Скиталец

– Мать умерла при родах?

Слава кивает, тут он был честен.

– И что же, выйдешь, и заливать по-новой?

Слава пожимает плечами.

А перед сном его допрашивают, как в школе. Выучил ли стих? Если нет, то никакого отбоя.

– Готов, могу, – кивает Слава и начинает читать, без выражения, но оно ни к чему. Кончает: – Но трепещи грядущей кары, страшись смертельного Христа, твои блаженства и кошмары, всё – прах, всё – тлен, всё – суета.

Работник морщится, что-то его смущает, а рядом, на соседней койке, хихикает Фролов. Но спать охота и медбрату; он отпускает Славу и командует отбой.

За стенкой, в соседней палате, кто-то дохает, чуть не задыхается. Другие ворчат – не выспаться. Так здоровый человек кашлять не будет, даже просмоливший всё нутро курильщик мучается поменьше, а этот того и гляди лёгкие выплюнет.

– Раздохался, пёс паршивый, – бурчит пират Фролов и с хрустом чешет затёкшую культю. – Не иначе, как чахотку подхватил.

– Мало что ли болячек? – шепчет в темноте Слава. – Ещё и года не прошло, как от вируса отбивались.

– Разве то был вирус? Не смеши, пацан, то были всё игрушки. Вот я на телеге когда трупы на погост возил, вот тогда была настоящая напасть – испанка называется, слыхивал? Косила всех без разбора, полагал, что не оправлюсь, что тоже сгину.

– Чего ты мелешь, старый? Какая испанка? Когда это было-то?

– Когда ещё плясать умел, когда лакал бочонок сидра и не хмелел, когда юлил и тырил по нужде, но ни разу не был схвачен, вот когда! А, вижу, про ногу знать хочешь.

– Пофигу мне на твою ногу, – шепчет Слава.

Фролов будто не слышит и заливистым шёпотом рассказывает:

– Усмиряли этого поганца нацистского Гейдриха, я и несколько чешских ребят. Уморительные парни; помню весельчака Яна, такие байки травил, я животом мучился, никогда в жизни так не хохотал. Когда шарахнуло, у меня ногу-то и оторвало… а-а, паскуда неблагодарная, совсем меня не слушаешь.

– Молчи, старый, башка от тебя трещит.

Начинается очередной приступ кашля у соседа за стенкой, и на него шикают разбуженные обитатели рехаба.

– Если не свинтишь, тоже загнёшься от какой-нибудь заразы, пацан. Не тяни, тут тебе делать нечего, всяк ты не поправишь ни себя, ни мозги свои, потому что балбесина, и взять с тебя нечего.

На утренней прогулке, в шесть тридцать, пока завтрак переваривается и от таблеток не тянет в сон, Слава подгадывает момент. Ровно в ту секунду, когда грузовик с припасами заезжает на территорию реабилитации, когда к нему стекаются работники, чтобы разгрузить коробки, в секунду их отвлечённости и озабоченности – есть ли что в поклаже вкусного и ценного? – тогда он перепрыгивает невысокий забор-рабицу и мчится к изумрудно-коричневому бору.

Слава тяжело дышит и падает на пожухлую выцветшую траву. Прячется за широким стволом дерева и ждёт, когда сзади раздадутся первые крики, когда появятся собаки. Так он представляет себе погоню, такой он видел её в фильмах, но разочарованию нет предела, ведь вокруг шумит лишь тихий бор, шуршат могучие вершины, и где-то, кажется, ухает какая-то птица. Слава уже не торопится; спотыкаясь и матерясь, выбирается к трассе, а там уже далеко не сразу, но всё же ловит попутку. Усталый мужик со стройматериалами в незакрытом багажнике подвозит его к ближайшему населённому пункту.

Славе некуда пойти, во всяком случае, он знает, что его нигде не ждут. Друзей нет, никто из собутыльников не навестил, так что нет причин сомневаться – он один. Назло он явится к тому, кто кашу заварил, кто настоял на его изоляции и принудительном лечении.

Слава Кайгородов входит в одноэтажное здание автобусного вокзала и берёт билет до Мышкина, а там и Коропинск неподалёку, посёлок, где стоит фамильный дом, и куда он волен приехать в любое время.

2. Ошибка блогера.

На подземной парковке освещение тусклое, экономят на лампочках, но не на камерах, торчащих из каждого угла. Напротив новой «инфинити» тормозит чёрный минивэн с тонированными стёклами.

– Чьё корыто? – спрашивает смазливый юнец с причёской-канадкой. На нём серая худи, горло скрывает снуд.

Внутри фургона ещё двое, их одежды тёмные, как у воришек. Один из них отвечает:

– Мурата какой-то мажорчик хотел нагнуть, но Мурат его накрыл, теперь мажорчик торчит бабла. Тачила в доле.

– И что же, мы теперь торчим Мурату?

– Не парься, Мэт, у нас ачивка на мутки, растащим эту телегу на гайки-болтики, – подключается второй безликий паренёк.

Мэт включает камеру GoPro и разворачивает линзу на себя.

– Салют, камрады! С вами МэдСтар и его банда! Мы вещаем с элитной и замазанной парковки в центре Питера! Прямо над нами лакшери хаты богатеньких дрочеров. Сегодня у нас борзый фээсбэшник, который чуть не накрыл логово «КПХ» – пацанов, которые каждый день секутся за вас, фрэнды!

Они выпрыгивают из минивэна и натягивают маски. Мэт поднимает ворот снуда и вооружается увесистой арматуриной.

