Лишь тень

– Мари, я… Я прошёл Полётный Тест, Мари. Я прошёл его!

Старался вернуть себе утраченное вдруг упокоение души уверенным тоном голоса. Как всегда.

А она повернулась к булькающей посуде и что-то пробормотала. Я разобрал только: «…и почему именно он?..»

Не знаю, у меня всегда такое недоуменное выражение лица? Я зачем-то глянул в сторону и наткнулся. Вытаращенные глаза, болтающаяся у горла маска респиратора, блестящая синева бритого черепа и невесть откуда взявшиеся бисеринки пота. Вам никогда не казалось, что если существует хоть малейшая возможность попасть в дурацкое положение, то вы непременно в него попадёте? Эта моя физиономия, так не к месту в чём-то отразившаяся, все попытки успокоиться натыкались на неё, как на скалу, намертво вросшую в землю. Куда ни повернись, везде она.

– Пока я тебя ждала, всё думала, вот прилетишь, и я тебе скажу, что ничего, у каждого в жизни бывают неудачи… А оно вот как вышло.

Я ухватился за её глаза, как за спасительную соломинку, однако в них, увы, не было того, что я ждал. Она выглядела печально, устало и… обречённо. Тонкие запястья чуть дрожат, руки – плетьми, голова уж отворачивается, глаза уже не смотрят в твою сторону. Но как же?..

– Мари, – пролепетал тогда я, – но, Мари… я же прошёл Тест.

Она всё-таки улыбнулась мне, так что мне поневоле пришлось улыбнуться в ответ, я не мог ей отказать во взаимности. Пусть я трижды ничего не понял. Мари подошла ко мне и ласково прижалась. Я всё тем же ужасно неловким своим жестом обнял её. Лицо она спрятала у меня на груди, так что поцеловать я её не мог, ну да и ладно, удовлетворимся чудесным ароматом волос. Дальше мы просто молчали, а потом я ушёл, сказав только напоследок, что мне нужно сегодня ещё встретиться с Учителем, так что пускай она меня ждёт через два часа. Она ответила, делая широкий жест, что будет меня ждать. Нужно же, вот, отпраздновать! Я кивнул.

А уже на свежем воздухе покачал головой.

Ну надо же, что иногда творится. Думаешь ты, что знаешь человека вдоль и поперёк, а он берёт и выкидывает вот такую штуку.

Нужно будет поговорить, очень внимательно послушать то, что она скажет и постараться понять. Ведь я люблю её, а когда любишь, то любишь полностью, до конца, во всех поступках и странностях. Придёт время и… что «и» я так и не понял, а потому бросил покуда это совершенно непродуктивное занятие и побрёл себе по тропинке.

Учитель мой жил в километре отсюда, лететь не придется, так что проигнорируем ленту, что вьётся где-то поблизости, пойдём пешком и подумаем. После столь очевидной неудачи с Мари мне казалось, что Учитель тоже что-то эдакое мне скажет, так что я совсем упал духом. Да, в таком случае будет полный… кто полный, я сформулировать не смог, поскольку все приходящие в голову образы недостаточно точно передавали парадигму. Вот свинство, совсем я не в форме.

В этот самый момент я проходил мимо маленького белого домика, который, помню, в своё время показался мне весьма приятным: на его стенах были совершенно изумительные фрески, сразу видно, что рисовал человек, крайне увлечённый своим делом и, при этом, большой талант. Только о нём я думал, как сразу вырастал передо мной образ этакого пожилого человека, чуть лысоватого, бородка клинышком, в бежевом костюме и обязательно с тросточкой. Она придавала воображаемому хозяину домика некий непередаваемый шарм. С таким человеком приятно сидеть поздним летним вечером на парковой скамеечке и говорить о вечном… Хм. В тот раз мне особенно повезло, раз поехало, то ехало до самого конца…

А я ведь так ни разу и не встретил этого загадочного человека.

Вообще-то да, бред, конечно…

Но только я так подумал, как красочные стены зашатались передо мной и рухнули, взметнув в воздух облако пыли. Я невольно вздрогнул. Вот стоял знакомый домик, и вот разом исчез.

Только когда из-под груды обломков выполз малый уборочный автомат, я вздохнул и пошёл дальше. Надо же, хозяин, видимо, недавно умер или переехал (что – вряд ли), так что теперь расчищали место. Всё ясно и понятно, никакой двусмысленности. Простое течение жизни. Не дано мне было, по-видимому, разочароваться в придуманном мною образе.

