Время истекло

Сколько раз Жильбер наблюдал одну и ту же картину – услышав за стенкой щелчок схлопнувшейся ку-матрицы, этот парень ещё больше мрачнел лицом (если это вообще было возможно) и тут же, швырнув из пущей досады лабораторным карандашом в стену, выходил из разрабской, принимаясь там орать на сборщиков. Как ему только удавалось через респиратор выдавать подобные децибелы.

Временами Жильберу становилось стыдно за себя. Ты, парень, попросту неспособен на подобные эмоции по поводу своей работы. Пришёл-поработал-ушёл. Вот, погляди, сразу понятно, зачем Рияда пригласили в лабу к самому профессору Туганову, таких спецов, как он, поди по пальцам одной руки во всём мире. Звали в индустрию, на хорошую ставку – не пошёл. А ты чего?

Инженеры по пьяной лавочке в пятницу после смены пару раз проговаривались – за Жильбера хлопотал сам профессор Туганов, но в это что-то не очень верилось. Да и, как говорится, пуркуа? По сути, он в их группе до сих пор оставался самым бесполезным. Сидит такой, штаны протирает, одна неудачная сборка за другой, ни страсти, ни воображения. Целыми днями только и знает, что глядеть себе в пуп, лишь бы не сорваться, лишь бы не сорваться, лишь бы не…

Непрошеная мысль, как и всегда, взялась в голове сама собой. Жильбер научился замечать такое заранее. Это было как наитие, как процесс схлопывания волновой функции, случайный, непредсказуемый и неизбежный.

Их группа не просто так трудилась над тайнами возможностей гетеростали, профессор Туганов как-то проговорился. Войдя по случаю в его кабинет в дальнем конце коридора, Жильбер услышал однажды, как они с Риядом обсуждали какие-то вполне конкретные цифры с тысячами атмосфер, сотнями гаусс и сотнями погонных метров. В тот раз он не придал услышанному значения, но теперь однажды посеянная в его зачумлённом сознании мысль вызрела и материализовалась.

Если они и планировали вывести монотредные материалы в практическую плоскость, их планы базировались не на рынке банальной разработки сверхлёгких строительных материалов в качестве заменителя дорогостоящих сплавов титана, нет, они глядели куда дальше. Даже для программ Европейского космического агентства не были нужны подобные масштабы величин.

Перед остекленевшими глазами Жильбера мелькнули гигантские колокола фузионных двигателей, которые даже на межпланетных перелётах были бесполезны. Слишком мощные, слишком громоздкие, безумно дорогие. Но космический термояд был единственным возможным применением для их гетеростали, если та будет способна держать цифры, о которых они тогда говорили.

Но к чему тогда подобные секреты? Где публикации в «Нэйче», где международная коллаборация, почему во французских Альпах до сих пор не обустраивается подземная лаборатория – испытательный полигон для прорывной установки корпусного термояда, не завязанного на удержание горячей плазмы в вакууме коаксиальным магнитным тором – или во что там сейчас упирается технология?

Жильбер беспомощно мотнул головой.

Не потому ли, что у Сьянс По вовсе нет докторантуры по физическим дисциплинам. Сама их лаба даже не планировалась. И никакой русский профессор с фамилией Туганов Нобеля не получал. Да и сама эмтиджистил, чьей квантовой сборкой они тут все занимались, не только не была до сих пор открыта, но и не существовала в природе.

Трясущиеся пальцы расплывались перед его полными отчаянных слёз глазами. На них уже не было стерильных перчаток, как растворялся в воздухе уже и лабораторный комбинезон.

Жильбер бросил отчаянный взгляд на Рияда, словно пытаясь ухватиться за того, как за спасительный круг посреди распадающейся на глазах реальности, но нет, его уже тоже не было, на его месте восседал какой-то важный господин в брючном костюме и деловито перекладывал с места на место важного вида бумаги.

Словно кто-то разом выдернул из-под Жильбера привычную ему вселенную, подсунув вместо неё нечто другое, гротескно похожее, но совершенно неузнаваемое. Словно кто-то на его глазах злонамеренно модифицировал само бытие, перекраивая его на собственный лад.

Нет, вспомнил Жильбер.

Он уже не впервые приходил к такой мысли.

Что если это не кто-то, а они сами, в этой и других лабораториях по всему миру тихо меняли реальность, даже не столько будущее, сколько именно настоящее, создавая его другим, не таким, каким оно должно было сложиться естественным путём.

Он даже видел этот путь. Тот обязательно в подобные мгновения возникал перед его глазами.

Чёрный провал в бесконечное небытие, зияющий близящейся пустотой. Чёрный провал, быстро формирующийся в профиль человеческой фигуры. То, чего Жильбер боялся больше всего на свете.

