня спас, ещё ничего не меняет.

– У меня дочь…

– Заткнись, – спокойным голосом произнёс он.

Тишина. Что-то металлическое прислонилось к затылку. Это «что-то» дрожало в его руках. Молчание нарушало учащающееся сердцебиение, и я не был уверен, чьё оно.

– Проклятье!

Разбитый отец убрал пистолет и отошёл в сторону.

– Не выходит. В первый раз было куда проще убить.

Я понимал, о ком была речь. Лавров. Его смерть также на моих руках.

– Думал, что сложно будет только в первый раз. Облил бензином и поджёг. Надеялся, медленную смерть будет проще перенести, но смотреть оказалось сложнее всего.

Он встал сбоку от меня – только тогда я смог его разглядеть: одежда обгорела, весь грязный, на оголённых участках кожи ожоги, а пистолет в его руках трясся, как у ненормального.

– До сих пор вижу его глаза – испуганные глаза. Из-за этого не могу смотреть в глаза сыну. Постоянно слышу в голове шёпот: «Убийца. Убийца».

– Дальше будет только хуже. Это чувство будет разъедать изнутри. Чаще будешь видеть тех, кого убил. И в итоге ты просто не сможешь находить себе места в этом мире. Поверь мне: я куда дольше тебя живу с этим чувством, и от этого не сбежать, ведь всё вокруг напоминает о смерти и боли, и ты автоматически перекладываешь всё на себя и прокручиваешь в голове, что совершил. И поверь: твоего сына я вижу очень часто.

Дуло пистолета снова направилось в мою сторону, руки держались уверенней.

– Не смей говорить о нём! – сказал Кузнецов. – Ведь всё это из-за тебя. Оглянись! – Он схватил меня за волосы и повернулся в сторону догорающей деревни. – Всё это из-за тебя. Из-за твоих решений. – И он был прав. – Как думаешь: скольких из них ты теперь будешь видеть?

– А ты?

Удар. Рукоятка пистолета ударила по уже разбитому виску, и я упал на землю. Голова изнутри завыла ещё с большей болью.

– Я не виноват! – Кузнецов перешёл на крик. – Это всё ты! Ты и только ты!

– Говори это себе почаще. – Холодный металл снова коснулся головы. – Ну же! Убей меня!

В глазах плыло. Я хотел смерти, хотел освободиться от боли, что меня пленила.

Я смотрел на ноги Кузнецова, и они у меня двоились, подозрительно качались, тем самым приближаясь ко мне. Всё больше и больше.

– Убей! Я же виноват в смерти твоего сына! Ты ведь хотел справедливости – так действуй! Убей!

Его руки снова затряслись. Я привстал, ухватился за ствол и уверенно приставил его к своей голове. Когда пистолет оказался перед глазами, я узнал подарок Миши – тот самый, что стоял на полке с трофеями.

– Убей. Отомсти. Прошу. Избавь нас обоих от мучений. Убей!

– Ты спятил! – Он оторвал пистолет от меня. – Если я убью тебя, мои страдания не закончатся.

– Так помоги мне. Прошу, убей! Убей меня!

– Нет. Оставить тебя жить будет большим наказанием.

– Прошу. Ты же проделал весь этот путь именно за этим. Убил Лаврова…

– Не смей!

– …сжёг Пегреме, а теперь остановишься? Вот же я! Сделай то, для чего ты здесь.

– Я здесь для того, чтоб увидеть твои страдания. И я их увидел. А за пожар…

– …ты ответишь по полной! – раздался третий голос.

Удар. Кузнецов без сознания свалился на землю. Хорошо ударили.

Над телом стояло несколько силуэтов. Из-за помутнения в глазах не получалось различить, кто это, но голос я узнал.