Химеры. Легион иных

Химеры. Легион иных
Роман Казимирский

Для героев бессмертие – не дар, а просто невозможность умереть. И, несмотря на то, что большинство из них смирились с подобным положением вещей, находятся и те, кого бесконечность тяготит. Игры в прятки со временем надоели им, и все, чего они хотят от жизни, это ее естественного завершения. Однако что бы они ни делали, их сердца продолжают биться. Найдется ли тот, кто сможет сломать систему, однажды уже давшую сбой?

Роман Казимирский

Химеры. Легион иных

Глава 1

Сегодня все так однозначно и предсказуемо, что иногда хочется запереться в уборной, свернуться в позу зародыша и выть, стараясь ни о чем не думать. Только делать это нужно тихо, чтобы никто не услышал. Чтобы выйти потом, умывшись и почистив зубы – и весь такой жизнерадостный и красивый. У тебя новый галстук? Стильно, стильно. Мм, и последняя модель чего-нибудь? Стильно, стильно. Уу, где такую стрижку сделал? Прям как у тогокоторыйтам. Стильно, сти… Думаешь: вот раньше, наверное, было все совершенно иначе. Мечтательно закрываешь глаза и оказываешься при дворе какого-нибудь Людовика – даже не важно, какого именно по счету. Средний или поздний Ренессанс. И вот подходит к тебе твой придворный коллега и со знанием дела так говорит: ну, классно ты брови выщипал, будто их и не было никогда! Шарман, манифик. Ах, какая пудра – лицо прямо светится! Шарман, манифик… А ты стоишь и думаешь: м-да, вот бы вернуть рыцарские поединки и всю эту брутальную возню – там-то точно не было всей этой мишуры, набившей оскомину. Размахиваешь мечом, рубишь сплеча, дамы пищат от восторга, соперники с завистью смотрят на твоего коня, вздымающиеся бока которого блестят от пота, король как бы между прочим жалует тебе пару лесов с кучкой крестьян, чтобы можно было охотиться в свободное от турниров время. Ну, красота же! Подходит к тебе твой соперник – тот самый, которого ты уже успел так героически победить на глазах у всех, смачно пердит и, сплевывая перед собой, заявляет: граф, заклепки на твоей кольчуге – ну, ващще! И так хорошо тебе становится, потому что понимаешь: ты ничем не хуже своего отца, хотя он, возможно, считает иначе – и забрало на твоем шлеме не той формы, и бороду слишком короткую носишь, и жену выбрал из этих проклятых бриттов, из-за которых он когда-то потерял большой палец на правой ноге. Да ладно тебе, пап, сейчас так модно одеваться, а борода у меня не такая густая, как у тебя, если я ее отращиваю, она смешно смотрится и щекочет. А жена… Зато посмотри, какой у нее дивный зад! Ох, уж это вечное стремление следующего поколения доказать предыдущему, что оно способно продолжить традиции и имеет право носить родовую фамилию. Мама-кошка учит своих котят вылизываться и закапывать дерьмо, и так было и будет всегда. Степные кошки фелис сильвестис вылизывались и закапывали. Египетские обожествляемые – вылизывались, как миленькие, и закапывали, как самые обычные, в песочек. Черные европейские прежде, чем отправиться на костер как приспешники Сатаны, точно так же вылизывались и закапывали, оскорбляя тем самым князя тьмы и пугая богобоязненных горожан. А уж кот Алексея Михайловича, батюшки Петра Алексеевича, так вылизывался и закапывал, что его за особое мастерство обессмертили в искусстве. Мой кот тоже вылизывается – и закапывает в паркет. Что случится, если животных лишить генетической памяти? А человека? Сколько всего незакопанного окажется на поверхности, страшно представить.