Так, нужно собраться. Это наваждение уйдёт, стоит выбросить из головы породившую его мысль.

На ощупь сгребая со стола карточку-пропуск, Жильбер опрометью бросился вон.

К чёрту приличия, когда у тебя в глазах темнеет, а за шиворот ручьями стекает горячечный пот, тебе не до размышлений, что о тебе подумают коллеги. Да и то сказать, смотрит себе человек в одну точку, о чём-то размышляя, после чего, спохватившись, бежит по своим делам. Самое время обедать, к слову.

Мысли хаотично мечутся в голове, и это хорошо. Чем меньше порядка, тем лучше, пусть себе бегут, главное не возвращаться к истокам логической ловушки, что привела его к новому приступу.

Жильберу едва хватило терпения дождаться, пока переходник окончательно выровняет повышенное давление внутри лабы. Под писк натруженных барабанных перепонок он вывалился в тамбур, машинально срывая с себя паутинку комбинезона.

Тьфу ты, оставшиеся на месте перчатки с балетками превратили порванные скрюченными пальцами длинные лоскуты ткани в хитроумную ловушку, сковавшую Жильбера по рукам и ногам. Смирительная рубашка с каждым рывком всё затягивалась.

Повалившись на бок, он с натужным рычанием сумел всё-таки содрать с себя всё лишнее, окончательно высвобождаясь.

Вот он стоит перед зеркалом раздевалки – босой, краснолицый, футболка кое-как заправлена в свободные шорты, рыжие волосы всклокочены, глаза бегают.

Не стоим, двигаемся.

Кое-как нацепив кеды, Жильбер поспешил к выходу.

На бульварах в середине дня уже становилось жарковато, но от горячих солнечных ладоней на распаренном лице ему всегда становилось легче. Поскорее окунуться в привычные обеденные толпы, пробраться бочком поближе к раздаче, заказать у плотного азиата в тёмно-синем переднике традиционную коробку вока с морепродуктами под соусом «терияки», присесть себе в тенёчке, ему обычно помогало.

Лишь в третий раз непонимающе дёрнув запертую дверь, Жильбер совершил над собой усилие поднять голову.

С«е фермер ожордуит.

Жильбер поморщился от двух опечаток на табличке. Можно было и пограмотнее быть.

Погодите.

Он обернулся по сторонам, соображая. А где весь народ?

Гул голосов был куда громче обычного, но вокруг не было вообще никого.

Из соседней подворотни, стараясь изображать независимость, шмыгнул какой-то делового вида господин с портфелем, шмыгнул и пропал из виду.

И только тут до Жильбера донеслась первая волна амбре.

Вязкая вонь палёной резины шибанула в ноздри так, что слёзы вновь брызнули из глаз.

Да что же за такое, опять?!

Медленно, не торопясь, вальяжно, как в рапиде мимо него по пустынной мостовой прокатилась пылающая покрышка. Чёрная копоть поднималась за ней плотной удушливой волной, так что Жильбер машинально полез в карман за спасительным платком. Пропотевшая тряпочка не то чтобы спасение от последующих приступов астмы, но лучше, чем ничего.

Первая мысль – поскорее вернуться в стерильную рециркулируемую атмосферу лабы – была тут же отброшена. Чёрный провал силуэта только и ждёт своего часа, чтобы вернуться и поглотить его с головой.

Какие шутки, такими темпами он не работу – последние мозги потеряет.

Толпа между тем окружила Жильбера со всех сторон.

Разношёрстные группы в кислотного цвета водительских жилетах поверх цивильного волнами набегали на него из расчерченных наискось солнечными лучами клубов дыма, набегали, крича что-то про справедливые цены, и тут же уносились прочь, не обращая на потерянного Жильбера никакого внимания.

Их звонкие голоса под трещотку разбрасываемых по обочинам петард спутывались у него в голове в какую-то неразделимую звуковую фантасмагорию, из которой невозможно было вычленить отдельный крик или отдельную кричалку. Это звучало подобно колышущемуся неспокойному прибою, который, периодически приближаясь, обрушивался на голову Жильбера, к его облегчению унося с собой последние остатки мыслей.

Хорошо, как же хорошо!

Быть частью чего-то огромного, подобного морю колышущихся душ, что в едином порыве стремится обрушить свой гнев на любого, кто посмеет ему противостоять.

И неважно уже, что и по какой причине привело сюда всех этих людей.

У нас есть права! И мы пришли потребовать, чтобы власти их уважали!

Жильбер стоял посреди бульвара и всё пытался сообразить, что же его заставляет так радостно трепетать – ну не чувство же единения с протестующими? Ему не были близки ни их лозунги, ни их методы. Вот и сейчас, вполне согласно логике происходящего, Жильбер отчётливо расслышал сквозь гул голосов покуда ещё далёкие полицейские сирены.