Твари Распада

У меня даже ком в горле на секунду встал.

– Думаю, если бы у них был шанс вернуться, они бы вернулись.

Девочка всхлипнула.

– Но ты подожди, не расстраивайся. Тут одно из двух: либо они уже бегают там, – я показал большим пальцем за окно, решив идти напролом, потому что нужно было скорее покончить с этой темой – либо они уже в хорошо охраняемом лагере, пьют горячую похлёбку с чёрствым хлебом.

В последнее мне и самому хотелось верить: наличие солдатской полевой кухни означало наличие солдат с оружием поблизости, а в таких условиях восстанавливать человечество куда проще, как я думал в самом начале.

Жанна расплакалась. Она приложила руки к лицу и, всхлипывая, стала медленно опускаться лицом на стол, пока не легла на него, обхватив голову руками. Эта первобытная детская энергия и та честность, с которой девочка отдалась своей скорби почему-то вызвали у меня эрекцию.

Мне захотелось успокоить её. Но не только. Мысль, что она своим шестым чувством уловит моё тайное намерение, смущала меня, не давала расслабиться и просто поддаться порыву успокоить ещё совсем юное создание, недавно потерявшее своих родителей. В конце концов, мне и правда было жаль её. Мои родители ушли рано, и эмоциональная атмосфера в семье при их жизни была не вполне здоровой, но всё-таки во мне отыскалась капля сочувствия.

Я приобнял девчушку. Её отзывчивость поразила меня до рвотного порыва: она приблизилась ко мне, обхватила своими тонкими ручками, прижала свои маленькие груди к моим рёбрам и положила голову со спутавшимися волосами мне на грудь. Тогда я серьёзно усомнился в женской интуиции: то, что закипало внутри меня было для неё опасным.

Она просидела так около десяти минут. На расплывчатом в слабом свете сумерек лице отступившие, наконец, рыдания оставили блестящие потёки. Внутренняя боль оставляет на внешности человека порой более отчётливые следы, чем физические увечья. Когда Жанна оторвалась от меня, это была, как мне показалось, уже не совсем зелёная девочка, а юная личность с твёрдым, осмысленным взглядом, носящая в себе горечь и смирение с утратой.

Если бы она в тот момент знала, что я испытываю, помимо сочувствия, я думаю, она бы ушла, невзирая на отсутствие шансов выжить в одиночку.

Короткое и дождливое питерское лето клонилось к закату. Ночи стали заметно растягиваться, а дни оставляли нам всё меньше и меньше времени, чтобы насладиться мутными светлыми часами в наглухо занавешенных комнатах.

Где-то в начале второй недели нашего сидения к однообразной пище и пребыванию в замкнутом пространстве добавилось ещё одно отвратительное обстоятельство, которое заставило меня проводить за радиоприёмником больше времени: смрад. Поначалу волнообразный, заносимый порывами ветра в приоткрытые совсем чуть-чуть, чтобы не увидели мародёры, окна, со временем он стал тяжёлым и постоянным. Ходячая дохлятина разлагалась буквально на глазах. Это было видно даже через узкую полоску между шторой и окном.

Последние августовские потуги лета превращали машины смерти в мясную кашу, отваливающуюся от костей. Едкая, токсичная вонь не оставляла шансов немногочисленным выжившим. Теперь мы с Жанной не снимали влажных повязок с лиц, а прежде, чем съесть очередную ложку консервов приходилось задерживать дыхание. Но даже через эти импровизированные маски из бинтов и ваты, отрава доходила до наших лёгких и оттуда проникала в кровь.

Постоянное головокружение, слабость и тошнота превращали в ходячих мертвецов нас самих.

В один из последних августовских вечеров мы сидели у закрытого наглухо окна в душной из-за дневной жары и отсутствия циркуляции воздуха кухне, прислушиваясь к шумам радиоволн.

Теперь даже постапокалиптические бредни доморощенных проповедников стали редкостью. Не понятно, что с ними происходило. Я даже предположил, что их отлавливали мародёры, устанавливая их местоположение по источнику сигнала, но потом решил, что такие сложности были ни к чему: было много просто пустующих квартир. Непонятно было и то, куда подевались все государственные и окологосударственные структуры: не было слышно ни официальных каналов МЧС, ни военных, вообще никого. Такое чувство, что они выключились вместе с электричеством. Отдельные разрозненные сообщения, прорывавшиеся в общем шуме, не вызывали доверия.

– Кем были твои родители? – из-за плохого самочувствия и маски мой голос звучал глухо.