Раз на раз не приходится – только что вот цапля проглотила лягушку без труда (они их жуют или просто глотают? – а если просто глотают, то лягушка заживо, что ли, переваривается?), а в следующий раз лягушке взбредет в голову расставить лапки. И расставит ведь – больше из вредности и любопытства, нежели из чувства самосохранения. И сдохнет цапля к чертям, и останутся цаплятки без мамки или папки. Жалко и цапляток, и лягушат. Вот такая трагедийность бытия. Где заканчивается справедливость и начинается реальность? Примерно с такими мыслями я подошел к рубежу, когда впервые начинаешь задумываться о возможности бессмертия для себя родимого. Хочу ли я? Безусловно – грустно покачивая головой и понимая, что хотеть не вредно. Кто отказался бы от шанса избежать участи быть оплаканным, отмеченным на поминках и благополучно забытым родственниками, большую часть которых ты видел пару раз за всю свою жизнь? Сколько замечательных гипотез мы придумали для того, чтобы не было слишком обидно перед прыжком в неизвестное. Реинкарнация в кузнечиков, загробная жизнь с совершенно бессмысленным количеством девственниц, которые достанутся тем, кто вылизывался и закапывал лучше других, параллельные миры, в которых жрешь фаст-фуд и не толстеешь – мечта! Чтобы подчеркнуть глубокий смысл и особую важность наших церемоний, мы потрясаем кубышками с дымящимися благовониями, бреем головы, встречаем солнце затылком и провожаем его задом – и очень сильно сердимся, когда кто-то не разделяет нашей веры в то, что именно так и нужно заслуживать облачко под ногами и бесконечные вкусняшки на завтрак, обед и ужин. Ведь никто не может со стопроцентной вероятностью сказать, есть ли жизнь после смерти, но надеяться так хочется. А если ее нет, то было бы крайне неприятно провалиться в черную дыру, которую и черной-то назвать затруднительно – ведь у пустоты нет цвета. Впрочем, и неприятно от этой бесцветности не будет, потому что ничего уже не будет. И даже разозлиться по этому поводу не получится. Ведь злиться будет некому и нечем. Да, я бы определенно хотел жить вечно. Пусть плохо и голодно, пусть в грязи, но – вечно. Это волшебное слово дарит возможность быть ничем или никем сколь угодно долго, потому что в любой момент можно все изменить. И совершенно не важно, что это никогда не случится. Главное – гипотетическая вероятность. Это ведь так просто. Купил новую пару обуви – красный цвет не в тренде, желтый правит вселенной – и ты уже другой. Смени работу, квартиру, машину, любовницу – видишь, сколько изменений сразу! Перейди улицу в неположенном месте, почувствуй драйв. Опубликуй нетленку за свой счет, останься в истории. И фото всего, что попадет в объектив твоей новой умной камеры, это обязательно. Щелк, щелк. Стильно.

Я хочу жить вечно. Но только с тем условием, чтобы моя семья осталась вместе со мной. А что? Нормальное желание. Мои котята достигнут расцвета и заморозятся в этом состоянии такими навсегда. Вылизываться и закапывать, вылизываться и закапывать. Я никогда не превращусь в бородавочного Вечного Старика с перманентно седыми волосами, торчащими из ушей и носа. И моя жена не будет бряцать вставной челюстью и на ночь класть ее в стакан с водой. Друзья – без них никак. Сложно пережить вечность исключительно в семейном кругу, даже если на столе всегда стоит миска с похлебкой, а во дворе припаркована новенькая повозка, которая при движении почти не скрипит. Правда, родственниками друзей и друзьями родственников придется пожертвовать – тут уже и до перенаселения недалеко. Да и как быть с детьми? Ведь они должны унаследовать дар своих родителей – жить всегда и вопреки всему. Или не должны? Все это очень сложно. Наверное, в процесс должна вмешаться природа. Вполне, на мой взгляд, приемлемый вариант. Ведь получалось у нее до сих пор контролировать нас, то устраивая некий локальный потоп, которым нас пугают до сих пор вопреки всем физическим законам, то заливая лавой и засыпая пеплом самых буйных и успешных, то сталкивая лбами наиболее расплодившихся, чтобы они покрошили друг друга в мясо.

Те, кому не суждено пополнить ряды бессмертных, проживут отпущенный им срок и отправятся выяснять, есть ли жизнь за чертой. Жаль, что они потом не смогут нам рассказать о том, что увидели – а было бы так интересно. Мы пожелаем им удачи в этом нелегком деле. Конечно, оплачем, помянем, установим надгробные плиты – некоторые из нас будут долго хранить семейные реликвии. Вот этим ножом, сынок, твой прадед отрезал ухо Мердоку за то, что тот украл у него поросенка. Потом, правда, поросенок нашелся, но его все равно пришлось подарить тому же Мердоку, чтобы тот не обижался, так что все обошлось. Смешно, правда? А может, и не было ничего такого. Все равно хорошая история. Жаль, что скоро все пройдет и забудется. Жизнь захлестнет нас новыми ощущениями, на фоне которых ухо померкнет, а поросенок превратится в сочную котлету, политую соусом и накрытую мягкой булкой с такими маленькими семечками, которые застревают в зубах. И самым свежим и острым воспоминанием останется чувство свободы – от потребности торопиться и постоянно оглядываться в вечных поисках того, что мы могли бы пропустить. Пропустили – да и черт с ним. Пусть подбирает тот, кому это нужно. А мы нарожаем себе новых котят и станем с умилением наблюдать за тем, как они копошатся в наполнителе – и закапывают, закапывают. Тьфу.