За их спинами хлопает дверь, ведущая на лестницу, и возле входа застывает мужчина в ярко-красной спецовке с логотипом мебельной компании. Мужчина не молод, но ещё не в том возрасте, когда любой стресс грозит инфарктом. У него жидкие усики и большие круглые очки с толстыми стёклами. Мужик завязывает шнурки на пыльном ботинке и, подхватив ящик с инструментами, пружинисто топает к выцветшему универсалу. Мэт, он же Матвей, следит за мужичком, который копается в багажнике, укладывая рабочий чемодан. Затем мужичок смотрит на парней, хмыкает и, заперев багажник, возвращается к лестнице. Напарники тормошат Матвея – их ролик подвис, нужно продолжать. Матвей переключается на «инфинити» и смотрит в камеру:

– Вот его тачка! Гляньте, какой блатной номерок – Б999СФ. Даже не шкерится, козлина.

Соратники Матвея, тоже вооружившись, кружат вокруг наполированной «инфинити». Мэт в последний раз обращается к зрителям:

– Перемены грянут тогда, когда эти клопы начнут бояться за свои жизни! А пока мы напомним мудакам, что они здесь не власть, что они должны служить нам и нашим интересам! Воздаяние! За «КПХ»!

Мэт растягивает резинку и надевает камеру на лоб. Втроём они крушат авто, сминая железо, разбивая стёкла и фонари. Утилизация длится двенадцать минут сорок пять секунд. При монтаже, который так и не завершится, Мэт увидит дорожку ровно такого хронометража. На последней минуте происходит незапланированное, в кадр вторгается владелец машины. Ещё молодой и подтянутый, но с лицом усеянным морщинами, он врывается на парковку, сжимая в кулаке пистолет, и угрожает всех перебить. Мстители переглядываются – такой подставы они не ждали – и дают дёру, сигая в минивэн. Ревёт движок, но выстрелы всё-таки грохочут, и пули пробивают шину. Фургон выкарабкивается из подземелья, но кренится влево, будто подбитый фрегат, набравший через бреши в трюм тысячу галлонов солёной воды. Минивэн рычит и неповоротливо перестраивается в потоке машин, проезжает на красный и сворачивает в серый и неприметный двор. Затихает.

– Разбегаемся, – командует Мэт.

Блогеры покидают подбитое судно, удирая кто куда. Мэт надевает поверх худи бирюзовый бомбер и в час-пик, толкаясь, спускается в метро. Едет до станции Старая Деревня, ни с кем не созванивается и отключает Интернет.

На стоянке торгового центра он садится за руль жёлто-чёрного «шевроле-камаро». Машина заметная, на вылазки он её не берёт. Оказываясь внутри салона, Мэт наконец-то ощущает облегчение и пишет подельникам в мессенджере, и они отвечают, что тоже в безопасности и что не «вдупляют за тему о подставе». Была договорённость, в первую очередь с Муратом, и почему всё накрылось нужно спрашивать у него. Но Мэт не станет, потому что Мурат ему противен и разговор с ним – хуже пытки электрошоком.

Уже дома, в своей двухкомнатной квартире на Беговой, Мэт совсем успокоился; принял контрастный душ и запустил отснятое видео. Потом безжалостно удалил его и очистил корзину. Ситуация прояснилась чуть позже, когда в Сети всплыли новости об аресте миллиардера Виталия Ярушевского. На YouTube залили несколько роликов с моментом его ареста. Ракурсы были разные, есть даже с балкона четвёртого этажа. В панельную многоэтажку он приезжал к семье умершего друга; следаки выбрали момент намеренно. Ярушевского взяли «за экстремизм и подрывающую устои государства деятельность». Его обвиняют в шпионаже для США и финансировании террористической группировки «КПХ», которая уже на протяжении года ввязывается в партизанские стычки с полицией и Росгвардией. «КПХ» выступает против «политического застоя», борется с коррупцией и угрожает видным политикам и общественным деятелям, симпатизировавшим власти.

Мэт никогда не состоял в «КПХ», он лишь имитировал протестную позицию. Все его «воздаяния» – сюжеты для Сети – не больше, чем постанова, о чём он предупреждает мелким шрифтом в дисклеймере перед каждым роликом. Свой канал на YouTube он, однако, вывел в топ по хэштегу «оппозиция», хотя сам не питал пристрастий ни к одной партии, ни к одному политику. Его заботил капитализм в чистом виде; за последний утончённый коллаб с европейским производителем спортивной амуниции он получил шестизначную сумму, а мимолётные и едва заметные интеграции приносили не меньше сотки за выпуск. Иногда видеохостинг блокировал ролики, тогда они уплывали на какой-нибудь теневой ресурс, где никто ничего не запрещал, но взимал плату за подписку.

И, похоже, сегодня кто-то решил поиметь и его. Камеры парковки наверняка успели заснять рожу Матвея. Теперь он думает сыграть на опережение, залить видео и представить неожиданного гостя как облаву законников. Но расследователей в Сети тьма, мигом вычислят, что это никакой не актёр и тем более не фээсбэшник, и тогда репутация блогера зашатается, как мост над рекой Квай.

Ему звонит мама, спрашивает, заплатил ли он за квартиру и какие пары пропустил.

– Не скучно тебе там одной в зажопинске? – отвечает он вопросом.

– Матвей, зачем же ты так? Не Простоквашино, конечно, нет говорящих кота и собаки, даже Печкин в гости не заходит, но мне спокойно. Иногда навещает Виолетта Сергеевна, играем с ней в шахматы и подкидного.

– Могу приехать. Пары вводные, одни лекции. Потом мне скинут, я прочитаю. Поживу чутка в этой дыре, здоровье поправлю.

Мать молчит, но ровно столько, чтобы согласие не стало похожим на отказ одолжением.

– Чудесный мальчик собрался навестить маманю, какая радость. Тогда захвати кокосового молока, муку и сигареты, мои почти кончились, а в город пилить неохота.