– Отец хирург, мама была дизайнером.

Голос Жанны звучал очень слабо.

– Оба были на работе, когда всё началось? – спросил я.

– Да.

Я не знал, какие эмоции вызовет в ней разговор о родителях, но это уже было не особо важно. Главное было вырвать её из оцепенения и токсической апатии. Глаза Жанны склеивались, но не только от сонливости – ещё от гноя. Отрава, циркулировавшая в нашей крови, постепенно стала прорываться наружу в виде всевозможных выделений. Не представляю, что чувствовало это юное создание, если моё собственное тело было противно мне самому.

– Мы умрём здесь, – безэмоциональным голосом сказала она.

Я молча крутил колёсико приёмника.

В тот момент было всё равно: умрём мы или нет. Было тошно от самого себя. Особенно тошно от того, что со всем багажом прочитанного и заочно пережитого, я сидел как мешок картошки и ничего не мог сделать. Всё-таки книжный опыт никогда не заменит настоящего, что бы там не утверждали ванильные интеллигенты.

Под монотонное шипение радио я погрузился в токсическую дремоту.

Зов

– Вот так, живёшь-живёшь, а зомби-апокалипсис всё не наступает, – усмехнулся я в пустоту – Мы никогда не ценим то, что имеем. А тем счастливчикам, что этому научились, можно до кровавой пены на губах завидовать.

В тяжёлых снах мне являлись мысли. Но это были не светлые воспоминания о прошлом, которых у меня почти не было, а фрустрация и горечь от того, что я не пользовался возможностями погибшего общества, когда у каждого была возможность развернуться без грязи под ногтями. Понадобился ад на земле, чтобы я начал активно действовать. С этим поражением я живу и теперь, когда пишу это, и буду нести это бремя, пока не умру.

В просветах между тупым тяжёлым сном я заставлял себя вставать и что-то делать. С Жанной было тяжелее: она почти не могла сама передвигаться от тотальной интоксикации организма. Однажды я заставил её убираться в квартире, чтобы чем-то её занять. На короткий период это помогло, но в итоге она потеряла сознание.

Казалось странным, что сотовая связь и электричество выключились. Такое чувство, что сотрудники сотовых операторов и энергетических компаний крутили педали, чтобы энергия и связь поступали в города. Насколько я знаю, большая часть энергии в России вырабатывается атомными станциями, которые вполне могут работать автономно какое-то время, да и сами по себе являются закрытыми объектами, в сущности крепостями. Едва ли ходячие трупы туда пропустят. Если там, конечно, не образуется очаг, ведь кто-то же восстал первым.

Скорее всего отключение всех коммуникаций было связано с решениями властей. Только к чему и зачем это было, мне до сих пор так и не стало ясно.

На радио мы уже не обращали внимания. Даже его шипение стало настолько привычным, что его как будто не было.

Сложно сказать, сколько прошло времени. Было приблизительно начало сентября, когда мы всё-таки покинули город.

В один из сумрачных губительно-смрадных вечеров, когда мы с Жанной сидели у зашторенного окна (мы тогда уже не из-за радио там находились, а просто так – по привычке) из колонок раздался резкий, впивающийся в мозг командирский голос, от которого даже я почувствовал себя бодрым.

– Говорит майор российской армии Коненков! Через день в двенадцать часов дня большая группа выживших под руководством офицеров армии будет выдвигаться из Петербурга! Отход будет идти с Народной улицы, с правого берега Невы! Добирайтесь до станции метро Ломоносовская, там перебирайтесь через мост! Подходя к мосту, держите руки высоко – солдаты должны убедиться, что вы люди! Идите медленно, те, кто будет нестись, будут приняты за троглодитов и расстреляны на месте! Брать с собой только необходимое и максимальное количество еды! Впереди осень и зима, берите обувь и одежду, никаких фамильных ценностей и мебели – теперь всё это не нужно! Повторяю: большая группа беженцев отходит послезавтра в полдень…

Ночной эпизод

Где-то на улице раздались крики. Я вскочил, но сильное головокружение заставило меня сесть обратно. За окном что-то происходило, похоже кто-то пытался пройти по улице.

Я не надеюсь, что вы меня поддержите в описываемых мной далее поступках, в общем-то мне безразлично ваше мнение. Я пишу это, чтобы сохранить для вас память о тех днях, чтобы эта книга служила для вас источником знаний о прошлом и немножко о том, каких поступков не нужно совершать в настоящем. В вашем настоящем. А дальше – ебитесь как хотите, меня это уже не касается. И не говорите, что тут слишком много слов «Я» – ведь это мои воспоминания, моё прошлое и мой мир.