Нас мало, но в наших карманах достаточно времени, чтобы недостаток количества компенсировался избытком качества. Через некоторое время избранные разбегутся по всему миру, как тараканы из герметически закрытого контейнера, в котором обнаружилась щелочка. Производственный брак, как и большинство самых важных открытий человечества, произошел случайно и вызвал катаклизм вечной жизни – без утомительной борьбы за право пополнить генофонд своим потомством, чтобы потом до конца своих дней оберегать его от попыток более успешных и ловких особей оставить свой след в чужом гнезде. Многие из нас вовсе затеряются оттого, что потеряют смысл существования. Возможно, они и сейчас лежат где-нибудь на песчаных пляжах и от нечего делать лепят куличики. Какая разница? Мы никогда не узнаем о том, что с ними сталось. Хотя «никогда» в нашем случае – слишком сильное слово.

– Как тебя там? Кевин? Помоги мне!

– Бабушка, тебе известно выражение «помоги себе сам»? Говорят, оно принадлежит самому Иисусу. Кто я такой, чтобы нарушать его заветы?

– Во-первых, умник, не «помоги», а «исцели», и означает оно совсем не то, что ты имеешь в виду. Во-вторых, не упоминай имени Бога нашего всуе, мелкий паршивец. И, наконец, в-третьих, как запускается эта чертова машина?.. В мои времена люди стирали все свои вещи вручную – все было просто и понятно. Не пошевелишься – будешь ходить грязным, потому что никто за тебя не будет твое исподнее стирать. А сейчас что? Да пропади оно все пропадом!

– Нанна, в твои времена люди с копьями за мамонтами гонялись, и в стиральных машинах необходимости в принципе не было. Шкуру содрал – вот тебе и новая одежка. Порыбачил – и помылся заодно. На кнопку нажми.

– На какую кнопку?

– На красненькую. На которой написано: для бабушки.

– А! Точно, написано. Это что, на самом деле с такими кнопками выпускать стали? Ну, надо же…

Старушка удивляется и близоруко щурится. А этот смеется, подлец, покатывается. Сколько лет изо дня в день я наблюдаю одну и ту же сцену. Никто не в обиде. Каждый играет свою роль. Странная, странная семья, похожая на все остальные и не похожая ни на одну другую. Я помню Бриана Бору, короля Мунстера – видел его так же близко, как сейчас вижу собственное отражение в зеркале. Мужик был настоящий, серьезный. Сказал – сделал. Не сказал – все равно сделал. Все понимали, что этот – не подведет. Тогда все было проще, понятнее. Вот стоит Бриан, он – хороший, потому что защищает нас от враждебных кланов и викингов, а еще он красивый, смелый и сильный. А это, допустим, Ивар Лимерикский – он плохой, потому что нападает на нас, грабит деревни, насилует женщин. Все это можно понять, но он к тому же еще и датчанин, чего ему простить ну вообще никак нельзя. Наши победили – ура, молодцы, праздник и бесплатная выпивка в честь храбрых воинов. Наши проиграли – мы еще отомстим, поминки и бесплатная выпивка в честь павших. Залечили раны, наточили топоры, подлатали шлемы, если нужно, нарожали еще детей, и снова в бой. Идеально. И стирали, кстати, действительно меньше – то ли грязь не так приставала к одежде, как сейчас, то ли относились к ней проще, сложно сказать.

Нанна уважительно цокает языком – наклейка на стиральной машинке ее явно впечатляет.

– Нет, ты только посмотри, до чего додумались, однако! Тебе бы у них поучиться, Кевин – старших нужно уважать.