Я кивнул самому себе, почувствовав твёрдую почву под ногами. Вот с таким здоровым отношением ко всему сущему и должно идти к Учителю.

Вообще почти всегда, когда в голове пусто, когда идёшь один, а местность до боли знакома, когда ничего нового уже заведомо не можешь увидеть… Да, только это способно по-настоящему побудить тебя к мыслям на отстранённые, они же – так называемые возвышенные темы. Вот ими-то я и увлёкся ныне. Утрясти в голове кое-какие размышления, разве не это важно перед визитом к Учителю? Вот именно.

Правая нога с удовольствием пнула так кстати подвернувшийся камень.

Последний Полёт… именно последний. Что заключается в этих двух словах, кроме прямого их смысла?

Я оглянулся по сторонам. Никого не видно. Да, у нас праздным делом на улице редко кого встретишь.

Вот, всё верно, я пришёл в этот мир (ну, нескромно так говорить, пусть не я, а некий виртуальный Пилот) вовремя. Что было бы, если бы народу в мире оказалось больше, чем может нести «Тьернон»? Скажем, миллионов десять, и то с гаком. Полёт-то последний… Я в тот миг подумал, каково это должно быть человеку, оставшемуся неожиданно посреди пустого мира, забытого остальными людьми. Вот так, бац, и нет никого. Я бы точно что-то страшное с собой сделал. Нет, честно, я тогда был совершенно не в состоянии представить себя без магии Полёта, без Космоса, без громоздкой туши «Тьернона», уже словно плывущей там, в небесах, без…

[обрыв]

Это казалось крушением всех надежд, всех чаяний, вот так, разом, как отрезали. Пусть бы не стал я Пилотом… как выяснилось позже – лишь дело случая, но полетел бы всё равно, нашлась бы мне замена, пусть двадцать лет ждать! Не страшно… как выяснилось позже – действительно не так страшно. А вот остаться одному в числе ещё кучки таких же неудачников, обречённых доживать своё на этих ухоженных лужайках… Цель в жизни – жестокая штука, если настоящая, а уж когда её теряешь… тут, увольте, несчастье вдвойне.

Я сделал требующиеся от меня две с половиной тысячи шагов, затем поворот, и ещё сколько-то там. Дом Учителя был всё такой же, с чего ему меняться, строгие линии фасада, простой, без выкрутасов, но при этом ухоженный газон, мощёная камнем дорожка вела к крыльцу. В каком-то смысле этот дом был и моим, благо сам я переезжал не один раз. Всегда одинаковый, он только становился раз за разом всё меньше, как и весь этот…

[обрыв]

Я постучал.

– Войдите, – знакомый голос прозвучал ясно и отчётливо. Сколько я его не слышал?

Я вошёл, резким движением сдёргивая в прихожей маску респиратора. Подумалось почему-то, как я считал, что помню, когда я впервые увидел своего Учителя. Было странное воспоминание, я снизу вверх гляжу в его серьёзные и добрые глаза. И голоса, вроде родительские, «вы возьмёте его?», да, конечно, мальчик ваш так умён! Скорее всего, это был некий свободный конгломерат из воспоминаний раннего детства, не мог я помнить, что произошло, когда мне было только три года. Но гордиться можно было. И хвастаться иногда посторонним, которые только пожимали плечами и шли дальше. Самому Учителю я об этом образе не говорил никогда.

Внутренняя дверь беззвучно распахнулась, обнажив профиль Учителя. Как и всякий истинный учитель, он был человеком, буквально излучающим энергию: только после секундной паузы ты замечал седину на висках и морщины у глаз. Мой учитель же был к тому же ещё и Лучший Учитель, пост председателя Совета Образования принадлежал ему, истинно, по праву. Гордость… Я гордился им не без оснований, я гордился тем, что был одним из сорока его учеников (ни одного из которых к тому времени, кстати, не видел), я гордился любым своим делом через посредство того, что именно он сподвиг меня на него. Великий человек. Да, я чувствовал это абсолютно честно до самого последнего, только…

[обрыв, на следующем листе рисунок – тёмный профиль в лучах солнца, текст возобновляется с середины диалога]

– Вы действительно считаете, что всё это истинно моя заслуга и никого более?! – вообще-то эта мысль действительно была мне внове, да к тому же позднее она оказалась абсолютно ложной. Так что подобная неправда, буду говорить прямо, ой как сказалась на том результате, что вам, мои читатели, придётся, по-видимому, наблюдать. Я специально столь подробно привожу тот разговор… вам будет легче судить о степени сумасшествия, до которой я дошёл сейчас.