На этот раз я приподнялся медленно, опираясь о стол, отодвинул штору и присмотрелся. В свете луны видно было плохо, но общая картина происходящего запечатлелась на сетчатке моих глаз.

Группа вроде бы молодых людей, включая нескольких женщин, бежала по улице между каменных стен домов. Из пасти арки, ведущей в колодец[3 - Двор (санкт-петербургский жаргон)] за домом, высыпала орда троглодитов и, всей массой навалившись на ближайшего к ним мужчину, погребла его в шевелящейся тьме. Следующей жертвой стала, судя по визгам, женщина. Её крик был слышен даже сквозь тройной стеклопакет моих окон. Оба случая стали неожиданностью для бегущих, но, что я сразу же про себя отметил, у них был реальный шанс уйти, если бы дверь хотя бы одной парадной оказалась открытой…

Всё это происходило прямо перед моими окнами, но было темно, так что кое-какие детали ускользали из поля зрения. Их медленный бег, поначалу принятый мной за следствие усталости, на самом деле был спровоцирован заботой об одном члене их группы. Одна девушка или женщина – не знаю, несла на руках прижатый к груди свёрток. В какой-то момент я разглядел вытянутые предметы – что-то вроде жердей или вёсел в руках мужчин, видимо этим они не подпускали к себе из-за разложения потерявших скорость и силу трупов. Порождения смерти двигались и выглядели гораздо хуже, чем в первые дни: последние недели жары и бактерии-трупоеды хорошо потрудились. Однако те, что зависали в питерских дворах-колодцах в тени деревьев и камня ещё могли достать уставших беглецов.

Нужна была всего лишь одна открытая дверь парадной…

Не стану лукавить, что внутри меня шла борьба. Никаких противоречий, кроме уколов совести – той самой, которая эмоции, не было. Я знал, что эти люди ещё и с ребёнком на руках станут обузой. У нас было слишком мало еды, поэтому я цинично рассудил, что лишние рты нам не нужны. Вероятность, что выживут все была крайне мала. К тому же тогда не было информации о памяти троглодитов, как назвал их тот майор на радио: запомнят они куда вбежали эти люди или нет, я не знал, поэтому не спустился вниз и не открыл им дверь.

Волна тьмы, выползшая из колодца, стала расширяться в сторону центра улицы, где бежали люди. Когда она перехлестнула через двоих, уже полусъеденных членов группы, верёвки копошащейся мертвечины потянулись в сторону моего дома и чуть в сторону – по направлению к бегущим. Люди почти скрылись из моего поля зрения, пришлось перейти на другую сторону окна, чтобы видеть происходящее. Когда я обходил стол, стоящий вплотную к окну, из-за темноты и от того, что меня пошатывало, я задел спящую Жанну. Девочка не пошевелилась. Я устремил взгляд наружу, где уже завершалась кровавая сцена борьбы за жизнь.

Видимо, за то время, что я обходил стол, женщина с младенцем споткнулась о неровно лежащий булыжник мостовой. Защитники, выставив импровизированные копья, встали вокруг, пока другая женщина помогала упавшей встать. Та кричала что-то, думаю, что-то связанное с ребёнком. Вторая ударила её рукой по лицу. Затем первая наклонилась и подняла развернувшийся кулёк. В это время накатила волна самых быстрых, хорошо сохранившихся мертвяков. В принципе, шансов там не было ни у кого.

Первыми под укусами согнулись защитники. Палки – не то, что может остановить орду мёртвых.

Глядя на это, я вновь подумал: а где правительство, где войска? Почему никто не кинет в эту копошащуюся толщу разлагающейся плоти хорошую такую бомбу, чтобы их ошмётки развесило по близлежащим карнизам и крышам? Окончательного ответа я так и не получу, хотя кое-что узнать всё-таки удастся.

Я досмотрел всё до конца. До того момента, пока самый последний крик матери и плач младенца на её руках не оборвались и не ушли в резко дёргающееся, тёмное небытиё. Когда я отвернулся, меня встретил упорный взгляд Жанны. Помню, он меня тогда жутко взбесил, я чуть не ударил её, сдержавшись в последний момент. Не ей было принимать решение и не ей отвечать за него. Я молча обошёл стол и стал выкладывать на него то, что хранилось на полках.

Сбор