Кевин – это мой сын, рожденный уже в новой жизни со всеми вытекающими последствиями: неисчерпаемыми ресурсами, к которым открыт доступ всем причастным, бесконечными попытками, если что-то не получается с первого раза, и непомерно раздутым самомнением. Вообще, вера в собственную неповторимость свойственна всем нашим. Собственно, почему бы и нет? Считает ведь себя особенным какой-нибудь долгоиграющий царек, у которого пара носков стоит дороже автомобиля среднестатистического жителя его страны. Разница между ним и нами лишь в том, что рано или поздно наступает день, когда он начинает задумываться о собственной тленности. Сначала он гонит от себя эти мысли, но рано или поздно они завладевают им полностью – и начинается война со временем. Омолаживающие процедуры, пластические операции, юные любовницы… Глупейшая война, победитель и проигравший в которой известны заранее. И в какой-то момент становится ясно, что ничего из того, чему он уделял так много внимания на протяжении всей своей жизни, не поможет отсрочить неизбежное. Наступает запоздалое раскаяние. Оно всегда приходит, исключений не бывает.

Многие пытались обмануть смерть, но я не знаю никого, кому бы удалось сделать это. А ведь как старались! Вспомните хотя бы ту же Елизавету Батори – я с ней не был знаком лично и поэтому не уверен в справедливости обвинений, которые ей предъявили, времена тогда были темные. Но если только допустить, что все, о чем говорили тогда, было правдой хотя бы на половину, то это очень хорошо иллюстрирует отчаяние, с которым властители цепляются за любой шанс продлить агонию жизни. Так утопающий хватается за соломинку, а потом его тело вылавливают из воды с этой самой жалкой травинкой, зажатой в кулаке.

У нас все то же самое – нам нравится считать себя исключительными и смотреть на остальных свысока, как это делают дети, ставшие обладателями какой-нибудь тайны, о которой никому, кроме них, не известно. Единственным отличием является итог, в нашем случае его попросту нет. Что бы мы ни делали, это ни к чему не приведет. Это и дар, и проклятье. И я до сих пор не знаю, что – больше.

Наша бабушка прекрасно иллюстрирует суть дилеммы. Все мы прекрасно понимаем, что на самом деле она сохранила живость ума и во многих вопросах даст фору большинству из нас, а все игры в «ничего не вижу, ничего не слышу» затеваются только для того чтобы привлечь к себе внимание и не чувствовать одиночества. Вообще, Нанна – это феномен, объяснения которому я до сих пор не могу найти. С самого начала в число бессмертных входили только молодые, полные сил люди и дети, которым еще только предстояло пополнить собой ряды избранных. На старой каменоломне, где все случилось, собрались только они. Бабушки не было среди нас тогда. Однако когда через двадцать лет, состарившись, она вдруг словно заморозилась – и больше не пожелала меняться, с кряхтением путаясь у нас под ногами, – всем стало ясно, что произошел сбой в системе. Мы были так поражены этим фактом, что некоторые из нас, испугавшись, даже выступили с предложением разобраться с этой проблемой – починить механизм, что ли. Как? Убив. Конечно, это было великой глупостью. Во-первых, я бы не позволил этого. Во-вторых, уже тогда мы знали, что наши тела стали мало восприимчивы в внешнему воздействию. Ну, и, наконец, как можно исправить ошибку, если не знаешь ни чем она вызвана, ни к чему может привести? Да и ошибка ли это? Если да, то в чем ее суть? Как назвать ту систему летоисчисления, в которой мы оказались? В общем, нам надоело пытаться искать ответы на вопросы, которые плодились, как мухи в свинарнике, и мы махнули на все рукой, в том числе и на бабушку.

Наверное, я был единственным, кто искренне жалел ее. На фоне замороженных в тридцатилетнем возрасте людей Нанна выглядела еще более старой, чем была на самом деле. Но мы пытались это исправить, как могли. Сначала она фыркала на мои предложения привести ее в порядок, но потом сдалась – я умею быть настойчивым, когда мне что-то очень нужно. Итак, просидев несколько вечеров за рассматриванием модных журналов и медицинских справочников, мы вместе отправились в самую дорогую косметологическую клинику, какую только можно было найти. Я решил сделать подарок своей жене и убрать с лица родимое пятно, которое всегда ее раздражало. Ну, а бабушка – легче было перечислить то, что нужно было оставить. Конечно, доктора убеждали нас в том, что опасно в таком преклонном возрасте решаться на подобные эксперименты со своей внешностью, но у нас были свои аргументы с большим количеством нулей, и они, в конце концов, решили, что и опасности-то почти и нет никакой. Нужно признать, что свое дело они знали прекрасно, и после их волшебных процедур Нанна превратилась в ухоженную женщину бальзаковского возраста – не в первоначальном значении, конечно, а в общепринятом. Правда, ей самой абсолютно не понравилось то, что она увидела в зеркале:

– Жаба какая-то подтянутая, – она долго рассматривала свою новую внешность в зеркале и, наконец, выдала.