– Пье, ты – человек, причём человек в истинном смысле этого слова, стремящийся ввысь, да ещё и, видишь, достигающий кое-чего.

Учитель улыбнулся. Так… успокаивающе и обнадёживающе одновременно.

– Так что только тебе судить о цене своих свершений, ну, а остальные не останутся в стороне! Подумай, Пилот ты или нет?

– Пилот, – кивнул я не без позы, простите, её я здесь описывать не буду.

– Ну, вот и решай, Пилот. Небо было и остается единственной целью, в этом мире нет ничего более ценного. Всё наше общество живёт единой мыслью – туда, вверх и вперёд. Ты знаешь это, без сомнения. Так какие колебания могут быть с твоей стороны?!!

Всё правильно, так мне казалось. Ой, не хватило у вас, Учитель, таланта на Мари. На меня хватило, а на неё – нет, вот и случилось всё это. Эх, если бы стать Пилотом действительно было так сложно, как мне говорили… Тогда у того, несуществующего, Настоящего Пилота могло получиться. Хотя…

[обрыв]

Да, я был похож на любого другого уважаемого члена нашего общества. Мои прадеды был космонавтами-исследователями, все они улетели на «Линье», это ещё сто лет назад. Мои деды были инженерами, они рассчитывали конструкцию «Моргейз», чтобы потом, опять же, улететь на ней вместе с обеими бабушками и прабабушкой Лин. В память о ней остались только кое-какие записи, изображающие статную женщину с умными глазами и хваткой настоящего Пилота, пусть она им так и не стала. Кто-то мне говорил, что как раз перед полётом прабабушка заступила на пост бортовой Исследовательской Группы, её одарённость как учёного до сих пор заставляет жалеть об её отлёте, поскольку некоторые её исследования (вроде бы!) давали повод подозревать возможность пролома Великого Барьера. Со стартом «Моргейз» все эти изыскания пропадали навсегда. Отец мой в нашу родню не пошёл, поскольку так всю жизнь и проходил в Стажёрах. То есть он, наверное, и стал бы хотя бы космонавтом-исследователем, если бы не погиб как-то по глупости в промышленной зоне. Его тело так и осталось в толще радиоактивного бетона. Изо всех героев моего повествования я помню его наименее чётко. Маленькие дети редко обладают долгой памятью.

Осталась мама, но о маме – потом.

Как видите, в моей судьбе нужные детали наличествовали просто-таки до крайности завидным образом, и расчёты Совета Образования были вполне здравы, каким чудом в благочестивой и просвещённой среде под неусыпным оком Учителя мог вырасти такой вот индивид? Вероятность – ноль, ноль, ноль… да вот, Мари умудрилась сломать это положение, а уж там – стоило мне только пошевелиться. Покатился сам.

Я вдруг понял, что совершенно невозможным образом задумался в присутствии Учителя и не слышу его, безусловно, мудрых и важных слов вот уже минуты три. Обомлел. Это же неприлично!

– И ты, надеюсь, не считаешь, что теперь можно успокоиться и перестать продвигаться дальше? – Учитель, кажется, всё ещё славословил мне, как «носителю столь высокого звания» или чего-то в этом роде. Я расслабился и облегчённо вздохнул. Мысль я уловить успел. Ответим…

– Конечно же нет, Учитель, но ведь, несмотря ни на что, мне нет нужды искать себе новую область интересов, пилотирование было и остаётся самым сложным делом, какое только дано человеку, так что Тест – замечательно, но практиковаться нужно и впредь.

На лице Учителя проявилась одна из его улыбок. Гордится мной, что и говорить.

– Я знал, что услышу это, ты хороший ученик…

[судя по всему, отсутствует одна (?) страница]

Я очнулся на улице и несколько мгновений ничего не мог понять. Что же такое со мной творится?!! Хоть бы Учитель не заметил в моей поспешности ничего странного. Нет, ну пусть нужно мне к Мари, я ж ей обещал… Это всё так, внешнее, повод убраться. Внутреннее побуждение мне осталось непонятным, просто стало вдруг невероятно душно в это дорогом мне доме.