– Ну, на тебя не угодишь!

Впрочем, я не мог обижаться на нее слишком долго. Да, она не оценила моих стараний, но у меня не было причин считать ее неблагодарной, тем более что все это ни к чему так и не привело. Прошло всего несколько дней, и однажды, проснувшись, я увидел перед собой все то же морщинистое лицо и седые волосы, словно говорившие мне: какая краска? – не знаем, не встречали.

– Вот ведь!.. – я не сдержался и от неожиданности ругнулся. Затем подошел к зеркалу и, взглянув на свое отражение, выругался еще раз: родимое пятно было на месте.

– Вот именно, – старушка грустно улыбнулась. – Добро пожаловать во вчера! Я же говорила тебе, что ничего путного из этой затеи не выйдет.

– Ты что с собой сделала? – я все еще отказывался верить в то, что все произошло само собой. Это позже я понял, что изменения в нашем кругу – это непозволительная роскошь.

– Ничего. Проснулась сегодня – и все стало, как раньше. Я еще накануне чувствовала, как кожа словно возвращается на место, так что и не удивилась почти, когда в зеркало глянула.

– Так почему сразу не сказала? – меня, признаться, взбесило спокойствие, с которым она мне обо всем этом рассказывала.

– А смысл?

Действительно, смысла не было. Конечно, я предпринял еще одну попытку вернуть своей матери хоть частицу молодости, и, как и следовало ожидать, она тоже закончилась ничем. Со временем эти неудачные походы к хирургам стали поводом для семейных шуток – не всегда добрых, но неизменно вызывавших взрывы хохота.

– Как ты смотришь на то, бабушка, чтобы быстренько тебя подлатать – и найти тебе муженька. А что? Приданое мы тебе обеспечим богатое. Мы бы вас в тот же день окольцевали, а когда он тебя на следующее утро увидит, уже поздно будет. Как тебе такой вариант?

– Да ну тебя с твоими шуточками, паршивец! – как правило, в роли весельчака выступал Кевин, которому казалось, будто у него талант юмориста. Хотя, нужно признать, иногда было действительно смешно.

В конечном итоге мы поняли, что быть Вечной Старушкой – ее судьба. Впрочем, Нанну это нисколько не беспокоило. Она просто наслаждалась каждым днем, проведенным с родными людьми, и, казалось, не замечала тех изменений, которые происходили с ними. А их было достаточно. Невозможно находиться на вершине и оставаться прежним. Случайно сбив птицу камнем, ребенок чувствует раскаяние и любопытство, рассматривая существо, у которого он отнял жизнь. Но если вовремя его не остановить, он начнет истреблять их – сначала чтобы проверить, сможет ли он повторить меткий выстрел, а потом уже из спортивного интереса. То же самое произошло и с нами. Стоит ли говорить о том, что остановить нас было некому?

Вообще, у меня есть своя теория проникновения старушки в ряды вечно молодых. Возможно, это прозвучит банально, но стать одной из нас ей помогла любовь. Любовь к нам, к солнцу, небу и фиалкам на подоконнике, этому вечному спутнику одиноких женщин. Она на интуитивном уровне почувствовала изменения, произошедшие в окружающем ее пространстве, и перестроила себя в соответствии с новыми условиями. И я ей за это безумно благодарен. За все эти века она оказалась единственной, кто напоминал мне о том, что мы когда-то были людьми.

– А где моя кнопка? – бабушка недоуменно смотрит на стиральную машинку, с которой исчезла красная наклейка. Очередная проделка Кевина, который стоит здесь же и ждет, чем все закончится – кажется, издевательства над близкими доставляют ему удовольствие.

– Вот здесь нужно нажать, – я подошел к ней и указал на нужное место. Она с благодарностью взглянула на меня, запустила стирку и, презрительно повернувшись к внуку спиной, удалилась в гостиную пить чай. Никто ни на кого не обижался – все участвовали в игре, все были знакомы с правилами, но Кевин, похоже, был чем-то не доволен. Впрочем, как обычно.

– Зачем ты показал ей? Она и так прекрасно все знает.

– Ну, так ведь надпись стерлась, – я дурашливо развожу руками. – Нужно будет заказать новую. Займешься этим?

– Издеваешься? – понял сын, многозначительно прищуриваясь, словно пытаясь оценить нового противника в этом соревновании, главным призом в котором было почетное звание главного засранца общины.

– Ага.

Мне хотелось напомнить ему о том, что перед ним не только родная душа, но и просто пожилой человек, но я сдержался – само слово «пожилой» в нашем случае приобретает оттенок ироничной скомканности. Любой бессмертный может претендовать на этот сомнительный эпитет, поэтому говорить с Кевином о вежливости, этом пережитке прошлого, нет никакого смысла. Он давно перерос основные постулаты, принятые во внешнем обществе – у него были прекрасные преподаватели. То, что является сдерживающим фактором для большинства людей, у нас считается проявлением слабости. Прислушиваться к мнению старших только за то, что они жили дольше, глупо – они просто сделали больше ошибок, большинство из которых так и не исправили. Беспокойство по поводу впечатления, которое ты производишь на окружающих – блажь, вызванная неуверенностью в себе. Хорошие отметки в школе говорят лишь о том, что ты нашел подход к учителю, а поскольку он и является самым ограниченным человеком любого учебного заведения, то чести в этой иллюзии успеха мало. В общем, как-то так. Да, многие назовут эти утверждения спорными, а кто-то и вовсе глупыми и вредными, но именно эти постулаты позволили нам вырастить целые поколения отпрысков, уверенных в собственной неповторимости и непогрешимости. А как иначе? Сомнения – слишком большая роскошь для нас, мы не имеем на нее права. Любое соответствие стандартам человеческого общества, помимо одобренных Советом – во главе со мной, кстати – неизбежно ведет к гибели.

– И все равно – зря ты ей сказал, – Кевин, видимо, пришел к выводу, что бодаться с Главным, то есть вашим покорным слугой, ему еще рано. Мудрое решение.

Сын выглядел разочарованным – потеха не удалась. Наверное, нехорошо признаваться в таком, но каждая победа над ним, пусть и небольшая, доставляла мне определенное удовольствие. Может быть, потому, что я не ощущал той близости, которая должна была возникнуть между нами. Или же где-то в глубине души я понимал, что он родился уже испорченным и развращенным. А ведь мы с его матерью так долго ждали своей очереди! Это на самом деле великая честь – официально завести ребенка, несмотря на всевозможные препоны и ограничения. Распространение нашего рода по земле строго регламентируется сводом законов, который я сам же и разработал. Наверное, вы ждете, что я продолжу чем-то вроде: разработал на свою голову – но нет, я горжусь организацией, которую создал. Если бы не мое вмешательство в процесс, на нас бы давно охотились с кольями по всему миру, как на животных. Покажите человеку существо, которое стоит выше его на эволюционной лестнице, и он на подсознательном уровне захочет его уничтожить. Так уж мы устроены, ничего с этим не поделаешь. Поэтому когда родился еще один представитель нашего вида, я был счастлив, как никогда прежде. Моя жена, Арин, тоже не скрывала радости. Впрочем, она, как мне кажется, прочувствовала всю торжественность момента задолго до того, как он, собственно, наступил. Еще будучи беременной, она уже пыталась вышивать крестиком, правда, из этого ничего путного не вышло – вместо крестиков у нее выходили нолики, и, в конечном итоге, она уколола себе палец. Но, несмотря на неудачу, сам факт попытки поразил меня до глубины души.

Когда родился мальчик, мы уже знали, что его нужно назвать Кевином. Бабушка что-то там верещала по поводу Патрика – мол, так зовут ее давнего друга, но мы отмахнулись от нее. Ведь давать имя ребенку должны, прежде всего, сами родители, а остальным родственникам достается право лишь согласно кивать и умиленно закатывать глаза, предрекая ему великое будущее. Итак, определившись с тем, что это голубоглазое существо станет нашим наследником, мы стали с нетерпением ждать, что из розовой игрушки он превратится в нашу уменьшенную копию.

– Смотри, у него мои уши!